Человек в движении - Рик Хансен

Все, что было потом, словно в тумане.

Машины стали останавливаться, начал собираться народ. Подъехала пожарная машина, полицейский автомобиль, и примерно час спустя пришла «скорая помощь». Один из санитаров — тот, что был с переносной аптечкой, — осмотрел мою спину и сказал, что у меня перелом позвоночника. Кто-то предложил мне глотнуть джина. Я попросил воды, и какой-то мальчишка бегом помчался на ферму, что находилась в полумиле, и обратно, а когда он попытался напоить меня, я завопил: «Не хочу я никакой воды! А ну, убери ее отсюда!»

Пот тек с меня ручьями, и я сказал этому хиппи, какой же он все-таки ублюдок — так искалечить мне жизнь!

Я ненадолго потерял сознание (отключился), и, по-моему, все были этому чуть ли не рады, потому что кругом собралось полно детей, а потом очнулся и снова начал поносить мальчишку. Каждый хотел хоть чем-то помочь, но никто не знал, что делать. Что ты будешь делать, когда перед тобой лежит парнишка со сломанным позвоночником?

Ребята из бригады «скорой помощи» три или четыре раза без особого успеха пытались перенести меня — боль от этого стала еще сильнее. Наконец им удалось подсунуть под меня доску. После чего я оказался в «скорой», которая со скоростью 90 миль в час понеслась вниз, в долину, в Уильямс-Лейк, к Мемориальному госпиталю в Карибу — увеселительной прогулкой это никак не назовешь. Что ж, мы хотели добраться до места побыстрее…

В госпитале тоже было не лучше. Врачи не могли мне дать ничего от боли, пока не выяснили наверняка, что́ со мной случилось. Так что сначала мне сделали рентген, потом положили на стол, и вот тут-то выяснилось, что это не обычный перелом. Случай был крайне серьезный. Врач мне так и сказал:

— Дело обстоит очень серьезно, не думаю, что ты когда-нибудь снова сможешь ходить.

А я в ответ обозвал его мешком с дерьмом.

Итак, в нос мне воткнули трубку аж до самого желудка, которой я постоянно давился, и мочился я в катетер, а рядом с кроватью плакали мои отец с матерью, и меня собирались класть на операцию. Ну ладно. Это я еще мог стерпеть. Но чтобы больше никогда не встать на ноги?! Только не надо мне голову морочить!

Впрочем, буду я ходить или не буду, а без операции никуда не денешься. На этот счет у меня тоже было свое мнение, причем весьма определенное.

— Если без операции не обойтись, — кричал я, — то только не здесь! Я слышал истории о том, что в госпитале в Уильямс-Лейке люди умирали от гепатита. Не знаю, правда это или нет, но, во всяком случае, так мне рассказывали.

Затем через пару часов бесплодных попыток организовать санитарный самолет (свободных самолетов не оказалось) я снова был в «скорой»: предстояло семь часов добираться до Королевского госпиталя провинции Британская Колумбия в Нью-Вестминстере, на окраине Ванкувера.

Если бы не дикая боль, я, наверное, покатывался бы от хохота. Только представить: пятнадцатилетний мальчишка из канадской глухомани валяется весь покалеченный и накачанный морфием, а оперировать они меня с ходу не могут, потому что сегодня 1 июля — большой уик-энд, и граждане калечат себе подобных по всей стране. Вопрос был в том, кому крепче досталось. Хоть я и страдал от боли, мое состояние кризисом не грозило. И помочь они мне не могли, так что приходилось терпеть. Что, желаете на операцию? Вставайте в очередь.

Но наркоз они мне все-таки дали. Они заставили боль отступить, я «отключился», так что какое-то время мог о ней не думать. А когда я пришел в себя, то первым делом увидел эту красивую девушку.

Это была приставленная ко мне медсестра. Я сразу же по уши влюбился. Лежа на столе, накачанный лекарствами и еще пьяный от наркоза, я увидел Девушку Моей Мечты.

Затем они увезли меня и прооперировали, и больше я ее никогда не видел. Но уж если распалишься, так распалишься.

Все, что я помню, — это постоянная боль. Мне делали укол морфия, через полтора часа его действие кончалось, и потом снова полтора часа боли, пока не наступала очередь для очередной порции морфия.

Очевидно, во время операции мне сделали то, что на их языке называется «декомпрессионная ламинектомия и сращивание позвоночника», когда вскрываются соответствующие участки позвоночника, в места переломов вставляются маленькие кусочки кости, которые по идее должны срастись с позвоночником, а по обе стороны позвоночника вводятся металлические пластинки, которые скрепляются винтами. Вот, собственно, примерно все, что врачи могут сделать при подобной травме: зафиксировать позвоночник в неподвижном положении и надеяться, что все срастется и обретет необходимую жесткость. Они не особенно подробно описывали мне степень моего увечья. Если парень в госпитале в Уильямс-Лейке выложил все без обиняков, то люди из Королевского госпиталя Британской Колумбии были снисходительно уклончивы: «Нам придется потрудиться, но не будем терять надежды… всякое может статься». Вот так примерно они выражались. А впрочем, какая разница. Я бы все равно им не поверил. Кроме того, в тот момент я испытывал еще ряд затруднений.

В носу у меня по-прежнему торчала трубка. Пить я мог только воду. Я настырничал, требовал, чтобы они вытащили эту ужасную кишку. В конце концов они это сделали — наверное, просто потому, чтобы я заткнулся. Конечно, я уговорил их раньше времени, и мне опять стало плохо.

Лежал я на койке, которая у них называется «вертушка» — специальное изобретение, позволяющее больным переворачиваться, не меняя при этом положения тела. В этой койке было два матраса — один подо мной и еще один они клали сверху, когда наступало время переворачиваться. Если я лежал на спине, они клали мне матрас поверх груди, переворачивали кровать до тех пор, пока я не оказывался лицом к полу, а потом снимали матрас, давивший теперь мне на спину. Чтобы перевернуть меня лицом кверху, они проделывали все то же в обратной последовательности и снимали матрас у меня с груди. Восемь недель подряд я чувствовал себя словно начинка сандвича.

Переворачивать «стрикер» («вертушку») теоретически полагалось через каждые три часа, но иногда во время ночного дежурства они забывали это сделать. Когда такое случалось, я, бывало, проводил всю ночь лежа на животе.