Последняя ночь у Извилистой реки - Джон Уинслоу Ирвинг

По дорогам вокруг Извилистого, где когда-то пыхтели и ползли паровые тягачи, теперь ездили лесовозы. Несколько «ломбардов» просто бросили ржаветь. Один из них торчал в Извилистом, второй, опрокинутый, валялся в лагере лесозаготовителей в Западном Даммере. После того как здесь построила свою фабрику «Парижская производственная компания» из штата Мэн, поселение стали называть Парижем[7].

Близ Парижа река Филипс-Брук впадала в реку Аммонусак, которая, в свою очередь, впадала в Коннектикут. Сплавщики гнали бревна и балансовую древесину по реке Филипс-Брук до Парижа. Местная лесопилка обслуживала исключительно «Парижскую производственную компанию», изготовлявшую тобоганы. Работала она от парового двигателя, а еще раньше — от конной тяги. Впоследствии конюшню приспособили под машинное отделение. Владелец лесопилки жил здесь же, а в бараке на семьдесят пять человек размещались рабочие. Несколько отдельных домиков занимали те из них, у кого были семьи. В Париже имелась столовая, выполнявшая роль местного клуба, яблоневый сад, заложенный с надеждой на будущее, а также школа. В Извилистом школы не было, и никому не приходило в голову сажать яблони. Здесь не особо верили в то, что поселок долго протянет, и сходились во мнении: у Парижа больше шансов уцелеть и разрастись. В Париже это мнение не оспаривали, а, наоборот, всячески поддерживали.

Но по правде говоря, вряд ли какая-нибудь ясновидящая решилась бы предсказать судьбу обоих поселков. Дэнни как-то слышал от Кетчума, что и Париж, и Извилистый одинаково движутся к закату. Однако отец предупредил мальчика: слушать пророчества Кетчума не стоит, поскольку тот страдает «болезненным неприятием прогресса». Доминик Бачагалупо не был ясновидящим и сомневался в правдивости некоторых историй лесоруба.

— Дэнни, не торопись покупаться на россказни Кетчума, — так говорил он сыну.

— Так ты не веришь, что у Кетчума действительно была тетка, которая работала бухгалтером на фабрике и однажды зашла во фрезерный цех, а там вдруг обрушилась целая груда заготовок и прямо на нее?

— Дэниел, я сомневаюсь, что в Милане хоть на какой-нибудь из их фабрик есть фрезерный цех.

Кетчум знал множество таких историй. Например, про то, как молнией убило сразу четверых на плотине Даммерского пруда — самого крупного и расположенного выше остальных. Молния якобы ударила в тележку, подающую бревна.

— Одним ударом жахнуло пильщика, наладчика и двоих подсобных рабочих, — рассказывал мальчику Кетчум. — Лесопилка сгорела дотла, прямо на глазах свидетелей.

— Удивительно, что там не оказалось никого из родни Кетчума, — только и заметил повар, когда сын пересказал ему эту историю.

Родственники Кетчума гибли исправно. Другой его двоюродный брат угодил под резак на бумажной фабрике, а дяде снесло череп, когда из распиловочного станка вдруг вырвалось бревно. Но этим запас трагических историй не кончался. Когда-то по Даммерскому водохранилищу плавал паровой буксирчик. Он транспортировал бревна к бумажной фабрике, находящейся у внешней плотины. Однажды у буксирчика взорвался паровой котел. Позже на островке в весеннем снегу обнаружили оторванное человеческое ухо. К слову сказать, от взрыва там сгорели все деревья. Кетчум добавил, что человек, нашедший ухо, потом использовал его в качестве наживки для подледного лова на Понтукском водохранилище.

— Полагаю, это тоже был кто-то из твоих? — спросил повар.

— Я не всех своих знаю, — уклончиво ответил Кетчум.

Зато он утверждал, что знает «легендарного засранца», построившего конюшню в Пятом лагере. Конюшня оказалась на возвышении, а жилой барак и столовая — внизу. Когда терпение жителей лагеря лопнуло, они скрутили эту легендарную личность, притащили в конюшню и на вожжах подвесили над навозной ямой.

— Он висел там, пока не потерял сознание от испарений, — восторженно рассказывал Кетчум.

— Теперь ты понимаешь, почему Кетчум скучает по прежним временам, — сказал сыну повар, выслушав очередную историю.

Доминик Бачагалупо тоже знал некоторое количество историй, однако большинство из них не годились для детских ушей (да и для взрослых тоже). А те, что можно было рассказывать сыну, после ярких повествований Кетчума казались Дэнни пресными. Один из отцовских рассказов был о том, как Доминик готовил тушеную фасоль. Дело происходило в районе реки Чикволнепи, близ Успешного водохранилища. Там тогда стоял передвижной лагерь. Доминик вырыл в земле яму, развел костер и вечером, перед тем как ложиться спать, поставил на угли котел, присыпав его горячей золой и землей. В пять утра, когда фасоль будет готова, повар рассчитывал вырыть ее горяченькой и пустить на завтрак. Но на завтрак ему пришлось готовить другое блюдо. Ночью из близлежащего ванигана вылез какой-то франкоканадец (скорее всего, чтобы помочиться). Было темно, а он шел босиком и угодил прямехонько в то место, где повар зарыл котел. Дело кончилось ожогом обеих ступней.

— И это все? Вся история? — допытывался у отца разочарованный Дэнни.

— Это, надо думать, поварская история, — ответил за повара Кетчум, желая сказать Доминику нечто вроде комплимента.

Между тем он не упускал случая помучить повара расспросами: не с тех ли времен тушеная фасоль и гороховый суп уступили место спагетти?

— Раньше у нас здесь никогда не было столько итальянских поваров, — говорил Кетчум, подмигивая Дэнни.

— То есть ты бы и сейчас предпочел вместо вкуснейших блюд из макарон лопать тушеную фасоль и гороховый суп? — спрашивал у своего давнего друга повар.

— Ну и обидчивый у тебя папочка, — отвечал на это Кетчум и снова подмигивал Дэнни.

Нередко это сопровождалось словечком «христозапор» — излюбленным ругательством лесоруба — и неизменным вопросом:

— Доминик, неужели ты такой обидчивый?

Да, это был апрель — время грязи и подъема воды в реке. Вода прибывала через открытый створ одного из шлюзов — Кетчум почему-то окрестил это явление «шпиндельной головкой», — скорее всего через створ в восточной части Малого Даммерского пруда. Пора и так хлопотная, а тут еще этот юнец из Торонто ковырнулся. Они его и узнать-то как следует не успели.

Вода в Извилистой поднялась не только от растаявших снегов. Отчасти этому способствовали и сплавщики. На речках, впадавших в Извилистую, были построены плотины со створами. Весной створы открывались, и вода устремлялась в основное русло. Извилистая несла бревна балансовой древесины: те, что вмерзли в лед, и те, что сваливали вдоль берегов. Если створы открывались вскоре после таяния снегов, вода неслась с бешеной скоростью. Берега были просто размолочены движущимися бревнами.

Повар считал, что название реке дали неточное: изгибов на Извилистой было совсем мало. Всего два. Местами (особенно там, где она стекала с гор) река была прямой как стрела. Однако