Эрнест Хемингуэй - Иметь и не иметь

Двое матросов бросились в освещенную прожектором светло-зеленую воду, где с шумом и плеском барахталась миссис Трэси. Шериф, наклонившись с кормы, протянул ей багор, и наконец соединенными усилиями матросов, подталкивавших снизу, и шерифа, тянувшего сверху, удалось втащить ее на корму. Никто в толпе не шевельнулся, чтобы прийти к ней на помощь, и, стоя на корме, вся мокрая, она обернулась к ним и закричала, потрясая кулаками:

— Шволочи! Шукины дети! — Потом, взглянув вниз, она завопила: — Элберт! Где Элберт?

— Его нет на лодке, миссис Трэси, — сказал шериф, взяв одеяло, чтобы закутать ее. — Успокойтесь, миссис Трэси. Возьмите себя в руки.

— Мои жубы, — сказала миссис Трэси трагически. — Я потеряла жубы.

— Мы их выловим утром, — сказал ей командир катера береговой охраны. — Они не пропадут.

Матросы вылезли на корму лодки, вода с них стекала ручьями.

— Идем, — сказал один из них. — Мне холодно.

— Ну как вы, ничего, миссис Трэси? — спросил шериф, закутывая ее в одеяло.

— Ничего? — сказала миссис Трэси. — Ничего? — Потом сжала оба кулака и запрокинула голову, чтобы закричать громче. Горе миссис Трэси было сверх ее сил.

Толпа слушала ее в почтительном молчании. Крики миссис Трэси как нельзя лучше подходили к зловещему виду четырех мертвых тел, на которые шериф и его помощники набрасывали в эту минуту одеяла, скрывая от глаз зрелище, какого город не видел уже несколько лет, с тех самых пор, как Исленьо линчевали на Каунти-Род и потом повесили на телеграфном столбе при свете фар автомобилей, съехавшихся со всей округи.

Толпа была разочарована, когда трупы накрыли, но все-таки из целого города только те, кто был здесь, видели все. Они видели, как миссис Трэси упала в воду, и еще раньше, когда они стояли за воротами, они видели, как увезли в Морской госпиталь Гарри Моргана. Когда шериф приказал очистить пристань, они ушли, спокойные и довольные. Они сознавали, какая удача выпала на их долю.

Между тем в приемной Морского госпиталя Мария, жена Гарри Моргана, и ее три дочери сидели на скамье и ждали. Все три девочки плакали, а Мария кусала носовой платок. Она с утра не могла заплакать.

— Папа ранен в живот, — сказала одна из девочек сестре.

— Ужас, — сказала сестра.

— Тише, — сказала старшая сестра. — Я молюсь за него. Не мешайте мне.

Мария не говорила ничего и только кусала носовой платок и нижнюю губу.

Немного спустя вышел доктор. Она посмотрела на него, и он покачал головой.

— Можно мне туда? — спросила она.

— Нет еще, — сказал он. Она подошла к нему.

— Кончено? — спросила она.

— Боюсь, что так, миссис Морган.

— Можно мне взглянуть на него?

— Нет еще. Он сейчас в операционной.

— А, черт, — сказала Мария. — А, черт. Я отвезу девочек домой. Потом я вернусь.

В горле у нее что-то вдруг вздулось и встало поперек, так что она не могла глотнуть.

— Идем, девочки, — сказала она. Все три девочки пошли за ней к старой, потрепанной машине, и она села за руль и включила мотор.

— Как папа? — спросила одна из девочек. Мария не ответила. — Мама, как папа?

— Не разговаривайте со мной, — сказала Мария. — Только не разговаривайте со мной.

— Но…

— Молчи, дочка, — сказала Мария. — Молчи и молись за него.

Девочки опять заплакали.

— Ну вас, — сказала, Мария. — Перестаньте плакать. Я сказала: молитесь за него.

— Мы молимся, — сказала одна из девочек. — Я все время молюсь, с самой больницы.

Когда они свернули на Роки-Род, фары осветили впереди фигуру человека, который нетвердым шагом брел по тротуару.

Пьянчуга какой-то, подумала Мария. Какой-то несчастный пьянчуга.

Они поравнялись с ним и увидели, что лицо у него окровавлено, и когда машина скрылась за поворотом, он все еще брел нетвердым шагом в темноте. Это был Ричард Гордон, возвращавшийся домой.

У дверей дома Мария остановила машину.

— Ложитесь спать, девочки, — сказала она. — Идите наверх и ложитесь спать.

— Мама, но как же папа? — спросила одна из девочек.

— Не спрашивайте меня, — сказала Мария. — Ради всего святого, не разговаривайте вы со мной.

Она развернулась и поехала назад, к госпиталю.

Возвратясь в госпиталь, Мария Морган одним духом взбежала на крыльцо. На пороге она столкнулась с доктором, только что отворившим дверь. Он устал и торопился домой.

— Все кончено, миссис Морган, — сказал он.

— Он умер?

— Умер на столе.

— Можно мне взглянуть на него?

— Да, — сказал доктор. — Он умер очень спокойно, миссис Морган. Он не чувствовал боли.

— Господи, — сказала Мария, Слезы потекли у нее по щекам. — О-о, — простонала она. — О-о, о-о, о-о!

Доктор положил ей руку на плечо.

— Не трогайте меня, — сказала Мария. Потом: — Я хочу взглянуть на него.

— Пойдемте, — сказал доктор. Он прошел вместе с ней по коридору и вошел в белую комнату, где Гарри Морган лежал на высоком столе, под простыней, прикрывавшей все его большое тело. Свет в комнате был очень яркий и не давал теней. Мария остановилась в дверях, испуганная этим светом.

— Он совсем не мучился, миссис Морган, — сказал доктор. Мария как будто не слышала его.

— А, черт, — сказала она и опять заплакала. — Что за проклятое лицо!

Не знаю, думала Мария Морган, сидя в столовой у стола. Может быть, терпеть понемногу, день за днем, ночь за ночью, и тогда ничего. Хуже всего эти проклятые ночи. Если бы еще я любила наших девочек, тогда бы ничего. Но я их не люблю, наших девочек. И все-таки нужно о них подумать. Нужно найти какую-нибудь работу. Я совсем как мертвая, но, может быть, это пройдет. Не все ли равно? Все-таки нужно взяться за работу. Сегодня ровно неделя. Боюсь, если я нарочно буду все время думать о нем, я забуду, какой он. Это было самое страшное, когда я вдруг забыла, какое у него лицо. Нужно взяться за работу, как мне ни тяжело. Если б он оставил деньги или если б выдали награду, было бы легче, но мне бы легче не было. Первым делом нужно продать дом. Сволочи, убили его. Сволочи проклятые! Только это я и чувствую! Ненависть и еще будто у меня пусто внутри. Так пусто, как в пустом доме. Придется все-таки искать работу. Нехорошо, что я не пошла на похороны. Но я не могла. Нужно искать работу. Кто умер, тот уже не вернется.

Такой он был задорный, сильный, быстрый, похожий на какого-то диковинного зверя. Я никогда не могла спокойно смотреть, как он двигается. Я была всегда так счастлива, что он мой. В первый раз ему счастье изменило на Кубе. Потом все пошло хуже и хуже, и вот кубинец убил его.

Кубинцы приносят несчастье кончам. Кубинцы всем приносят несчастье. И потом, слишком там много черномазых. Я помню, как он меня один раз взял с собой в Гавану, еще когда он хорошо зарабатывал, и мы гуляли в парке и один черномазый сказал мне словечко, и Гарри так дал ему по уху, что соломенная шляпа слетела у него с головы, а Гарри подхватил ее и отшвырнул за полквартала, и ее переехало такси. Помню, я так хохотала, что у меня живот заболел. Как раз тогда я в первый раз выкрасила волосы в салоне красоты на Прадо. Парикмахер полдня провозился с этим, они были такие черные, что сначала он не брался, и я боялась, что стану похожа на чучело, но все просила, нельзя ли сделать их чуть светлее, и парикмахер держал гребень и деревянную палочку с ватой на конце, и обмакивал вату в чашку с жидкостью, и от нее как будто дым шел; и он гребнем и другим концом палочки отделял по одной прядке и смазывал этой жидкостью, а потом ждал, пока высохнет, а я сидела, и у меня даже под ложечкой сосало от страха, что я наделала, и я только все просила, нельзя ли сделать их чуть-чуть светлее.

И наконец он сказал: «Вот, мадам, светлее уже сделать нельзя». И потом он вымыл их шампунем и уложил, а я боялась даже взглянуть от страха, что буду похожа на чучело, и он причесал их, сделал пробор сбоку и зачесал за уши, а сзади сделал тугие маленькие локончики, и я еще не могла увидеть, как вышло, потому что они были мокрые, но я уже видела, что они стали другие, и я как будто не я. И он завязал их сеткой и посадил меня под сушилку, и я все время боялась взглянуть. А потом, когда они высохли, он снял сетку, и вынул шпильки, и расчесал, и они были совсем как золото.

И я вышла на улицу, и посмотрела на себя в зеркало, и они так блестели на солнце и были такие мягкие и шелковистые, когда я их потрогала, что мне просто не верилось, что это я, и было даже трудно дышать от волнения.

Я пошла по Прадо в кафе, где меня ждал Гарри, и я так волновалась, что внутри у меня все стянуло, — вот-вот упаду, и когда он увидел меня в дверях, он встал и не мог отвести от меня глаз, и у него был такой смешной, сдавленный голос, когда он сказал:

— Черт подери, Мария, ты прямо красавица!