Халлдор Лакснесс - Возвращенный рай

В прежние времена все было по-другому. Тогда судьи и пасторы издавали указы, что того, кто осмелится приютить мормона или даст ему напиться, ждут пытки. Тогда «святые Судного дня» крались по ночам, как отверженные, по овечьим тропинкам и только поздней ночью устраивались на ночлег в овчарнях, среди блеющих животных зимой и плесени летом.

Теперь же, когда наш мормон попал на восток и, заходя в хутора и представляясь каменщиком-мормоном с «территории» Юта, готовился к тому, что его тут же начнут колотить, оказывалось, что никто из крестьян и не собирался пререкаться с ним по поводу веры или бить его за поклонение Золотой книге и пророку Джозефу Смиту. На всем побережье залива Фахсафлоуи — в Хольте, Скейде, Тунгаре, Гудльхренне и, наконец, в Ройнгаведлире, крестьяне говорили ему: «Так ты, значит, мормон? Ну что же, здравствуй, здравствуй! Давно хотелось познакомиться с мормоном. Заходи». Или же: «Ты сказал, что ты из Юты? Я слыхал, что это неплохой край и люди там работяги. Туда однажды подался мой родственник со своей возлюбленной и тачкой. Даже самая невзрачная бабенка там может стать хозяйкой дома, если ей удастся пройти весь путь туда».

А другой говорил: «Вот здорово, дружище! Заходи. У меня как раз водка припасена. Ну-ка, расскажи — сколько у тебя там жен?»

Каменщик всегда вежливо, с достоинством отвечал на все вопросы, но, когда доходила очередь до последнего, преподносил замысловатую головоломку:

— Я, мил-человек, благословен трижды: с одной почившей и двумя живыми. Первая покоится на дне Атлантического океана, две другие — это моя теща и моя падчерица. На следующий день после того, как я по всем правилам и законам связал себя с ними на веки вечные, я отправился в Исландию втолковывать людям истинную веру. Ну а теперь, брат мой, пораскинь умом, сколько жен у каменщика, который есть и останется до тех пор, пока стоит мир, самым злополучным из всех каменщиков.

Люди ломали голову над этой загадкой — нелегко разобраться, сколько же жен у этого человека, женатого и на своей теще, и на падчерице одновременно, и, кроме того, на женщине, лежащей на дне Атлантического океана. Но тем не менее его всегда радушно встречали и он был желанным гостем во всех дворах.

Однажды летним воскресным днем, бродя по округе, Стенфорд стал узнавать места, как будто бывал здесь раньше. Он последовал по тропинке, ведущей к церкви, которая возвышалась на холме, поросшем травой. На выгоне стоя спали лошади с уздечками на шее. Собаки дрались у церковных дверей или лаяли на острова Вестманнаэйяр, где, как говорят, живут святые люди; острова в мареве словно подымались к небу. Людей нигде не было видно; из этого он заключил, что служба в самом разгаре, из церкви к тому же доносилось пение. На выгоне лежало три камня для привязи лошадей. Они почти наполовину исчезли в траве. Ими пользовались в старое время, когда хутор и церковь находились в ином положении по отношению друг к другу; в наши дни эти камни давным-давно забыты богом, людьми и лошадьми.

Мормон Стенфорд дождался окончания службы и, когда люди стали выходить из церкви, забрался на средний камень, снял шляпу и начал читать брошюру Джона Притта. Он был уверен, что сейчас сюда пожалуют зажиточные крестьяне и прочие важные господа и зададут приличную взбучку бродяге, который разглагольствует о том, как установить справедливое человеческое общество согласно документу, который божественная премудрость оставила на горе Кумора. Но, когда Стенфорд стоял на камне, громко читая Джона Притта, и кое-кто из присутствующих к нему прислушивался, появился сам пастор — в черном облачении и шляпе. Он подошел к оратору, снял шляпу и, протянув ему руку, спросил:

— А не хотел бы господин мормон зайти в церковь и прочитать свою проповедь с кафедры? Приходский органист может исполнить любой псалом, который вы захотите, и мы будем подпевать, если сумеем.

Когда же мормон начал свою проповедь, к ней отнеслись с тем добродушным безразличием, какое проявляли наши соотечественники, как рассказывают древние саги, в тысячном году, когда они приняли, вернее, не совсем приняли, новую веру, так как не желали утруждать себя спором, или же когда, потерпев поражение в драке, они садились и делали вид, что завязывают шнурки своих ботинок, не желая утруждать себя бегством. В Исландии совершенно испарилась даже та капля религиозного чувства, которую можно было заметить здесь еще совсем недавно. Прогресс ли это или шаг назад — вот вопрос, который мучил замечательного епископа, разъезжавшего по Исландии в последнее время. Что толку сражаться с ворохом шерсти, еще не уложенной в мешки?

В один прекрасный день мормон очутился в Стейнлиде. Когда к обеду он дошел до Лида, у него даже перехватило дух — он не увидел хутора. Ему казалось, что только вчера он ушел отсюда ранним утром, попрощавшись со своими спавшими детьми, а жена в слезах стояла на камне, глядя вслед умнейшему человеку в мире, пока он не исчез за горами. Казалось, что могло быть естественнее, чем найти все таким же, каким он покинул, подойти к детям и разбудить их поцелуем. Его больше всего поразило, что выгон превратился в пастбище для чужих овец. Не только дом, но даже камень у порога, на котором стояла тогда его жена, исчез — совсем врос в землю. А что это за две маленькие молчаливые птички, вылетевшие из сорняков, бурно разросшихся на месте хутора, вдруг исчезнувшего с лица земли? Если бы, сунув руку в карман, он не нащупал бумажки от человека из Эдинбурга, которая гласила, что этот хутор принадлежит ему, он вряд ли поверил бы в это.

Только когда он прошелся по выгону и осмотрел изгородь, он осознал истинные размеры опустошения. И разве удивительно, что сердце его разрывалось от боли, когда он увидел, как великолепная работа его предков, служившая примером для многих крестьян в округе, пришла в упадок и запустение в такой ничтожно короткий срок, а камни с гор усеяли весь выгон! Он бросил взгляд на гору, у которой ютился хутор, и увидел буревестника — эту верную птицу, парящую высоко над горами, сильно и уверенно размахивающую крыльями. Там, высоко в горах, поросших папоротником и травой, не одно тысячелетие эти птицы вьют себе гнезда.

Он снял с плеч рюкзак с брошюрами Джона Притта, сбросил с себя пиджак и шляпу и стал собирать камни и выкладывать ими изгородь. Одинокого человека здесь ждала большая работа. Такие изгороди требуют немало человеческих сил, если их строить прочно, не на один день.

Какой-то прохожий увидел незнакомого человека, мастерящего изгородь на заброшенном хуторе.

— Кто ты? — спросил прохожий.

Он отвечает:

— Я тот, кто обрел потерянный было рай и отдал его своим детям.

— А что же привело такого человека сюда?

— Я нашел правду и страну, где живет эта правда, — ответил тот, кто собирал камни с выгона. — Это не так уж мало. Но теперь я должен починить эту изгородь.

И крестьянин Стейнар, как будто ничего не случалось, продолжал пригонять камень к камню в старой изгороди, пока не зашло солнце за Лид в Стейнлиде.

Кристиан IX.

Стейн — по-исландски «камень».

Намек на эпизод из «Эдды».

Сигурд Убийца дракона Фафнира — герой скандинавской мифологии.

Храфнкель, годи Фрейра — герой одноименной саги. Годи — жрец; так же назывались и первые священники в Исландии.

Тинг — народное собрание (высший орган власти у древних скандинавов).

Потомки бога Одина, от которых норвежские короли ведут свою родословную.

Династия датских королей.

Гаутланд — мифическая страна. Гаут — одно из имен Одина.

Здесь и далее в романе стихи даны в переводе В. Тихомирова.

Так именуют себя мормоны.

Табернакль — место в алтаре для помещения образа; дарохранительница.

Буддийский храм на острове Ява; был задуман как грандиозный символ Вселенной.

Пирамидальная башня в Месопотамии (древнем Двуречье), имевшая культовое назначение.

Кислый молочный продукт кремообразной консистенции — исландское национальное блюдо.