Теофилис Тильвитис - Путешествие вокруг стола

С этого он и начал свое выступление.

– Дозвольте, господа судьи, – заговорил Пискорскис, – отвести напраслину, которую возвел на меня не только господин прокурор, но и коллега справа. Жизнь выкидывает удивительные фортели! Ждешь удара спереди, – нет! Тебе так поддадут сзади, что не устоишь на ногах, полетишь вверх тормашками… Особенно прискорбно, господа, что это имеет место среди интеллигентов. Но я постараюсь устоять на ногах. Я не стану распространяться, сколько каждый из нас получил взяток и в какие темные махинации был замешан. Это недостойно истинного джентльмена. Я хочу только сказать, что, если придерживаться юридической пропорции, господин директор должен получить по меньшей мере двенадцать лет, Бумба-Бумбелявичюс – десять, а Уткин – пять. Сколько вы, господа судьи, соизволите дать мне, столько я и отсижу. Ибо, хоть я и буду знать, что сижу безвинно, я за правду пойду на все. Мне противно слушать, господа судьи, как мои коллеги стараются себя выгородить, а кого-то очернить. Это унизительно для интеллигента, это неприлично! Но, тем не менее, я считаю своим долгом отметить, что если господину Уткину грозит всего три года, то меня мало оправдать. Я вправе претендовать на орден! Или взять Бумбелявичюса… Да ведь это же одна лавочка с господином директором… Вы можете, господа судьи, представить мое положение: в какую компанию я попал!.. Мне, как порядочному человеку и образованному деятелю молодого государства, душно в этой среде, и я кричу: «Воздуха! Чистого воздуха!» Да что же это такое, в самом деле. Это не общество интеллигентов, а сброд картежников, алкоголиков и взяточников. Я просто диву даюсь, как над нами до сих пор не повис меч правосудия! Нас можно было судить уже десять лет назад! И сейчас мы гуляли бы на свободе, зная, как следует трудиться на благо отчизны.

Я прошу у высокого суда только справедливости. Он сам взвесит, кто чего стоит. Однако, принимая во внимание мое признание, прошу меня оправдать, потому что я хочу приносить пользу нации и ее вождю.

Встал обвиняемый Уткин. Он не обладал даром красноречия, говорил отрывисто и сбивчиво, но твердо и откровенно:

– Уважаемый верховный суд! В своей жизни я видел всякое. Меня бросало и в жар, и в холод. Большевики сцапали меня, поставили к стенке, но я отделался счастливо – удрал из пасти костлявой. И очень жаль, господин директор, что я из этой пасти попал прямо к вам в объятия. Лучше бы я пал смертью храбрых вместе с другими, чем кончать жизнь вором. Вы меня обучили этому ремеслу. Вы меня сделали преступником!

Господа судьи! Что я могу сказать по делу? Господин Спиритавичюс помыкал мною, как хотел. Каждую неделю я должен был поставлять ему зайца. Сезон не сезон – все равно поставляй. Я был обязан стрелять для него уток, тетеревов, бекасов! Я охотился на козлов и кабанов и все сплавлял туда же. Все он сожрал, все слопал: и козлов, и тетеревов, и мою жизнь, – и все по слабости моей. Верьте не верьте, господа судьи, мы обставили ему квартиру, сделали все, чтобы он мог спокойно отдыхать после работы. Сходили бы, посмотрели – на всех адресах и подношениях стоят наши подписи. Поили его, баюкали его детей, пропалывали клубнику, пока не завоевали его доверие и благосклонность.

А теперь они все невиновны, все ангелочки. Вы можете, господа, выкрутиться из лап господина прокурора, но от меня вам не уйти – я вас знаю всех, как облупленных. Если господин Бумбелявичюс хорош, то и господин Пискорскис не хуже. Господин Пискорскис здесь высчитывал, сколько дать каждому. Кому-кому, а Пискорскису полезно посидеть в холодной, остудить пыл к деньгам. А то, ишь – сколотил в ясные деньки капиталец и до гробовой доски будет сосать проценты. Интеллигент, видите ли, проповеди нам читает! А не пора ли возбудить против него дело за растление малолетних?

– Прошу запротоколировать! Это оскорбление! – хладнокровно потребовал Пискорскис. – Последите лучше, господин Уткин, за своей женой и дочкой, которая фактически была причиной смерти Пищикаса.

– Подсудимые! Прошу придерживаться установленных правил и говорить то, что касается дела! – предупредил председатель.

– Я кончаю! Господин Бумбелявичюс первым обвинил господина директора, дескать, я тут вовсе ни при чем. А кто все время морочил голову директорской дочке, чтобы укрепить свое служебное положение, если не господин Бумбелявичюс? Да вы же за нос водили директора, господин Бумбелявичюс!

Подолгу говорили и всячески защищали своих подзащитных адвокаты. Они, точно усердные няньки, смывали, скребли и чистили с них грязь, из кожи вон лезли, чтобы доказать, какие они непорочные, словно младенцы, какие невинные, будто ангелочки! Защитник Спиритавичюса, речь которого продолжалась больше часа, смазал все его грехи и представил подсудимого, как выдающегося государственного мужа, без которого в Литве не было бы ни казны, ни валюты. Защитник Бумбелявичюса, крупный каунасский домовладелец, доказал, что люди, которые на свои деньги строят дома в столице, не являются преступниками, но напротив – величайшими патриотами и что именно на них в значительной степени покоится бюджет страны, так как они платят большие налоги государству. Адвокат Пискорскиса говорил преимущественно об особенностях характера своего подзащитного, о том, что он человек тонкой души, к тому же бережливый хозяин, а если он и накопил капиталец, и положил его в банк, то это право каждого честного гражданина, гарантированное конституцией. Об Уткине его адвокат сказал, что он достоин особенного уважения. Чужестранец, – сказал адвокат, – он не примирился с нашими врагами – большевиками, связал свою судьбу с Литвой и помог нашему государству встать на ноги.

Защитники, все, как один, утверждали, что никаких убытков казне подсудимые не принесли, что никто не ловил чиновников за руку, когда они запускали ее в казну. Что же касается взяток, то действия Спиритавичюса и его помощников не являются наказуемыми, потому что юридические нормы несовершенны и неизвестно, где кончается благодарность и начинается взятка.

Прокурор продолжал поддерживать обвинение, но его неуверенный тон и оглядка на судей означали, что он покорится их решению.

И вот подсудимым предоставлено последнее слово. Может быть, их последнее слово на свободе!

– Уважаемые судьи, – произнес Спиритавичюс. – Прошу меня оправдать. Но уж если посадите, то только не вместе с этими пастухами. Не желаю их больше видеть.

Бумба-Бумбелявичюс и Пискорскис тоже просили оправдания, а Уткин встал, щелкнул каблуками и произнес:

– Прошу дать мне пожизненную каторгу, а то на свободе я кого-нибудь из них угроблю.

И суд решил: Спиритавичюса, Бумбелявичюса и Пискорскиса оправдать за отсутствием доказательств, а Уткина приговорить к одному году тюремного заключения условно, потому что он и не просил оправдать его, да к тому же дерзко вел себя на суде.

В глазах обвиняемых снова вспыхнули угасшие было искры жизни.

По-отечески глянув на своих соратников, которые совсем недавно отрекались от него, как святой Петр от Христа, Спиритавичюс богобоязненно молвил:

– Я есмь утес, перед которым и врата ада – ничто. Есть еще на земле справедливость, есть еще правда в святой Литве, ребятки. Наши стежки-дорожки так переплелись, что нам, видно, так вместе и шагать до самого последнего страшного суда, перед которым трепещет даже и государственный контроль. Поживем еще, то-то и оно…

– Ах ты, мой родненький, кормилец мой единственный, – причитала Спиритавичене, протискиваясь сквозь ряды зевак и любопытствующих, все еще не оставивших зал заседаний. – Поди сюда, мой ненаглядненький, – задыхалась верная супруга директора, размякшая от переживаний, а также от жары – на ее роскошную шубу с чернобуркой и конусообразную шляпу со страусовым пером уже давно оборачивались в зале.

– Не хнычь, не хнычь, Марцелюк, ты же знаешь, что я не люблю этих, ну как их там… церемоний. Уймись, пожалей свое здоровье. А если ты так уж соскучилась, – поцелуемся, да домой… И смотри, подготовь там как следует то да се… А вы, господа, – после долгой паузы повернулся Спиритавичюс к своим бравым помощникам. – Пожалуйте за мной. Перво-наперво сведем счеты с сопляком, который нам свинью подложил во время ревизии. Очистим канцелярию от лишнего дерьма… А потом – за работу на благо отчизны… То-то и оно, господа!

1936 год.

Литовский поэт Теофилис Тильвитис родился в 1904 году, в деревне Гайджяй, Таурагнайской волости, Утенского уезда, в семье крестьянина-середняка.

В 1917 году он поступил в Паневежскую гимназию, затем перешел в Утенскую, но в 1922 году был из нее исключен за издание антирелигиозного номера школьной газеты.

В 1923 году Т. Тильвитис переехал в Каунас. После долгих поисков работы он поступил на должность писца в налоговой инспекции.

Первые стихи Тильвитиса были опубликованы в 1922 году. Он начал сотрудничать в журнале футуристического направления «Кятури веяй» («Четыре ветра»).