Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ

Но Хираока резко его перебил:

— Стоило ли принимать во мне участие, быть посредником между мною и Митиё, чтобы сейчас затеять столь скверную историю? Уж лучше бы ты тогда остался равнодушным к моему признанию. Какое зло я причинил тебе, что ты мне так жестоко мстишь?

— Хираока, ведь я давно полюбил Митиё-сан, ещё до тебя.

Хираока ошеломлённо смотрел на искажённое мукой лицо Дайскэ.

— Тогда я был другим, не то что сейчас. Узнав о твоих чувствах, я решил принести в жертву собственную любовь. И совершил ошибку. Будь у меня тогда зрелый ум, я, возможно, исправил бы её, но по молодости лет отнёсся к своему чувству пренебрежительно. Как я жалею, как раскаиваюсь, стоит мне только вспомнить те времена! И дело не только во мне. Я очень виноват перед тобой. Благородство, легкомысленно проявленное мною в тот вечер, ещё менее простительно, нежели мой нынешний поступок. Но ты видишь, как я наказан. Я на коленях готов просить у тебя прощения!

Слёзы навернулись Дайскэ на глаза и стали медленно капать. У Хираоки тоже запотели очки.

— Ну что ж, такая, видно, судьба, — почти выдохнул Хираока. И за всё это время они впервые прямо посмотрели друг другу в глаза. — Может быть, ты знаешь, как выйти из этого положения? Скажи, я послушаю!

— Я, как виновный, не вправе первым высказывать своё мнение.

— Ну, а я ничего не могу придумать, — стиснув голову руками, ответил Хираока.

— Тогда вот что, — решительным топом произнёс Дайскэ. — Отдай мне Митиё-сан!

Хираока отнял руки от головы и бессильно опустил их на стол.

— Ладно, — сказал он и, не дав Дайскэ ответить, повторил: — Отдам. Только не сейчас. Возможно, ты прав, я не любил Митиё, но и не питал к ней отвращения. Сейчас она больна. И довольно серьёзно. Пока она не выздоровеет, я буду ухаживать за нею и оставаться её мужем.

— Мы оба с Митиё-сан просим у тебя прощения, ты вправе не прощать нас, считая людьми без стыда и совести… Но ведь она больна, и…

— Я понимаю. Только не думай, что из мести я стану с ней плохо обращаться, даже я… никогда…

Дайскэ поверил Хираоке и был глубоко ему благодарен.

— В глазах общества я обманутый муж и с нынешнего дня вынужден прекратить с тобой всякое общение. Так что имей это в виду!

— Ничего не поделаешь. — Дайскэ опустил голову.

— Я уже сказал тебе, что Митиё серьёзно больна и пока неизвестно, что с ней будет дальше. Я понимаю, как это тебя тревожит. Но коль скоро отношения между нами разорваны, я вынужден просить тебя пока не бывать у нас, независимо от того, дома я или нет.

— Хорошо, — уныло ответил Дайскэ, бледнея.

Хираока поднялся.

— Посиди ещё несколько минут, — попросил Дайскэ. Хираока сел, но разговора не продолжал.

— Как ты думаешь, не может наступить резкого ухудшения в состоянии Митиё?

— Что тебе сказать?..

— Хотя бы это скажи.

— Я полагаю, что не следует так волноваться, — не глядя на Дайскэ, процедил сквозь зубы Хираока. Дайскэ был в отчаянии.

— Если… Если ты узнаешь, что может случиться непредвиденное, ты позволишь мне прийти хоть раз, один только раз? О большем я и не прошу. Только об этом. Умоляю!

Хираока не сразу ответил. Преодолевая внутреннюю боль, Дайскэ с силой сжал руки. Наконец Хираока сурово произнёс:

— Там видно будет.

— Могу ли я хотя бы время от времени справляться о состоянии больной?

— Это невозможно. Если мы когда-нибудь и встретимся, то лишь для того, чтобы я передал тебе Митиё.

Словно поражённый током, Дайскэ подскочил на стуле.

— А-а, теперь я понял. Ты имеешь в виду мёртвую Митиё! Это бессердечно! Жестоко! — Дайскэ подбежал к Хираоке, сидевшему на противоположном конце стола, и, тряся его за плечи, повторял: — Жестоко! Жестоко!

Заметив в глазах Дайскэ безумный блеск, Хираока встал и, сбросив с плеч его руки, воскликнул:

— Да что это тебе взбрело в голову?

Какой-то миг они смотрели друг на друга, словно одержимые дьяволом, потом Хираока сказал:

— Успокойся!

— Я спокоен, — с трудом ответил Дайскэ, тяжело дыша. Спустя некоторое время наступила реакция. Дайскэ бессильно опустился на стул и закрыл лицо руками.

В одиннадцатом часу вечера Дайскэ, крадучись, вышел из дому.

— Куда это вы так поздно? — крикнул вслед ему удивлённый Кадоно.

— Надо мне, скоро вернусь, — неопределённо ответил Дайскэ. Время было летнее, и на улицах царило оживление. Мелькавшие перед глазами люди, одетые в лёгкие кимоно, казались Дайскэ неодушевлёнными, непрерывно движущимися предметами. Магазины по обеим сторонам улицы сверкали огнями, слепившими глаза, и Дайскэ свернул в малоосвещенный переулок. От реки Эдогава, подле которой Дайскэ очутился, веяло прохладой. Темнели слегка колеблемые ветром листья сакуры. Перегнувшись через перила, на мосту стояли двое и смотрели вниз.

На улице, где жил Хираока, было совсем тихо. Лишь из редких домов свет проникал наружу. Мимо пробежал рикша с пустой коляской, и сердце Дайскэ застучало в унисон со стуком колёс. Он подошёл к ограде, прижался к ней, пытаясь разглядеть, что делается в доме. Там было темно. Фонарь над запертыми воротами бросал мертвенно-бледный свет на табличку с именем хозяина. К стеклу фонаря прилепилась ночная ящерица, отбрасывая косую тень.

Дайскэ и утром приходил на эту улочку, и днём по ней бродил, рассчитывая, что, может быть, служанка выйдет за покупками и он тогда расспросит её о состоянии Митиё. Но никто не появился, ни служанка, ни Хираока. Стоя у ограды, Дайскэ напряжённо вслушивался, однако голосов слышно не было. Надежда поговорить с врачом тоже оказалась напрасной, никакой коляски у дома он не увидел. Между тем Дайскэ так напекло голову, что она закружилась, будто от морской качки, и он едва не упал в обморок. Когда он двинулся с места, земля ходуном заходила у него под ногами. С большим трудом Дайскэ добрёл до дому. Не ужиная, бросился в постель и так лежал недвижимый. Наконец беспощадное солнце село, в небе замерцали звёзды, и Дайскэ ожил. Наслаждаясь ночной прохладой, он снова пошёл к дому Митиё.

Там Дайскэ стал прохаживаться перед воротами. Всякий раз, дойдя до фонаря, он останавливался и несколько минут внимательно прислушивался. Дом был объят тишиной.

Прилепившаяся к фонарю ящерица своей неподвижностью вызывала в Дайскэ смутную тревогу. Все его чувства до того обострились, что он готов был впасть в суеверие. Воображение рисовало ему невыносимые страдания Митиё, которая уже близка к смерти, ему казалось, что она его зовёт и не может спокойно умереть, не увидевшись с ним, он слышал её предсмертное дыхание. Он едва удержался, чтобы не забарабанить кулаком в ворота, но тут же вспомнил свою вину перед Хираокой и в страхе бросился бежать, нарушив тишину стуком своих гэта. Наконец он выбился из сил и замедлил бег.

Заметив у обочины дороги каменную лестницу, он, едва не потеряв сознание, опустился на ступеньку и замер, стиснув голову руками. Открыв глаза, Дайскэ увидел высокие чёрные ворота. Над ними, касаясь живой изгороди, нависли ветви старой сосны. Это были ворота храма.

Дайскэ встал и, едва волоча ноги, побрёл, куда глаза глядят. Но через некоторое время обнаружил, что идёт по дорожке, ведущей к дому Хираоки. Словно во сне, он опять остановился под фонарём. И опять увидел на нём неподвижную тень ящерицы. С тяжким вздохом Дайскэ покинул Коисикаву.

Всю ночь Дайскэ мучил один и тот же кошмар: его голова словно лист дерева, бешено кружилась в красном огненном вихре, и он никак не мог её вызволить.

На следующий день солнце жгло так же немилосердно. Его яркие лучи действовали раздражающе. В девятом часу Дайскэ насилу заставил себя встать с постели, и тотчас же всё поплыло у него перед глазами. Он, как обычно, обтёрся холодной водой, прошёл в кабинет и сидел там, подперев лицо руками и неподвижно, словно в оцепенении.

Явился Кадоно доложить, что пришёл гость, и застыл в дверях, с удивлением глядя на Дайскэ. Дайскэ даже но спросил, кто пришёл, лишь слегка повернул голову. В это время на веранде послышались шаги и, не дожидаясь приглашения, вошёл Сэйго.

— А, садись, — слабым голосом проговорил Дайскэ, указывая на стул. Сэйго сел, отдуваясь, достал веер и, распахнув воротник чесучового кимоно, стал обмахиваться. Как все тучные люди, он тяжело переносил жару.

— Ну и пекло, — сказал он.

— Дома всё в порядке? — спросил Дайскэ с видом вконец измотанного человека.

Несколько минут они вели обычный светский разговор. Брат и не подумал спросить у Дайскэ, что с ним, хотя его тон и манера держаться были не такими, как всегда.

— Нынче я, честно говоря… — сказал Сэйго, воспользовавшись паузой, и достал из кармана письмо. — Честно говоря, я пришёл спросить тебя кое о чём.

Он показал Дайскэ надпись на конверте.