Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах

И все же не эти события определяют жизнь героинь Беннета. Как очень точно писал Генри Джеймс, полотно их бытия соткано «из мелких фактов и деталей, на которые мы смотрим с приятнейшей уверенностью в их абсолютной истинности». Обстановка в доме Бейнсов, описание комнат и лестниц, Площади в Берсли; болезнь и смерть отца, семейная жизнь Констанции, ее отношения с сыном, борьба за существование Софьи, проявившей в Париже все ту же бейнсовскую хватку и сумевшей разбогатеть, поставив свой пансион на широкую ногу, — все эти события переданы в романе со скрупулезной тщательностью. Но и они — не самое главное, хотя именно из них и складывается жизнь двух сестер. Основное в романе — передача движения повседневного бытия во времени, от юности к старости, фиксация происходящих перемен, стремление проникнуть в загадку «иссушающего жизнь времени». С особой силой мысль о жестокости бытия передана в сцене прощания Софьи с умершим мужем. «В этот миг Софья переживала чистое и простое чувство, без всякой примеси нравственности или религии. Ей было не жаль Джеральда, зря прожившего жизнь, не жаль, что он позорил ее и самого себя. Как он прожил жизнь, не имело значения. Ее сокрушало одно: когда-то он был молод, потом состарился и вот умер. Вот и все. Вот к чему пришли молодость и энергия… Все приходит к такому концу… Загадка жизни — вот что поражало и убивало Софью… Оба они, полные блистательной и надменной юношеской гордыни, когда-то любили, пылали, ссорились. Но их иссушило время… В чем смысл?.. Ее убивала загадка жизни, и Софья, казалось, тонула в море невыразимой печали».

О времени и принципах передачи его движения раздумывали многие писатели. На машине времени в будущие тысячелетия устремлялся Герберт Уэллс, в поисках утраченного времени пребывал Марсель Пруст, движение времени в истории нескольких поколений семьи прослеживали Джон Голсуорси, Томас Манн, Роже Мартен дю Гар, «универсалию» бытия творил Джеймс Джойс, мгновения жизни запечатлевала Вирджиния Вулф… Каждый решал проблему времени по-своему, но для всех, и в том числе для Арнольда Беннета, она представляла неизменный интерес и была связана с представлениями о человеке и закономерностях жизни.

Арнольд Беннет вошел в литературу как автор сильной и печальной книги «Повесть о старых женщинах», в которой проявилось его реалистическое мастерство, умение видеть и с поэтическим вдохновением передавать повседневную действительность, драматизм человеческих судеб, несбывшихся надежд и желаний.

Н. Михальская

Осенью 1903 года, живя в Париже, я обычно обедал в ресторане на рю де Клиши. Две из служивших там официанток обратили на себя мое внимание. С одной — красивой бледной девушкой — я ни разу не поговорил, потому что она работала вдалеке от полюбившегося мне столика. Вторая — грузная властная бретонка — единолично распоряжалась моим столом и мною и мало-помалу своим покровительственным тоном вызвала у меня желание расстаться с этим рестораном. Если я пропускал один-два вечера, она резко попрекала меня: «Это что еще такое! Вы, значит, мне изменяете?» Когда мне однажды не понравилось какое-то блюдо из фасоли, она без обиняков заявила, что я в фасоли ничего не смыслю. Тогда я решил по правде изменить ей и покинул ресторан навсегда. За несколько вечеров до окончательного разрыва в ресторан пришла пообедать старая женщина. Была она толстой, бесформенной, уродливой и неуклюжей, со странным голосом и нелепыми движениями. Нетрудно было заметить, что она одинока и что те странности, над которыми теперь насмехаются неумные люди, появились у нее с возрастом. Она держала множество мелких свертков и непрерывно роняла их. Сначала она выбрала одно место, потом оно ей не понравилось, и она пересела на другое, затем — на третье. Не прошло и нескольких минут, как над ней смеялся весь ресторан. Меня нисколько не тронул хохот моей бретонки средних лет, но жесткая усмешка, исказившая бледное лицо красивой юной официантки, с которой мне так и не пришлось поговорить, огорчила меня.

Я стал размышлять по поводу этой странной посетительницы: «Некогда эта женщина была молодой, стройной и, возможно, красивой, и не было у нее, конечно, нынешних нелепых ужимок. Вполне вероятно, что она не замечает своих странностей. Ее жизнь — трагедия. Кому-то следует набраться сил и написать раздирающий душу роман об истории подобной женщины». Грузная стареющая женщина отнюдь не смешна, а самый факт, что всякая грузная стареющая женщина была в прошлом молодой девушкой с ей одной присущим очарованием юности в фигуре, движениях и складе ума, таит в себе трагический пафос. Этот пафос еще усиливается тем, что процесс превращения юной девушки в грузную стареющую женщину состоит из бесконечного числа бесконечно малых изменений, которых она не замечает.

Именно в то мгновение меня осенила мысль написать книгу, которая впоследствии появилась под названием «Повесть о старых женщинах». Я, конечно, понимал, что женщина, пробудившая столь недостойное оживление в ресторане, не может служить прототипом моей героини, ибо она слишком стара и не вызывает симпатии. Существует непреложное правило — главный герой романа не должен быть антипатичным, и современная реалистическая литература не приемлет эксцентричности в изображении основных персонажей. Я сообразил, что должен выбрать тип женщины, не выделяющейся из толпы.

Мысль о книге я отбросил надолго, но не слишком далеко. Я всегда был преданным поклонником превосходного романа миссис В.-К. Клиффорд{1} «Тетушка Энн», но мне хотелось видеть в рассказе о старой женщине многое, чего нет в романе миссис В.-К. Клиффорд. Более того, мне всегда претила нелепая, неувядаемая моложавость некоей средней героини. И в знак протеста против этой моды я в том же 1903 году вознамерился написать роман («Леонора») о сорокалетней женщине, у которой дочери уже созрели для любви. Между прочим, критики были возмущены моей дерзостью, выразившейся в том, что я предложил читателю в качестве объекта, достойного серьезного интереса, женщину сорока лет. А ведь я намеревался перейти далеко за границу сорока! В конце концов, я располагал таким убедительнейшим доводом, как отважный пример «Une Vie»[8] Ги де Мопассана. В девяностых годах мы относились к этому роману с безмолвным трепетом, считая его высшим достижением художественной прозы. Помню, как я рассердился на мистера Бернарда Шоу, когда он, прочитав «Une Vie» по совету (как я полагаю) мистера Уильяма Арчера, не увидел в нем ничего особо замечательного. Однако должен признаться, что, перечитав роман в 1908 году, я, несмотря на естественное желание не соглашаться с мистером Бернардом Шоу, ощутил глубокое разочарование. Это хороший роман, но он значительно слабее, чем «Pierreet Jean»[9] и даже, чем «Fort comme la Mort»[10]. Но вернемся к 1903 году. В «Une Vie» излагается история всей жизни женщины. В глубине души я принял решение, что моя книга о постепенном превращении юной девушки в грузную старую даму будет английским вариантом «Une Vie». Меня обвиняли во всех грехах, кроме одного — отсутствия самоуверенности, и через несколько недель я пришел к еще одному решению: моя книга должна перещеголять роман Мопассана, а для этого я расскажу историю не одной женщины, а двух. Вот почему в «Повести о старых женщинах» целых две героини. Первой была задумана Констанция, Софья же — плод бравады, она появилась лишь для того, чтобы подчеркнуть, что я отказываюсь считать Ги де Мопассана последним глашатаем этого литературного жанра. Меня пугала дерзость моего плана, но я поклялся его осуществить. В течение нескольких лет я время от времени внимательно обдумывал его, но потом отвлекался, чтобы сочинять романы меньшего объема, и написал их штук пять или шесть. Но я не мог бесконечно тратить время зря и осенью 1907 года арендовал у отставного железнодорожника полдома в деревне близ Фонтенбло{2} и по-настоящему принялся писать задуманную книгу. Я рассчитал, что в ней будет 200 000 слов (именно столько и получилось), и мне смутно помнилось, что никогда раньше не издавались романы такого объема (не считая романов Ричардсона{3}). Тогда я подсчитал количество слов в нескольких знаменитых викторианских романах и обнаружил с облегчением, что знаменитые викторианские романы содержали в среднем по 400 000 слов каждый. Я написал первую часть романа за шесть недель. Сделать это мне было довольно легко, потому что первые десять лет моей жизни (семидесятые годы) я провел в точно такой же мануфактурной лавке, как лавки Бейнса, и изучил ее с доскональностью, на какую способен только ребенок. Затем я на время уехал в Лондон и попытался продолжить работу над книгой, живя в отеле, но Лондон оказался слишком суетным, я отложил работу и в течение января и февраля 1908 года написал книгу «Погребенный заживо», которая была немедленно издана и принята английскими читателями с величественным безразличием, сохраняющимся до сих пор.