Лазарь Кармен - Река вскрылась

На Казанской площади говорил какой-то оратор.

Иван узнал Прохорова. Он махнул ему шляпой и крикнул:

– Не жалей, товарищ, патронов!

Тот улыбнулся в ответ.

А вот и университет!

Не Нева ли выступила из своих берегов?

Перед университетом колыхалась живая река.

Здесь собралась вся учащаяся молодежь и сознательные рабочие.

У каждого в петлице алела красная лента, и над толпой алые знамена, десятки знамен.

С балкона говорили ораторы.

Иван пробрался на балкон и также бросил в толпу несколько слов.

Он находил, что победа, вырванная из лап реакционеров с таким трудом и со столькими жертвами, не должна туманить головы и что народ должен сражаться дальше и дальше… Он говорил о необходимости немедленной амнистии всем борцам, которым мы обязаны свободой…

Толпа двинулась с пением и со знаменами к Невскому.

Иван вместе с Наташей, Чижевичем, Семеновым и Прохоровым открыли шествие.

У каждого в руках алело знамя с надписью-требованием:

«Долой милитаризм!»

«Долой бюрократию!»

«Долой произвол!»

На знамени Ивана Федоровича было вышито рукой Наташи:

«Да здравствует социализм!»

Первые ряды пели «Марсельезу».

Торжественно звучали слова:

А в следующих рядах пели:

И сейчас же это рыдание сменялось грозным:

Возле Александровского сада Иван остановился, замахал рукой и крикнул:

– Армия, стой!

– Армия, стой! – прокатилось в толпе.

Все остановились и замерли.

– Здесь была пролита кровь наших братьев! – крикнул Иван и прибавил: – Вечная память, товарищи!

– Вечная память! – затянула Наташа, и толпа, как один человек, поддержала ее.

Почтив память мучеников-товарищей, армия свернула на Невский и потекла.

Армия двигалась все вперед и вперед, вызывала всеобщее сочувствие. Из окон домов навстречу ей неслись аплодисменты, ей дарили улыбки, махали в знак сочувствия красными платками…

У собора навстречу им показалась кучка с белыми флагами.

Впереди шел какой-то плюгавый субъект в рыжем пальто, с сизым, лоснящимся, как копченый сиг, носом, с грязноватой бородкой и широким чубом, скошенным набок.

Рядом с ним выступал другой субъект в пальто, в галошах, кашне и с зонтиком, висевшим на изгибе правой руки.

За ними шла разношерстная толпа, в которой мелькал то белый передник мясника или зеленщика, то пестрый галстук приказчика, то красный околыш отставного чиновника.

Второй субъект высоко благословил свое воинство образком и внушительно изрек:

– Бей студентов!..

Все завертелось. Белые и тезоименитые флаги переплетались с красными, с обеих сторон раздавались крики.

Он помнил только, что субъект с жирным, сизым носом побежал, а за ним остальные…

Часть армии потом пошла освобождать из тюрьмы товарищей, а часть, во главе с Иваном, свернула в соседнюю улицу.

Они шли… шли…

Не доходя Гороховой, они неожиданно увидали перед собой пехотинцев с ружьями, выстроенных в два ряда.

Толпа всколыхнулась.

Задние ряды отпрянули назад, а передние, не обращая внимания на солдат, со знаменами и пением свернули на Гороховую.

Оратор-юноша взлез на фонарь.

– Куда вы?! Стойте, не бойтесь! – крикнул Иван сильно таявшим задним рядам.

Он повернул голову к солдатам и офицеру, словно желая спросить их:

«Не так ли, не надо бояться?! Ведь вы не будете стрелять?!»

«Да, да! Понятно!» – читалось на их спокойных лицах.

Они стояли, не шевелясь, точно все то, что происходило впереди, не интересовало их.

– Вот видите! Они и не думают трогать нас! – крикнул снова Иван. – Товарищи!

Толпа, искоса поглядывая на солдат, стала собираться вокруг оратора.

Вдруг послышалась какая-то дробь.

Оратор внезапно смолк, картуз вывалился из его рук, он опустил голову и медленно стал скользить по столбу фонаря вниз.

Несколько человек бросились к нему. Иван также бросился.

Он увидал на лице кровь… горячую, липкую…

Теперь он понял, что означала эта дробь.

«Будьте прокляты!» – хотел крикнуть он этой серой линии с наведенными на толпу ружьями.

Но что-то вдруг обожгло его. Он упал вперед и пополз, как червяк…

Иван, открыв глаза, изумился.

Его окружала чужая обстановка.

Он находился в роскошном кабинете.

Как в тумане, он видел широчайший письменный стол, заваленный бумагами, портрет какого-то видного мужчины в черной раме, три больших светлых окна, библиотеку, бюст не то Тургенева, не то Герцена, тяжелые драпри и близко, очень близко чье-то лицо.

Лицо это улыбалось ему, и он силился припомнить, кто так улыбается.

Но вот лицо это вдруг наклонилось над ним, коснулось его щетинистой щеки своими мягкими светлыми волосами и спросило:

– Ну, как чувствуете себя?

– Ах!.. Наташа!

Он хотел приподняться на постели, схватить ее руку и прижать ее крепко к своей груди, но что-то помешало ему.

Какая-то тяжесть оттягивала его спину. Он точно пришит был к постели.

Наташа нагнулась к нему еще ниже и ласково проговорила:

– Не надо шевелиться. Будьте спокойны.

– Где я? Что со мною? – спросил он, почувствовав вдруг ноющую боль во всем теле.

Он видел теперь Наташу совсем как в тумане.

– Ранен?

– Да. Но не беспокойтесь. Рана не опасна…

Иван Федорович сощурил глаза и стал мучительно припоминать что-то.

Он совершенно забыл теперь про Наташу и окружающую его обстановку.

Но он не мог припомнить ничего цельного и стройного.

В отяжелевшем мозгу его вертелись какие-то обрывки.

То он видел какого-то человека, взбирающегося на фонарь.

Вот он взобрался, снял с головы котелок, взмахнул им и стал говорить что-то толпе.

Что он говорит?

– Товарищи! Товарищи!..

Человек этот потом исчез, и на его месте появился Прохоров.

Чудак! Сидя на продырявленном диване, он нажаривал «Барыню».

И дальше!..

Дальше… Мрак. Из мрака этого, как из бездны, высовывались кровавые языки.

Все теперь в голове у Ивана окончательно спуталось, перемешалось, и он от досады чуть не заплакал, как ребенок.

Вдруг до него донесся чей-то голос:

– Иван!

Он вздрогнул и увидал опять Наташу.

– Вам пора принять опять лекарство.

Она отлила из синеватой бутылки в массивную серебряную ложку какой-то жидкости и поднесла ему.

Он покорно втянул ее пылающими губами и почувствовал необыкновенную легкость.

Голова посвежела, и память вернулась к нему.

– Вам больно? – спросила она.

– Да… Тут, – простонал он тихо и указал на грудь. – Что же это такое?! Опять ложь, провокация?

Она угрюмо молчала.

Он горько усмехнулся и сказал:

– Мало ли что!.. Сегодня свобода, а завтра – пожалуйте ручку – и в участок… Знаете, как у нас…

Он повернулся к стене и глухо зарыдал…