Шерсть и снег - Жозе Мария Феррейра де Кастро

розовым светом, но здесь, внизу, сгущались сумерки. Крутые отроги гор со всех сторон окружали поселок, раскинувшийся на дне большой долины у самой Зезере, которая в предвечерней тишине, журча, катила свои воды по каменистому руслу. Свет снимался, как вуаль, с огромной котловины, оставляя чуть подкрашенной французскую черепицу на богатых домах, тогда как черные крыши хижин бедняков уже сливались с наступавшей темнотой. На склонах густо росли сосны и каштаны — казалось, у них не было стволов, их широкие кроны как бы распластались по земле… Это напоминало лагерь, готовящийся ко сну…

Идалина попробовала высвободить руку.

— Я ухожу. Делай как хочешь. Жалко только, что мы с матерью уже приготовили кое-какие вещицы для приданого и все ждали, что свадьба состоится сразу же, как только ты вернешься с военной службы. Ведь так было уговорено, — с нескрываемой грустью проговорила она.

Слова девушки растрогали Орасио:

— Мы отложим свадьбу, только если ты согласишься. Думаю, что твое упрямство — большая глупость: мы еще молоды и можем подождать. Тебе нет и двадцати, да и мне не многим больше. Нам нужно всего два-три года, чтобы построить дом, и тогда мы начнем нашу жизнь в хороших условиях. Но если ты не пожелаешь ждать, что ж, ничего не поделаешь!.. Иногда я даже хочу этого. Вот я тебя уговариваю, а сам до смерти хочу, чтобы все получилось наоборот. Понимаешь?

Пилот, который было исчез, вернулся и снова улегся у камня, возле их ног. Вечерние тени уже достигли середины склона. Внизу по уличке прошла тетка Жоана Лукарейра с вязанкой хвороста на голове.

Идалина понемногу начинала соглашаться с Орасио.

— Возможно, так и лучше, как ты говоришь, — прошептала она наконец. — Если хорошенько поразмыслить, то, пожалуй, это лучше. Хоть мне и очень тяжело, но пусть будет по-твоему…

— Я уже тебе сказал, что мне тоже нелегко. Но когда представлю, что возвращаюсь с работы и ты ожидаешь меня в новом домике и ребятишки играют на чистом полу, становится радостно на душе. Мы будем очень счастливы, вот увидишь!

Охваченный желанием, он протянул руки, чтобы прижать к себе Идалину. Она отодвинулась:

— Нет… Нет… Нас могут увидеть! Пойдем, а то уже поздно…

Сумерки окутали землю, от долины до гребней гор. Казалось, все вокруг покрылось темной, носящейся в воздухе пылью — и дома, и волчьи логова на обрывистых склонах; эта пыль как будто даже застлала небо.

Они встали. Идалина подняла глаза на Орасио. В полумраке он казался ей сильнее и выше, чем был до ухода на военную службу. Она гордилась, что он станет ее мужем, и ей было грустно оттого, что они еще не поженились…

Они молча зашагали рядом, касаясь друг друга. Это будто случайное прикосновение плеча к плечу усиливало желание Орасио. Он огляделся по сторонам — вокруг никого не было. Свет, просачивавшийся из окон и дверных щелей, падал на булыжник и грязь улички и в темноте зарождающейся ночи казался более ярким. Вдали появился какой-то человек, но тут же вошел в одну из лачуг. Проходя мимо домика тетки Лусианы, Орасио заглянул в окна — внутри было темно. Идалина поняла его намерение, она и сама стремилась к Орасио, но притворялась равнодушной. «Здесь лучше, — подумала она, — камень-то на самом виду…»

Орасио привлек девушку к себе. Она для виду сопротивлялась, но их губы тут же встретились. Его рука опустилась ей на грудь… Вдруг послышалось чье-то ворчанье. Орасио скорее догадался, чем увидел, что в открывшемся окне стоит старая Лусиана.

Идалина очень смутилась. А Орасио добродушно улыбнулся и сказал:

— Молчок, тетя Лусиана, если не хотите, чтобы молния ударила в ваш дом. Понятно?

Вместо ответа старуха резким движением захлопнула окно, но тут же опять распахнула его, облокотилась на подоконник и с возмущением закричала:

— Ах ты бесстыдница! Таскаешься по дорогам, как сука! Не можешь подождать, принцесса? Чего только теперь не насмотришься!

Окно снова захлопнулось.

Идалина торопливо зашагала прочь. Орасио с трудом поспевал за ней. Он заметил, что она плачет.

— Не обращай внимания! Ведь ты же хорошо знаешь, какой у старухи характер. Замужем она не была, и никто ее не любил. Ты не расстраивайся… Видать, дьяволу было неугодно, чтобы я, пробыв столько времени в отсутствии, хоть поцеловал тебя! Старуха, должно быть, следила за нами из окна…

— Теперь она всюду разболтает… — пробормотала Идалина.

— Не разболтает… А если даже и так, я этому быстро положу конец! Разве мы с тобой не женимся?

Они начали спускаться по узкой уличке, где пахло дымом и навозом. От нее отходили извилистые переулки, которые заканчивались во дворах или, пересекаясь, заворачивали и уходили в темные тупики, создавая подобие лабиринта. Почерневшие ветхие домишки касались друг друга своими каменными фундаментами и крышами из ржавого железа, покрывавшими глинобитные стены. У одних лачуг были сгнившие деревянные веранды, у других, такие встречались реже, наружные лесенки с небольшим крыльцом — здесь соседки собирались поболтать. Кое-где двери и окна были открыты, оттуда проникал красноватый свет очага — готовили ужин; взад и вперед сновали освещенные отблесками огня женщины и дети.

Шагая по выпуклым, неровным камням мостовой, усеянной отбросами, которые летом высыхали под лучами благодатного горного солнца, а осенью уносились бурными потоками, Орасио продолжал убеждать Идалину:

— Видишь? Вот этой грязи я и не хочу. Куда лучше домик, о котором я мечтаю!

Идалина не ответила. Наконец они остановились у ее дома, такого же, как и большинство других, с двумя дверьми на улицу; одна из них, ведущая в хлев, была всегда закрыта — они по бедности не держали скота, другая вела в жилое помещение.

— До завтра…

— До свидания… Ни о чем не думай! На сплетни нам наплевать.

Орасио старался успокоить Идалину, но разволновался и сам, в особенности из-за того, что она расстроилась. Неожиданно он решился:

— Зайду поздороваюсь с твоими родителями.

Пропустив вперед Идалину, которая со страхом думала о том, что может произойти, он стал подниматься по наружной лестнице. Сеньора Жануария, заслышав шаги дочери, проворчала своим хрипловатым голосом:

— Все-таки ночевать решила дома? Нечего сказать, хороша! — Однако, увидев показавшуюся снизу голову Орасио, она прекратила упреки: — А, и ты пришел!..

— Дай вам господь доброй ночи. Как здоровье, тетя Жануария?

— Славу богу. Помаленьку. А как ты?

— Еще не родилась на свет такая хворь, которая пристала бы ко мне.

Сеньора Жануария, женщина пятидесяти с лишним лет с темной морщинистой кожей, подошла поближе.

— Муж будет рад увидеть тебя… Входи.

Первый этаж был почти весь загроможден сельскохозяйственным инвентарем и