Альберто Моравиа - Конформист

Погрузившись в свои фантазии, Марчелло смотрел уже не на отца, а на ослепительно белую скатерть. Ночная мошкара, влетев в распахнутое окно и ударившись об абажур лампы, падала на нее. Потом он поднял глаза и как раз успел увидеть прямо за спиной отца, на подоконнике, силуэт кошки. Но животное, прежде чем он разглядел, какого оно цвета, спрыгнуло вниз, пересекло столовую и скрылось на кухне. Хотя Марчелло не был ни в чем уверен, сердце его наполнилось радостной надеждой, что это та самая кошка, которая несколько часов тому назад лежала неподвижно среди ирисов в саду Роберто. Он порадовался такой своей реакции, ибо надежда означала, что в сущности жизнь животного была для него важнее, чем собственная судьба. "Кошка!" — громко воскликнул он. Бросив салфетку на стол и выпростав из-под стула одну ногу, он спросил:

— Папа, я поел, можно мне выйти из-за стола?

— Оставайся на своем месте, — с угрозой в голосе ответил отец.

Марчелло, оробев, все же отважился сказать:

— Но кошка жива!

— Я велел тебе оставаться на месте, — повторил отец. Слова Марчелло, нарушив долгое молчание, словно позволили заговорить и ему, и, обратившись к жене, он произнес: — Ну, скажи что-нибудь, говори!

— Мне нечего сказать, — ответила она с подчеркнутым достоинством, опустив глаза и презрительно скривив рот. Марчелло заметил, что в худых пальцах мать сжимала маленький платочек и часто подносила его к носу. Другой рукой она отщипывала кусочки хлеба и роняла их на стол, причем брала хлеб не пальцами, а кончиками ногтей, словно птичка.

— Скажи же что-нибудь… говори… черт возьми!

— Мне нечего тебе сказать.

Марчелло начал было понимать, что причина дурного настроения родителей — вовсе не убийство кошки, как вдруг ход событий убыстрился. Отец повторил:

— Да говори же!

Мать в ответ только пожала плечами. Тогда отец, схватив бокал, стоявший перед тарелкой рявкнул:

— Будешь ты говорить или нет? — и с силой ударил им об стол.

Бокал разбился, отец с проклятиями поднес ко рту раненую руку. Испуганная мать вскочила из-за стола и поспешно устремилась к двери. Отец почти со сладострастием высасывал кровь из раны, нахмурив брови. Но увидев, что жена уходит, он прервал свое занятие и крикнул:

— Я запрещаю тебе уходить!.. Ты поняла?

В ответ ему раздался стук с силой захлопнутой двери. Отец вскочил и бросился за женой. Возбужденный бурной сценой, Марчелло последовал за ним.

Отец уже поднимался по лестнице, держась рукой за перила, внешне спокойный и неторопливый. Но шедший за ним Марчелло видел, что он шагает через две ступеньки, молча взлетая на площадку второго этажа. Словно сказочный людоед в семимильных сапогах, подумал Марчелло, ничуть не сомневаясь, что размеренная и угрожающая поступь отца возьмет верх над беспорядочным и поспешным бегством матери, которой мешала узкая юбка. "Сейчас он убьет ее", — подумал он, следуя за ними. Оказавшись на втором этаже, мать бросилась к своей комнате, но не успела закрыть дверь, и отцу удалось прорваться к ней. Когда Марчелло поднялся наверх, то заметил, что шум ссоры внезапно сменился тишиной. Дверь материнской комнаты оставалась открытой. Марчелло в нерешительности застыл на пороге.

Вначале в глубине комнаты, по обеим сторонам широкой низкой кровати, стоявшей у окна, он увидел только две большие легкие занавески, которые задувало сквозняком, к самому потолку, они почти касались люстры. Эти бесшумно парящие полосы ткани, белевшие в темноте комнаты, создавали ощущение пустоты, словно родители Марчелло вылетели в распахнутые окна и исчезли в летней ночи. Потом в полосе света, падавшего из коридора через дверь и освещавшего кровать, он наконец разглядел родителей. Точнее, увидел только отца, со спины. Он почти закрывал собою мать, виднелись только ее разметавшиеся по подушке волосы и поднятая к спинке кровати рука. Мать судорожно, но безуспешно пыталась ухватиться за спинку, в то время как отец, навалившись на нее всем телом, делал руками такие движения, словно хотел удушить. "Он убивает ее", — убежденно подумал Марчелло, стоя на пороге. В этот момент он испытывал необычное чувство воинственного и жестокого возбуждения и вместе с тем желание вмешаться в борьбу, но он и сам не знал толком, чего ему хотелось — помочь отцу или защитить мать. Вместе с тем его манила надежда, что это преступление, куда более тяжкое, перечеркнет его собственный проступок: в самом деле, что такое убийство кошки по сравнению с убийством женщины? Но в тот самый момент, когда, поборов последние сомнения, завороженный, он двинулся вперед, мать пробормотала тихим, ласковым и вовсе не сдавленным голосом: "Пусти меня", и, как бы противореча этим словам, ее поднятая рука, искавшая спинку кровати, опустилась и обвила шею отца. Удивленный, Марчелло отступил назад и вышел в коридор.

Потихоньку, стараясь не скрипеть ступеньками, он спустился на первый этаж и направился к кухне. Теперь его снова мучило любопытство: он хотел узнать, была ли кошка, спрыгнувшая с окна в столовую, той самой, которую он считал убитой. Толкнув дверь, он увидел мирную домашнюю сцену: пожилая кухарка и молоденькая горничная сидели в белой кухне за мраморным столом, между электроплитой и холодильником, и ели. На полу, под окном, кошка, показывая розовый язычок, лакала молоко из миски. Он сразу с разочарованием увидел, что это была не серая, а совсем другая, полосатая, кошка.

Не зная, как объяснить свое появление на кухне, Марчелло подошел к кошке, наклонился и погладил ее по спине. Кошка, не переставая лакать молоко, замурлыкала. Кухарка встала и закрыла дверь. Потом открыла холодильник, достала оттуда тарелку с куском пирога, поставила ее на стол и, пододвинув стул, спросила Марчелло:

— Хочешь кусок вчерашнего пирога?.. Я его оставила специально для тебя.

Марчелло, не говоря ни слова, отошел от кошки, сел и начал есть пирог.

Горничная сказала:

— Не понимаю я некоторых вещей… у них столько времени в течение дня, столько места в доме, а они ссорятся именно за столом, в присутствии ребенка.

Кухарка нравоучительно заметила:

— Когда нет желания заниматься детьми, лучше их и не рожать.

Горничная, немного помолчав, добавила:

— Он по возрасту ей в отцы годится… понятно, что между ними нет согласия.

— Если б только это. — отозвалась кухарка, бросив тяжелый взгляд в направлении Марчелло.

— И потом, — продолжала горничная, — по-моему, этот человек — ненормальный.

Марчелло, услышав эти слова, хотя и продолжал не спеша доедать пирог, навострил уши.

— Она тоже так думает, — продолжала горничная. — Знаешь, что она мне как-то сказала, когда я раздевала ее перед сном? "Джакомина, когда-нибудь мой муж убьет меня". Я ей ответила: чего синьора ждет, чтобы его оставить? А она.

— Тс-с, — прервала ее кухарка, указывая на Марчелло.

Горничная поняла и спросила мальчика:

— Где папа и мама?

— В комнате наверху, — ответил Марчелло. И вдруг, под влиянием непреодолимого импульса, сказал: — Это правда, что папа ненормальный. Знаете, что он сделал?

— Нет, а что?

— Он убил кошку, — ответил Марчелло.

— Кошку? Как это?

— Из моей рогатки… я видел, как в саду он следил за серой кошкой, гулявшей по стене… потом взял камень, выстрелил в кошку и попал ей в глаз… кошка упала в сад Роберто, я потом пошел посмотреть и увидел, что она мертва. — Говоря, он все больше воодушевлялся, хотя и не оставлял тона наивного рассказчика, который искренне и простодушно повествует о некоем преднамеренном преступлении, свидетелем которого стал.

— Подумать только, — сказала горничная, скрестив руки, — человек в таком возрасте, синьор, берет рогатку сына и убивает кошку! Надо ли сомневаться, что он ненормальный?

— Кто дурно относится к животным, тот плохо относится и к людям, — произнесла кухарка. — Все начинается с кошки, а кончается убийством человека.

— Почему? — сразу спросил Марчелло, оторвав глаза от тарелки.

— Так говорится, — ответила кухарка, приласкав его. — Меж тем, — добавила она, обращаясь к горничной, — это не всегда верно: тот тип, что убил столько народу в Пистойе, я прочла в газете, знаешь, что он сейчас делает в тюрьме? Завел себе канарейку.

Пирог был съеден. Марчелло встал и вышел из кухни.

Летом, у моря, ужас перед неизбежностью, о которой так просто сказала кухарка: "Все начинается с кошки, а кончается убийством человека", постепенно изгладился из души Марчелло. Он еще часто думал о непостижимом и безжалостном механизме, куда в течение нескольких дней была вовлечена его жизнь, но уже с меньшим страхом, воспринимая случившееся скорее как сигнал тревоги, а не как окончательный приговор, чего он какое-то время боялся. Проходили дни, залитые палящим солнцем, напоенные запахом соли, заполненные различными открытиями и развлечениями. И каждый проходящий день казался Марчелло победой, не столько над собой, ибо он никогда не чувствовал своей непосредственной, умышленной вины, сколько над темной, пагубной, коварной и чуждой силой, окрашенной в мрачные тона несчастья и неотвратимости, — именно эта сила, почти против его воли, вела Марчелло от уничтожения цветов к избиению ящериц, а от него — к попытке убить Роберто. Он по-прежнему ощущал ее молчаливое и грозное присутствие, но она уже не давила, как прежде. Как случается порой в кошмарах, когда, испугавшись какого-нибудь чудовища, человек пытается избежать опасности, притворившись спящим, тогда как на самом деле все происходящее — сон, так и Марчелло, не имея возможности устранить эту силу окончательно, старался как бы усыпить ее, изобразив беспечное забытье, от которого на самом деле был еще далек.