Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 2. Судья и его палач. Подозрение. Авария. Обещание. Переворот

Берлах остановился и прислонился к ограде. Он увидел на опушке леса огни Ламбуэна и зашагал дальше. И снова ограда изменила направление, теперь она повернула на запад. Задняя стена дома была освещена, из окон нижнего этажа лился яркий свет. Берлах услышал звуки рояля, а когда прислушался, то понял, что играют Баха.

Берлах зашагал дальше. Теперь, по его расчетам, он должен был встретиться с Чанцем; Берлах стал внимательно вглядываться в залитое светом поле и слишком поздно заметил, что в нескольких шагах от него стоял какой-то зверь.

Берлах был хорошим знатоком животных; но такого огромного зверя он еще никогда не видел. Деталей он не мог различить, видел только силуэт на фоне более светлой земли, но чудовище вызывало такой ужас, что Берлах замер на месте. Он видел, что зверь медленно, будто случайно повернул голову и уставился на него — светлыми, словно два пустых круга, глазами.

Неожиданность встречи, огромные размеры и необычность животного парализовали Берлаха. Хотя здравый рассудок не покидал его, он забыл, что необходимо действовать. Он смотрел на зверя без страха, но скованно. Зло всегда захватывало его, всегда влекло разрешить загадку.

И когда собака вдруг прыгнула на него, когда эта огромная тень, разъяренное чудовище, полное силы и жажды крови, обрушилось на него, он свалился под тяжестью бессмысленно беснующейся твари, еле успев защитить горло левой рукой, и не издал ни звука, не вскрикнул от страха, настолько все это показалось ему естественным, согласным законам мира сего.

Но прежде чем животное успело перемолоть своими челюстями руку, оказавшуюся у его пасти, он услышал звук выстрела; тело над ним содрогнулось, и теплая кровь потекла по его руке. Собака была мертва.

Она давила его своей тяжестью, и Берлах провел рукой по ее гладкой, влажной шерсти. Он поднялся с трудом и, весь дрожа, вытер руку о редкую траву. Чанц подошел, пряча револьвер в карман пальто.

— Вы не ранены, комиссар? — спросил он и недоверчиво посмотрел на его разодранный левый рукав.

— Нет. Тварь не успела прокусить руку.

Чанц наклонился и повернул морду животного к свету, упавшему на его уже мертвые глаза.

— Зубы как у хищника, — сказал он, содрогнувшись. — Эта тварь могла вас растерзать в клочья, комиссар.

— Вы спасли мне жизнь, Чанц.

Тот полюбопытствовал:

— Разве вы не носите оружия?

Берлах тронул ногой неподвижную массу, лежащую перед ним.

— Редко, Чанц, — ответил он.

Они помолчали.

Мертвая собака лежала на голой и грязной земле, и они смотрели на нее. У их ног разлилась большая черная лужа. Это была кровь, как темный поток лавы вытекавшая из разинутой пасти.

Когда они снова посмотрели на дом, картина совершенно изменилась. Музыка смолкла, освещенные окна распахнулись, люди в вечерних туалетах, толпясь, высовывались наружу. Берлах и Чанц взглянули друг на друга, чувствуя себя словно перед трибуналом, да еще посреди этих Богом забытых Юрских гор, где, как с раздражением подумал комиссар, разве что заяц с лисицей кивают друг другу.

В среднем из пяти окон отдельно от других стоял человек, который странным, но четким голосом громко спросил, что они там делают.

— Полиция, — спокойно ответил Берлах и добавил, что им необходимо поговорить с господином Гастманом.

Спрашивавший выразил удивление, что для разговора с господином Гастманом нужно было убить собаку; кроме того, сейчас он желает слушать Баха. Сказав это, человек закрыл окно, причем сделал это спокойно, не спеша, так же как говорил, без возмущения, скорее с глубоким безразличием.

Из окон доносился шум голосов. Можно было разобрать отдельные выкрики, например: «Неслыханно!», «Что вы на это скажете, господин директор?», «Безобразие!», «Невероятно — полиция, господин тайный советник!». Потом окна одно за другим закрылись, люди отошли от них, и все стихло.

Полицейским ничего другого не оставалось, как покинуть свое место. У передней калитки садовой ограды их поджидали. Какой-то человек возбужденно бегал взад и вперед.

— Быстро включите карманный фонарь, — шепнул Берлах Чанцу.

В блеснувшем луче они увидели толстое, одутловатое, плоское лицо человека, одетого в элегантный вечерний костюм. На одной его руке блестело тяжелое кольцо. Берлах тихо шепнул что-то, и свет погас.

— Кто вы такие, черт возьми? — возмутился толстяк.

— Комиссар Берлах. А вы господин Гастман?

— Я национальный советник фон Швенди, полковник фон Швенди, провались вы в преисподнюю. Какого черта вы здесь стреляете?

— Мы проводим одно расследование, и нам нужно поговорить с господином Гастманом, господин национальный советник, — ответил Берлах спокойно.

Но национальный советник никак не мог утихомириться. Он грохотал:

— Небось сепаратист, да?

Берлах решил воспользоваться другим его титулом и осторожно заметил, что господин полковник ошибается, он не причастен к проблемам локального патриотизма.

Но при первых же словах Берлаха полковник рассвирепел еще больше, чем национальный советник.

— Значит, коммунист, — рявкнул он. Он, полковник, не позволит здесь стрелять, когда музицируют. Он категорически запрещает какие бы то ни было демонстрации против западной цивилизации. Швейцарская армия уж наведет порядок!

Поскольку национальный советник явно заблуждался, Берлах решил действовать по-другому.

— Чанц, то, что сейчас говорит национальный советник, в протокол не включать, — деловито приказал он.

Национальный советник мгновенно отрезвел.

— Что еще за протокол?

Как комиссар бернской уголовной полиции, пояснил Берлах, он должен провести расследование по делу об убийстве лейтенанта полиции Шмида. И в его обязанность входит заносить в протокол ответы разных лиц на заданные им вопросы, но так как господин — он запнулся, не зная, какой титул сейчас избрать, — господин полковник неверно оценивает ситуацию, то он готов не включать в протокол ответ господина национального советника.

Полковник был озадачен.

— Так вы из полиции, — произнес он наконец, — это, конечно, меняет дело.

Он просит извинить его, продолжал полковник, он обедал сегодня в турецком посольстве, после обеда его избрали председателем союза полковников, потом был вынужден выпить «почетный кубок» в клубе гельветов, кроме того, перед обедом еще состоялось специальное заседание партийной фракции, к которой он принадлежит, а теперь этот прием у Гастмана, на котором выступает пианист как-никак с мировым именем. Он смертельно устал.

— Можно ли все-таки поговорить с господином Гастманом? — еще раз осведомился Берлах.

— А что вам, собственно, нужно от Гастмана? — поинтересовался Швенди. — Какое он имеет отношение к убитому лейтенанту полиции?

— В прошлую среду Шмид был его гостем, и на обратном пути его убили около Тванна.

— Вот мы и сели в лужу, — сказал национальный советник. — Гастман приглашает кого попало, оттого и случаются такие неприятности.

Он замолчал и задумался.

— Я адвокат Гастмана, — сказал он наконец. — А почему вы приехали именно сегодня ночью? Вы могли хотя бы позвонить.

Берлах ответил, что они только сейчас выяснили причастность Гастмана к этому делу.

Но полковник не сдавался:

— А при чем тут собака?

— Она напала на меня, и Чанцу пришлось стрелять.

— Тогда все в порядке, — сказал Швенди почти дружелюбно. — Но поговорить с Гастманом сейчас никак нельзя. Даже полиции иной раз приходится считаться с общепринятыми правилами. Завтра я приеду к вам, а сегодня постараюсь переговорить с Гастманом. Нет ли у вас фотографии Шмида?

Берлах вынул из бумажника фотографию и протянул ее адвокату.

— Благодарю, — сказал национальный советник. Кивнув на прощание, он направился к дому.

И снова Берлах и Чанц остались одни перед ржавыми прутьями садовой ограды, сквозь которые они впервые увидели этот дом.

— С таким национальным советником не совладаешь, — сказал Берлах, — раз он к тому же еще и полковник и адвокат, значит, в нем живут сразу три черта. Вот мы и сидим с нашим распрекрасным убийством и ничего не можем предпринять.

Чанц задумался. Наконец он произнес:

— Девять часов, комиссар. Я считаю, нам стоит поехать к полицейскому в Ламбуэн и поговорить с ним об этом Гастмане.

— Хорошо, — ответил Берлах. — Можете этим заняться. Попробуйте выяснить, почему в Ламбуэне ничего не знают о визите Шмида к Гастману. Я же спущусь в маленький ресторан возле ущелья. Мне надо чем-нибудь ублажить свой желудок. Буду ожидать вас там.

Они зашагали по тропинке к машине. Чанц уехал и через несколько минут был уже в Ламбуэне.

Полицейского он застал в харчевне. Тот сидел за одним столиком с Кленином, пришедшим сюда из Тванна; расположившись в стороне от крестьян, они о чем-то совещались. Полицейский из Ламбуэна был маленьким, толстым и рыжим. Звали его Жан Пьер Шарнель.