Ясунари Кавабата - Сон женщины; Письмо о родинке; Отраженная луна; Птицы и звери

В конце концов Вы в буквальном смысле слова стали меня поколачивать. Не следовало бы Вам доходить до этого, и я часто проливала слезы: такая жестокость, и всего лишь за то, что несознательно, не по злому умыслу трогаю свою родинку! Но в глубине души я не так уж сильно обижалась на Вас и прекрасно понимала, что Вы испытывали, когда говорили дрожащим голосом:

— Посоветуй же, что придумать, чтобы освободить тебя от этой привычки!

Расскажи я кому-нибудь, как Вы поступали со мною, всякий, безусловно, возмутился бы: «Какой грубиян ваш супруг!» И все же сколь ни ничтожен повод, когда иного выхода нет, даже побои перенести легче, чем безразличие.

— Мне никогда не избавиться от своей привычки — лучше свяжите мне руки, — сказала я однажды и словно в молитвенной позе протянула к Вашей груди руки, сложенные ладонями вместе. Будто вручала Вам всю себя без остатка.

Вы смутились и с посеревшим лицом распустили мой пояс и обмотали им мои руки.

Вы не представляете, с какой радостью я глядела на Ваши глаза, когда Вы наблюдали, как я пыталась связанными руками поправить растрепавшиеся волосы. Неужели отныне я освобожусь от своей давнишней привычки, подумала я и в тот же миг с ужасом ощутила желание: ах, если бы кто-нибудь дотронулся до моей родинки!

Должно быть, Вы поняли, что я неисправима, и разлюбили меня. Вы отступились и решили: пусть ее! Вы больше не упрекали меня и, когда я трогала родинку, делали вид, будто не замечаете.

И вот что удивительно: привычка, которую не смогли одолеть ни ругань, ни побои, вдруг исчезла. Не потому, что ее пытались исправить насильно, а как-то сама по себе.

Однажды, будто вспомнив, я сказала Вам:

— А ведь я последнее время перестала трогать родинку.

— Угу, — ответили Вы бесстрастно.

Я хотела упрекнуть Вас, сказать: уж раз Вам это было безразлично, почему Вы прежде так ругали меня? И надеялась, что Вы в свою очередь ответите: если столь несложно оказалось освободиться от привычки, почему ты не сделала этого раньше? Как жаль, что мы не сказали этих слов друг другу.

Тереби хоть целый день свою родинку — мне все равно, до того ясно читалось на Вашем лице, что я сразу потеряла к ней интерес. Правда, теперь уже из чистого упрямства решила потрогать ее у Вас на глазах, но, странно, рука не потянулась к родинке.

Мне стало так грустно, так досадно…

Тогда я попробовала незаметно для Вас потеребить родинку — рука упорно не желала мне повиноваться.

Я опустила голову и закусила от досады губы.

«Так как же ты собираешься поступить с родинкой?»— хотела я тогда услышать от Вас, но с тех пор в разговорах между собой мы уже никогда о ней не вспоминали.

Должно быть, вместе с этим многое кануло в прошлое.

Отчего я не освободилась от своей привычки в ту пору, когда Вы меня за нее ругали? Поистине я скверная женщина!

Теперь я вернулась в родительский дом. Однажды, когда мы вместе с матерью купались, она вдруг сказала:

— Ты подурнела, Саёко! С годами, видно, не поспоришь!

Я удивленно поглядела на мать. Она-то по-прежнему была полной и белотелой, ее кожа матово светилась.

— Ты, наверно, и родинку свою разлюбила?

Пришлось хлебнуть мне горя с этой родинкой, хотела я пожаловаться матери, но вместо этого сказала:

— Говорят, врач без труда может срезать родинку.

— Вот как? Значит, врач может?.. А если шрам останется?! — воскликнула мать — правда, без особого беспокойства. — А мы, помню, дома часто смеялись: мол, Саёко вышла замуж, а все, верно, теребит свою родинку.

— Теребила.

— Так мы и думали!

— Нехорошая, конечно, привычка. А скажите, матушка, когда появляются родинки?

— В самом деле, с какой поры они появляются? У грудных детей я что-то не замечала.

— У моего ребенка тоже пока нет.

— Вот как! Во всяком случае, с годами их становится больше. А у тебя родинка особая. Она большая и появилась, скорее всего, когда ты была совсем еще малюткой. — Мать поглядела на мою шею и рассмеялась.

А я в те минуты думала: наверно, в детстве родинка на моей шее была всего лишь милой темной точкой, и мать с моими старшими сестрами, забавляясь со мной, часто дотрагивались до нее пальцами. Не от этого ли и у меня появилась эта привычка?..

Здесь, в родительском доме, ложась в постель, я снова стала трогать родинку, надеясь вспомнить детские годы, свое девичество.

Сколько лет я к ней не прикасалась!

Вас нет рядом, и я могу не стесняясь теребить ее. Но никакой радости я не испытываю. Стоит мне коснуться ее, и на глаза наворачиваются холодные слезы.

Надеялась предаться девичьим воспоминаниям, а вспоминала Вас.

Негодная жена, несносная женщина, с которой Вы, должно быть, разведетесь, укладываясь в постель и теребя родинку, думала только о Вас, странно, правда?! Такого я и сама от себя не ожидала!

Переворачивая мокрую от слез подушку, я засыпала, и мне даже снился сон о родинке. Будто в некой комнате — проснувшись, я не могла припомнить где — находимся мы с Вами и еще одна незнакомая женщина. Я пью сакэ и, кажется, сильно опьянела. Я настойчиво прошу Вас о чем-то.

В какой-то миг я даю волю своей жалкой привычке, и моя левая рука тянется через грудь к правому плечу — туда, где плечо соединяется с шеей. Я касаюсь пальцами родинки, и она вдруг безо всякой боли отрывается. Сжимая родинку пальцами, я начинаю ее разглядывать. Она словно шкурка сваренного черного боба. Я капризничаю, требую, чтобы Вы вложили ее в свою родинку, что сидит рядышком с Вашим носом.

Потом я сама пытаюсь это сделать, хватаю Вас за рукава кимоно и, обливаясь слезами, припадаю к Вашей груди…

Когда я проснулась, подушка снова была мокрой от слез, которые и наяву продолжали литься из моих глаз.

Я чувствовала себя уставшей до изнеможения, но на душе было легко — будто тяжелый груз свалился с меня.

Может, и в самом деле моя родинка исчезла, думала я со счастливой улыбкой. И все не решалась дотронуться до того места, где она была.

Вот и все, что я хотела сообщить Вам. Мои пальцы и теперь хранят ощущение от сжимаемой ими родинки, похожей на шкурку черного боба.

Ваша родинка около носа меня ни капельки не раздражала, и я никогда о ней не заговаривала, хотя всегда помнила.

Какая интересная получилась бы сказка, если бы Вы вложили мою большую родинку в Вашу маленькую и та начала бы расти!

Как бы я была счастлива, если бы и Вы изволили увидеть мой сон!

Рассказывая Вам о своем сне, я кое-что упустила.

Когда я в постели начинала теребить родинку, Вы говорили:

— Ты выглядишь такой жалкой, несчастной.

Я радовалась, думая, что Ваши слова — признак любви. Я и вправду так думала. К стыду своему, должна признаться, что моя неприкаянность, наверно, как раз и проявлялась в привычке трогать родинку. Единственным оправданием для меня — об этом я уже Вам писала — может служить то, что привычку эту привили мне в детстве забавлявшиеся со мной мать и старшие сестры.

— Прежде вы меня часто ругали, когда я теребила родинку, — выговаривала я матери.

— Да… Правда, не так уж давно это было.

— Почему же вы ругали меня?

— Почему? Да потому, что это плохая привычка.

— Что раздражало вас, когда я теребила родинку?

— Да-а… — мать в раздумье склонила голову. — Должно быть, это выглядело неприлично.

— Может, и так… Но в каком смысле неприлично? Я казалась жалкой или… упрямой, своенравной?

— Так я не думала. Просто было бы лучше, если бы ты не теребила ее с таким отрешенным видом.

— Это создавало неприятное впечатление?

— Да, казалось, будто ты о чем-то не по-детски упорно думаешь.

— Разве вы, мама, и старшие сестры ради забавы не трогали в детстве мою родинку?

— Наверно, трогали.

Если так, то я в задумчивости теребила родинку, должно быть вспоминая о том, как в детстве любовно забавлялись со мной мать и сестры.

Разве нельзя предположить, что я трогала ее, когда думала о тех, кто меня любит?

Вот о чем я еще хотела Вам поведать. Ах, как неверно изволили Вы воспринимать мою привычку!

Как Вы думаете: о ком еще были мои мысли, когда я, находясь рядом с Вами, теребила свою родинку?

Теперь я все думаю: мое странное поведение — оно так выводило Вас из себя! — было, наверно, проявлением моей к Вам любви, которую я не могла выразить словами.

Привычка теребить родинку — мелочь, за нее не стоит особо оправдываться, но и многие другие поступки Вашей «плохой жены» тоже проистекали из любви к Вам, однако Вы всякий раз незаслуженно укоряли меня. Вот почему в конце концов я и впрямь стала вести себя как плохая жена.

Я и сама думаю, что во мне говорит своенравная плохая жена, и моею рукой водит чувство обиды. Но все же хочу, чтобы Вы меня услышали.

Однажды Кёко догадалась с помощью ручного зеркала показать свой огород больному мужу, лежавшему в постели на втором этаже. Уже одно это словно бы открыло перед ним новую жизнь. Но случилось и многое другое.