Эрнест Хемингуэй - Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера

– Черта с два.

– А что я должна сказать, милый?

– Где ты была?

– Выходила подышать воздухом.

– Это что, новый термин? Шлюха.

– А ты – трус.

– Пусть, – сказал он. – Что ж из этого?

– По мне – ничего. Но давай, милый, не будем сейчас разговаривать, мне очень хочется спать.

– Ты воображаешь, что я все стерплю.

– Я это знаю, дорогой.

– Так вот, не стерплю.

– Пожалуйста, милый, давай помолчим. Мне ужасно хочется спать.

– Мы ведь решили, что с этим покончено. Ты обещала, что этого больше не будет.

– Ну, а теперь есть, – сказала она ласково.

– Ты сказала, что, если мы поедем сюда, этого не будет. Ты обещала.

– Да, милый. Я и не собиралась. Но вчерашний день испортил путешествие. Только стоит ли об этом говорить?

– Ты не теряешь времени, когда у тебя в руках козырь, а?

– Пожалуйста, не будем говорить. Мне так хочется спать, милый.

– А я буду говорить.

– Ну, тогда прости, я буду спать. – И заснула. Еще до рассвета все трое сидели за завтраком, и Фрэнсис Макомбер чувствовал, что из множества людей, которых он ненавидит, больше всех он ненавидит Роберта Уилсона.

– Как спали? – спросил Уилсон своим глуховатым голосом, набивая трубку.

– А вы?

– Отлично, – ответил белый охотник. Сволочь, подумал Макомбер, наглая сволочь. Значит, она его разбудила, когда вернулась, думал Уилсон, поглядывая на обоих своими равнодушными, холодными глазами. Ну и следил бы за женой получше. Что он воображает, что я святой? Следил бы за ней получше. Сам виноват.

– Как вы думаете, найдем мы буйволов? – спросила Марго, отодвигая тарелку с абрикосами.

– Вероятно, – сказал Уилсон и улыбнулся ей. – А вам не остаться ли в лагере?

– Ни за что, – ответила она.

– Прикажите ей остаться в лагере, – сказал Уилсон Макомберу.

– Сами прикажите, – ответил Макомбер холодно.

– Давайте лучше без приказаний и, – обращаясь к Макомберу – без глупостей, Фрэнсис, – сказала Марго весело.

– Можно ехать? – спросил Макомбер.

– Я готов, – ответил Уилсон. – Вы хотите, чтобы мемсаиб поехала с нами?

– Не все ли равно, хочу я или нет.

Вот дьявольщина, подумал Роберт Уилсон. Вот уж правда, можно сказать, дьявольщина. Так, значит, вот оно как теперь будет. Ладно, значит, теперь будет именно так.

– Решительно все равно, – сказал он.

– Может, вы сами останетесь с ней в лагере и предоставите мне поохотиться на буйволов одному? – спросил Макомбер.

– Не имею права, – сказал Уилсон. – Бросьте вы вздор болтать.

– Это не вздор. Мне противно.

– Нехорошее слово – противно.

– Фрэнсис, будь добр, постарайся говорить разумно, – сказала его жена.

– Я и так, черт возьми, говорю разумно, – сказал Макомбер. – Ели вы когда-нибудь такую гадость?

– Вы недовольны едой? – спокойно спросил Уилсон.

– Не больше, чем всем остальным.

– Возьмите себя в руки, голубчик, – сказал Уилсон очень спокойно. – Один из боев немного понимает по-английски.

– Ну и черт с ним.

Уилсон встал и, попыхивая трубкой, пошел прочь, сказав на суахили несколько слов поджидавшему его ружьеносцу. Макомбер и его жена остались сидеть за столом. Он упорно смотрел на свою чашку.

– Если ты устроишь скандал милый, я тебя брошу, – сказала Марго спокойно.

– Не бросишь.

– Попробуй – увидишь.

– Не бросишь ты меня.

– Да, – сказала она. – Я тебя не брошу, а ты будешь вести себя прилично.

– Прилично? Это мне нравится. Прилично.

– Да. Прилично.

– Ты бы сама постаралась вести себя прилично.

– Я долго старалась. Очень долго.

– Ненавижу эту краснорожую свинью, – сказал Макомбер. – От одного его вида тошно делается.

– А знаешь, он очень милый.

– Замолчи! – крикнул Макомбер.

В эту минуту к обеденной палатке подъехал автомобиль, шофер и оба ружьеносца соскочили на землю. Подошел Уилсон и посмотрел на мужа и жену, сидевших за столом.

– Едем охотиться? – спросил он.

– Да, – сказал Макомбер, вставая. – Да.

– Захватите свитер. Ехать будет холодно, – сказал Уилсон.

– Я пойду возьму кожаную куртку, – сказала Марго.

– Она у боя, – сказал Уилсон. Он сел рядом с шофером, а Фрэнсис Макомбер с женой молча уселись на заднем сиденье.

У этого болвана еще станется выстрелить мне в затылок, думал Уилсон. И зачем только берут на охоту женщин?

Спустившись к ручью, автомобиль переехал его вброд там, где камни были мелкие, а потом, в сером свете утра, зигзагами поднялся на высокий берег, по дороге, которую Уилсон накануне велел прорыть, чтобы можно было добраться в машине до редкого леса и больших полян.

Хорошее утро, думал Уилсон. Было очень росисто, колеса шли по траве к низкому кустарнику, и он чувствовал запах раздавленных листьев. От них пахло вербеной, а он любил этот утренний запах росы, раздавленные папоротники и черные стволы деревьев, выступавшие из утреннего тумана, когда машина катилась без дорог, в редком, как парк, лесу. Те двое, на заднем сиденье, больше не интересовали его, он думал о буйволах. Буйволы, до которых он хотел добраться, днем отдыхали на заросшем кустами болоте, где охота на них была невозможна; но по ночам они выходили пастись на большую поляну, и если бы удалось так подвести автомобиль, чтобы отрезать их от болота, Макомбер, вероятно, смог бы пострелять их на открытом месте. Ему не хотелось охотиться с Макомбером на буйволов в чаще. Ему не хотелось охотиться с Макомбером ни на буйволов, ни на какого другого зверя, но он был охотник-профессионал, и ему еще не с такими типами приходилось иметь дело. Если они сегодня найдут буйволов, останутся только носороги, на этом бедняга закончит сваю опасную забаву, и, может быть, все обойдется. С этой женщиной он больше не будет связываться, а вчерашнее Макомбер тоже переварит. Ему, надо полагать, не впервой. Бедняга. Он, наверно, уже научился переваривать такие вещи. Сам виноват, растяпа несчастный.

Он, Роберт Уилсон, всегда возил с собой на охоту койку пошире – мало ли какой подвернется случай. Он знал свою клиентуру – веселящаяся верхушка общества, спортсмены-любители из всех стран, женщины, которым кажется, что им недодали чего-то за их деньги, если они не переспят на этой койке с белым охотником. Он презирал их, когда они были далеко, но пока он был с ними, многие из них ему очень нравились. Так или иначе, они давали ему кусок хлеба, и пока они его нанимали, их мерки были его мерками.

Они были его мерками во всем, кроме самой охоты. Тут у него были свои мерки, и этим людям оставалось либо подчиняться ему, либо нанимать себе другого охотника. Он знал, что все они уважают его за это. А вот Макомбер этот – какой-то чудак. Право, чудак. Да еще жена. Ну, что ж, жена. Да, жена. Гм, жена. Ладно, с этим покончено. Он оглянулся на них. Макомбер сидел угрюмый и злой. Марго улыбнулась. Сегодня она казалась моложе, более невинной и свежей, и не такой профессиональней красавицей. Что у нее на уме – одному богу известно, подумал Уилсон. Ночью она не много разговаривала. А смотреть на нее все-таки приятно.

Автомобиль взял небольшой подъем и покатил дальше между деревьями, а потом по краю большой, поросшей травой поляны, держась все время у опушки в тени деревьев; ехали медленно, и Уилсон внимательно следил глазами за дальним концом поляны. Он велел шоферу остановиться и оглядел ее в бинокль. Потом махнул шоферу, и тот медленно поехал дальше, стараясь не попадать в кабаньи ямы и объезжая высокие муравейники. Потом Уилсон, не сводивший глаз с того края поляны, вдруг обернулся и сказал:

– Смотрите, вот они.

Машина рванулась вперед. Уилсон быстро заговорил с шофером на суахили, и, взглянув, куда он указывал, Макомбер увидел трех огромных черных животных, почти цилиндрических, длинных и грузных, как большие черные танки, вскачь пересекавших поляну. Их шеи и туловища напряженно вытянулись на скаку, и он видел их загнутые кверху, широко раскинутые черные рога, когда они так скакали, вытянув головы, совершенно неподвижные головы.

– Три старых самца, – сказал Уилсон. – Мы успеем отрезать им путь к болоту.

Автомобиль летел по кочкам со скоростью сорока пяти миль в час, и на глазах у Макомбера буйволы все росли и росли; так что он мог уже разглядеть серое, безволосое, покрытое струпьями туловище одного из огромных животных, и как шея у него сливается с плечами, и черный блеск его рогов, когда он скакал, немного отстав от двух других, уходивших вперед ровным, тяжелым галопом. А потом автомобиль качнуло, словно он наскочил на что-то, они подъехали совсем близко, и он ясно увидел скачущую глыбу и пыль, насевшую на шкуре между редкими волосами, широкое основание рогов и вытянутую, с широкими ноздрями морду, и он уже вскинул ружье, но Уилсон крикнул «Не из машины, идиот вы этакий!» И в нем не было страха, только ненависть к Уилсону, а тут шофер дал тормоз, и машину так занесло, что она взрыла землю и почти остановилась, и Уилсон соскочил на одну сторону, а он на другую и споткнулся, коснувшись ногами все еще убегавшей назад земли, а потом он стрелял в удалявшегося буйвола, слышал, как пули попадают в него, выпустил в него все заряды, он все уходил; вспомнил наконец, что надо целить ближе к голове, в плечо, и, уже перезаряжая ружье, увидел, что буйвол упал. Упал на колени, мотнув тяжелой головой и Макомбер, заметив, что те два все скачут, выстрелил в вожака и попал. Он выстрелил еще раз, промахнулся, услышал оглушительное «ка-ра-уонг!» винтовки Уилсона и увидел, как передний бык ткнулся мордой в землю.