Джон Фанте - Подожди до весны, Бандини

– Кто это? – Голос изнутри был сонным, усталым.

– Это я, Мария. Открой.

– Чего тебе нужно?

Он услышал, как она встает с постели, как передвигается кресло, будто на него наткнулись в темноте. Штора с одной стороны приподнялась, и он увидел ее лицо, заспанное, глаза неуверенные, прячутся от слепящего снега. Он поперхнулся, хохотнул от радости и страха.

– Мария.

– Уходи, – сказала она. – Я тебя не хочу. Штора снова опустилась.

– Но Мария. Послушай!

Голос ее натянулся от возбуждения:

– Я не хочу тебя и близко. Уходи. Видеть тебя не могу!

Он налег на дверь обеими ладонями и оперся о них головой, умоляя:

– Мария, прошу тебя. Я должен тебе кое-что сказать. Открой дверь, Мария, дай мне сказать.

– О Боже мой! – закричала она. – Убирайся, убирайся! Я тебя ненавижу, ненавижу! – Затем через зеленую штору прорвалось что-то, мелькнуло, едва он отшатнулся, и дверная сетка проскрежетала, разрываясь, так близко к его уху, будто в него самого чем-то попали. Изнутри он слышал всхлипы. Он отстранился и пригляделся к разорванной шторе и сломанной двери. В железной сетке по самую рукоятку застряли длинные швейные ножницы. По всем порам его прошиб пот, пока он шел от дома к улице, сердце колотилось паровым молотом. Нашаривая в кармане платок, он наткнулся пальцами на что-то холодное и металлическое. Ключ, что дала ему Вдова.

Ну ладно. Так тому и быть.

Рождественские каникулы закончились, и 6 января школа открылась опять. Кошмарные каникулы, несчастливые и полные напрягов. За два часа до первого звонка Август и Федерико сидели на парадных ступеньках Св. Катерины, поджидая, пока дворник отопрет им дверь. Нехорошо ходить и трепаться об этом, но в школе было намного лучше, чем дома.

У Артуро – напротив.

Все, что угодно, лучше, чем снова встретиться лицом к лицу с Розой. Он выскочил из дому за несколько минут до начала первого урока, шел до школы медленно, предпочитая опоздать и избегая любой возможности увидеть ее в коридоре. Пришел через пятнадцать минут после звонка, протащился наверх по лестнице так, будто все ноги переломаны. Но в тот момент, когда рука его коснулась дверной ручки, манера вдруг резко изменилась. Собранный и начеку, задыхаясь, будто бежал изо всех сил, он повернул ручку, скользнул внутрь и на цыпочках поспешил к своему месту.

Сестра Мария-Селия стояла у доски на другом конце комнаты, далеко от парты Розы. Он обрадовался, поскольку это избавляло его от любых случайных встреч с мягким Розиным взглядом. Сестра Селия объясняла прямой угол прямоугольного треугольника – причем с некоторой яростью, крошки мела разлетались по сторонам, когда она иссекала доску большими дерзкими цифрами, стеклянный глаз горел ярче обычного, особенно когда она метнула взгляд в его направлении и снова на доску. Он вспомнил слухи, ходившие среди пацанов: когда она спала ночью, глаз светился на ее комоде, пристально смотрел, вспыхивая еще ярче, если в дом проникали грабители. Она закончила объяснять и смахнула с ладоней мел.

– Бандини, – сказала она. – Ты верен себе и в начале нового года. Объяснения, пожалуйста.

Он поднялся с места.

– Сейчас будет клево, – прошептал кто-то.

– Я зашел в церковь почитать молитвы, – ответил Артуро. – Я хотел посвятить новый год Пресвятой Деве.

Это всегда было неоспоримо.

– Чепуха, – прошептал кто-то.

– Мне хочется тебе верить, – сказала сестра Селия. – Несмотря даже на то, что я не могу. Садись.

Он скрючился за партой, прикрывая ладонью левую половину лица. Урок геометрии тянулся дальше. Он открыл учебник на нужном развороте, прикрыв лицо уже обеими руками. Но хоть одним глазком на нее посмотреть необходимо. Раздвинув пальцы, он выглянул. И тут же выпрямился.

За Розиной партой никого не было. Он завертел головой по сторонам. Ее нет. Розы нет в школе. Десять минут он пытался радоваться и облегченно вздыхать. Потом заметил блондиночку Герти Уильямс, сидевшую через проход. Они с Розой были подружками.

– Пссссссст, Герти. Та глянула.

– Эй, Герти, а где Роза?

– Ее нет.

– Да я вижу, глупая. Где она?

– Не знаю. Дома, наверное.

Герти он ненавидел. Терпеть не мог – и ее саму, и этот ее бледный остренький подбородок, что постоянно двигался, жуя резинку. Она всегда училась на твердые четверки – еще бы, ей помогала Роза. Герти была такой прозрачной, что сквозь белесые глаза едва затылок не проглядывал, а в голове – пусто, совершенно ничего нет, не считая жадности до мальчиков, но не таких, как он, потому что у таких, как он, грязные ногти, потому что в Герти играло столько высокомерия, что он невольно чувствовал ее антипатию.

– Ты ее недавно видела?

– Недавно – нет.

– А в последний раз когда?

– Некоторое время назад.

– Когда, тупица?

– На Новый год. – Герти надменно улыбнулась.

– Она что, школу бросила? В другую перешла?

– Не думаю.

– Почему ты такая тупая?

– А тебе не нравится?

– А ты как думаешь?

– Тогда, пожалуйста, и не разговаривай со мной, Артуро Бандини, потому что я точно с тобой говорить не хочу.

Чокнутая. Весь день насмарку. Все эти годы они с Розой учились в одном классе. Уже два года он в нее влюблен; день за днем, семь с половиной лет Роза в одном с ним классе – а теперь ее парта пуста. Единственное в целом мире, что ему дорого после бейсбола, – и пропала, один пустой воздух на том месте, что когда-то цвело ее черными волосами. Только воздух да маленькая красная парта, подернутая тонким слоем пыли.

Голос сестры Марии-Селии стал скрипуч и невыносим. Урок геометрии перетек в правописание. Он извлек свой «Сполдингский ежегодник организованного бейсбола» и зачитался показателями общего уровня и игры Уолли Эмеса, третьего базового «Толедских Квочек», что стоят наверху, во Всеамериканской ассоциации.

Агнес Хобсон, эта фуфловая дурища, которая вечно жрет яблоки кривыми передними зубами, скрепленными медной проволокой, читала вслух из «Хозяйки озера» сэра Вальтера Скотта.

Ф-фу, какая чушь. Чтобы отогнать скуку, он вычислил средний пожизненный уровень Уолли Эмеса и сравнил его с Ником Каллопом, могучим тараном «Атлантских Взломщиков» в самом низу Южной ассоциации. Средний уровень Каллопа после часа сложных математических вычислений распределился по пяти страницам и оказался на десять пунктов выше, чем у Уолли Эмеса.

Он вздохнул с удовольствием. Что-то в имени этом, Ник Каллоп – хлопок и галоп его, – нравилось ему больше, чем прозаическое Уолли Эмес. Закончилось все ненавистью к Эмесу, и он задумался о Каллопе – как тот выглядит, о чем разговаривает, как бы он поступил, если бы Артуро в письме попросил у него автограф. День тянулся утомительно. Ляжки ныли, а глаза сонно слезились. Он зевал и морщился абсолютно на все, что талдычила сестра Селия. Весь день он горько жалел о том, чего не сделал, о соблазнах, против которых устоял на каникулах, – они уже прошли и больше никогда не вернутся.

Глубокие дни, печальные дни.

На следующее утро он пришел вовремя, соразмерив свой приход в школу со звонком – ноги его как раз переступили парадный порог. Он поскакал наверх по лестнице и, еще не видя ничего сквозь стену раздевалки, уже смотрел в сторону Розиной парты. За партой никого не было. Сестра Мария-Селия начала перекличку.

Пэйн. Здесь.

Пенайл. Здесь.

Пинелли.

Тишина.

Он смотрел, как монахиня выводит крестик в журнале. Потом сунула журнал в ящик стола и подняла всех к утренней молитве. Снова мучения.

– Откройте свои учебники геометрии. Иди в озере утопись, подумал он.

– Пссссст, Герти. Розу видела?

– Нет.

– Она в городе?

– Откуда я знаю?

– Она же твоя подруга. Почему не узнаешь?

– Может, и узнаю. А может, и нет.

– Умница.

– А тебе что, не нравится?

– Я б тебе твою резинку в глотку забил.

– Ишь ты какой выискался!

В полдень он прогулялся до бейсбольного поля. Снега не было с Рождества. Солнце сияло яростно, желтело в небе от злости, мстило гористому миру, который спал и мерз, пока светила не было. Комки снега плюхались с обнаженных тополей вокруг поля, валились на землю и задерживались там еще на мгновение, пока эта желтая пасть не слизывала их в небытие. Из земли сочился пар, какая-то туманная гадость выдавливалась и уползала прочь. На Западе штормовые тучи галопом уносились вдаль, беспорядочно отступая, бросив свои нападки на горы, и эти огромные невинные пики благодарно воздевали вытянутые губы к солнцу.

Сегодня тепло, но для бейсбола слишком сыро. Ноги утонули в черной вздыхавшей грязи возле коробки подающего. Завтра, наверное. Или послезавтра. Где же Роза? Он привалился плечом к одному из тополей. Это земля Розы. Это ее дерево. Потому что ты смотрела на него, потому что, быть может, даже касалась его. А вон то – Розины горы, и она, наверное, смотрит на них сейчас. Все, на что бы она ни взглянула, становилось ее, и на что бы ни посмотрел он, становилось ее же.