Александр Снегирев - Нефтяная Венера

Вани нигде не видно. Одна из голубых ставень приоткрыта, остальные не тронуты. Сбежал, пока мы разгружались. Опять торчит у дороги, подбирает всякую всячину. Обочина – как берег моря: всегда есть шанс найти что-нибудь интересное. Осколки фар, колпаки от колёс, а если повезёт – даже целые боковые зеркала. У Вани уже собралась внушительная коллекция подобных находок. Он настаивает на том, чтобы переправить её в город, а я делаю всё, чтобы «ценности» оставались здесь, в дачном сарае.

Щёлкаю шпингалетами окон, дёргаю на себя слипшиеся рамы, отпираю замки на ставнях, шелушащихся старой краской, толкаю створки. Природа сократила своё многоцветье до оттенков коричневого и фиолетового. Земля заштрихована засохшими травами. Стволы сосен и осин дышат бархатной влагой. Они будто вырезаны из ворсистой бумаги и наклеены на пейзаж. Летом деревья высохнут на солнце, порыжеют, обнаружатся морщины и трещины, станут похожи на людей, расставшихся с юностью. Но пока они, перепутав зиму с весной, ещё нежны и ранимы. В ветвях сороки сверкают тёмно-синими шёлковыми перьями. Из другого окна виден покосившийся сарай с приставленной к стенке лестницей, поленница дров. В овраге, за которым и находится любимый Ваней поворот дороги, растут ивы. Их ветви-прутики сливаются в дымку. А прямо перед верандой, слегка зарывшись носом в грунт, стоит «Газель». Шофёр копается с колёсами.

Ставлю чайник и принимаюсь растапливать печку. В доме паровое отопление, но без огня дача – не дача. Любуюсь на разгорающееся пламя, вдруг вижу на одном из поленьев мечущегося паучка. Бедолага затаился в щели, а теперь пытается спастись. Тянусь, чтобы выдернуть полено с паучком из топки, но он вдруг ныряет в самое пекло.

За окном спускаются ранние зимние сумерки. «Газель» отчаянно буксует. Закрываю топку и выхожу помочь шофёру.

– Ну чё? Не идёт?

– Скользит, падла! Резина летняя. Елозит, как по соплям.

– Кирпичи надо подкладывать…

– Деревяшки лучше. – Шофёр принимается запихивать под колёса чурки из поленницы. Заводит мотор. Я смотрю и знаю, что всё равно без кирпичей не выберешься. Так и есть, колёса прокручиваются. Чурки такие же скользкие, как и земля.

– Говорю, кирпичи нужны.

– Домкрат в землю уходит… – жалуется шофёр. Голос его звучит всё покорнее.

– Доску подложи…

С этими упёртыми водилами волей-неволей станешь спецом по вытаскиванию грузовиков из грязи. Особого ума не надо, просто дело не терпит спешки. Если бы шофёр сразу поднял все четыре колеса, а не только задние и подсунул бы под них кирпичи, а не скользкие берёзовые поленья, то уже катил бы домой.

Впервые за весь день он слушается моего совета, заползает с домкратом под брюхо ещё больше погрузившейся в землю «Газели» и принимается поднимать колёса. Тем временем я подтащил несколько кирпичей, сложенных аккуратно в стороне. Много лет назад их привезли с развалин церкви. Кирпичи крупные, больше нынешних. Цвет благородный, с налётом трёхсотлетней извёстки.

Вот одно колесо уже поднялось над грязной, прокрученной ямкой. Я выковыриваю вдавленные в землю деревяшки, заменяю кирпичами.

Мимо проскочил Ваня с какой-то рамой. Метр на полтора, не меньше. В наступающих сумерках не разглядишь. Вряд ли это очередное «сокровище», выброшенное «волнами» автомобильного движения. Наверное, на помойке в овраге нашёл.

– Чаю попей! – кричу вдогонку.

– Хорошо! – Ваня скрывается в доме.

Мы с шофёром переползаем ко второму колесу. Он домкратит, я подсовываю кирпичи. Пальцы замерзли, будто в них вонзаются сотни тупых игл. Куртку я снял, так проще работать. Ветер задувает под свитер. Смотрю на небо. Уже много дней оно затянуто серой пеленой, и вдруг на закате пелена рассосалась. В просвете над лесом разлилось розовое озеро с золотистыми каёмками. Ваню бы позвать, он солнце любит…

– Рука! – кричит шофёр.

Я еле успеваю отдёрнуть руку с очередным кирпичом. Домкрат сорвался.

Шофёр поднимает колесо заново. На фоне небесного озера тёмные переплетения ивовых веток образуют большущие пятна. Будто кто-то пролил чернила и попытался вытереть. Чернила не стираются, пятна остались, но не с чёткими контурами, а с протёртостями кое-где внутри и по краям. В этих протёртостях плавится небесное озеро.

С неба доносится нарастающий гул. Китообразное пузо летящего самолёта, то появляющегося, то исчезающего в низких рваных облаках, тоже окрашено золотистыми лучами. Раньше я часто летал на самолётах, смотрел на малюсенькие домики внизу. Теперь я сам внизу – ковыряюсь обледеневшими пальцами под колёсами чужого грузовичка, а там, в салоне, люди направляются к тёплым морям и далёким городам. Они усердно сглатывают, чтобы не заложило уши, и ждут, когда стюардессы подадут ужин.

Голос водителя выводит меня из размышлений:

– Готово!

Подсовываю последний кирпич.

Льды тёмного вечернего неба смыкаются над полыхающим озером. Со стороны дороги послышались звуки сирены.

– Опускай!

Шофёр расслабляет домкрат, «Газель» грузно упирается колёсами в кирпичи. Некоторые трескаются.

– Порядок! Сдавай назад, я подтолкну!

Упираюсь в забрызганный бампер.

– Раз-два, взяли! – Мотор взревел, «Газель» качнулась и дёрнулась назад. – Пошёл! Пошёл! – Грузовичок выехал на дорогу.

– Ну, пока! – За время, что мы вытаскивали «Газель», я стал испытывать к шофёру симпатию. Махнул на прощание и, отряхивая ладони, возвращаюсь в дом.

Ваня возится с чем-то у стены. Полоска света пробивается из приоткрытой двери в туалет.

– Иван, чего в темноте сидишь?

– Я на картину смотрю, – следует невозмутимый ответ.

– На какую картину? – Гадая, что за фантазия пришла ему в голову на этот раз, я встаю за его спиной, треплю по плечу…

Рама, притащенная с улицы, оказывается не пустой. В неё вставлен натянутый на подрамник холст. На холсте картина. Она прислонена к белому пузатому холодильнику.

Щёлкаю выключателем. Три стакана-абажура загораются тёплым светом.

Обнажённая блондинка, страстно изогнувшись и изобразив на запрокинутом лице наслаждение, поливает себя из красной канистры чёрной жидкостью – видимо, нефтью. Нефть бежит по её полураскрытым губам, пышной груди, пупку, капает с лобка и струится по длинным ногам в красных туфлях на стальных шпильках. Позади блондинки находится несколько берёзок и нефтедобывающих вышек. Над головой нефтяной Венеры парит нимб из золотой колючей проволоки. Глаза заведены к небу. Нимб из проволоки – словно терновый венец. Автор явно вдохновлялся ликами Христа…

Изначально картина была плотно обёрнута полиэтиленовой плёнкой. Ваня прорвал в плёнке большую дыру, но до конца не снял. Полиэтилен напоминает прозрачные пластиковые мышцы, оберегавшие картину. В местах надрыва «мышцы» скукожились и дрябло свисают. Я оттянул плёнку в правом нижнем углу. Здесь имеется витиеватая подпись латинскими буквами – George Sazonoff.

– Красиво?! – вторгается в моё обалдение Ванин голос. – Смотри, какое стёклышко я ещё нашёл! – Ваня машет осколком красного сигнального огня.

Охренительно! Декабрьский подмосковный вечер, я стою в центре гостиной нашего дачного дома и рассматриваю странную картину, которую приволок невесть откуда мой пятнадцатилетний сын-даун.

Зовут меня Фёдор Овчинников. Возраст – тридцать один год. Образование – архитектурный институт. Мне было семнадцать лет, Лене – на год больше. Познакомились на первом курсе, в институтской столовой. Целовались у фонтана. Первая любовь. Почему Ваня родился с синдромом Дауна, никто толком ответить не смог. У молодых это редко бывает. Лысый доктор в очках сказал:

– Просто вам выпал чёрный шар.

Моя мама активно участвовала в подготовке родов. Всех задвинула, даже Ленкиных родичей. Категорически запретила пугать ребенка ультразвуком, мы послушались. Сделали УЗИ всего раз. Мама нашла для Лены платную клинику. Врачиха сказала: «Будет мальчик». Мы придумали имя – Иван…

Роды случились на два месяца раньше срока. Прошли легко, без осложнений.

Мы были на даче, Ленка разбудила меня ночью, сказала, что ей плохо. Я побежал к соседям, у которых был телефон, вызвал «скорую». Лена кричала каждые полчаса, потом каждые пятнадцать минут, потом каждые пять. До нас наконец дошло, что это схватки, а врачей все не было… Короче, Ваня сам родился, без врачей. Я вместо врачей был.

Увидев скользкого малыша, я весь задрожал от счастья. У меня сын! У меня сын!

Тут прикатила «скорая».

Врач осмотрел новорождённого, отозвал меня в сторону и тихо сказал, что есть кое-какие сомнения… «Пока только сомнения, ничего больше… надо проверить… ушки низко посажены, полная шейка, глазки раскосые…»

Нас отвезли в инфекционную резервацию для тех, кто родил не в роддоме, как положено всем законопослушным гражданам. Туда в основном попадают бомжихи. Я слышал про это место и умолял отвезти Ванечку и Ленку в обычный роддом. Совал деньги, какие при себе были. Врач молча кивнул, взял бабки и всё равно, сука, отвез нас всех «куда положено». Санитарка тут же отобрала у Ленки всю одежду и нарядила её в рваный застиранный халатик без пуговиц. Ваню куда-то унесли, до меня ещё несколько минут доносился его срывающийся безостановочный плач…