Лев Овалов - Медная пуговица

Гонзалес впал в неистовство.

Тут как раз прибыл Польман, потребовал, чтобы Гонзалес его пропустил, но это только подлило масла в огонь.

На шум появились Гренер и Янковская, снизу принеслась охрана. У входа в квартиру произошла форменная свалка. Обезумевший от ревности Гонзалес с ножом кинулся на Гренера, Польман попытался вмешаться. Гонзалес замахнулся на Польмана, и кто-то из эсэсовцев, спасая своего начальника, пристрелил незадачливого ковбоя.

Во всяком случае, такова была версия, услышанная на следующий день Прониным, хотя он допускал, что Янковская сама могла воспользоваться возникшей сумятицей и собственноручно пристрелить Гонзалеса или же надоумить на это кого-либо из эсэсовцев. Ей была выгодна эта смерть: она разом избавлялась и от назойливого поклонника, и от свидетеля многих темных ее дел.

Все же Гонзалес успел ранить Польмана, рана, как выяснилось во время перевязки, оказалась неопасной, но в первый момент растерялись все, начиная с самого Польмана.

Гренер кинулся оказывать Польману помощь. Тот пытался еще во время перевязки узнать, насколько справедливы слова Блейка о передаче списка и новом задании, полученном от генерала Тейлора, но Гренер, поглощенный перевязкой, не сразу сообразил, чего добивается Польман, и, пока они дотолковались, прошло какое-то время.

Зато Янковская моментально все поняла, ей вспомнились мои расспросы об аэродроме, она выскочила из комнаты, кинулась вниз к машине Польмана и от его имени приказала шоферу везти ее в Лиелупе.

Нужно было во что бы то ни стало воспрепятствовать моему отъезду, а может быть, и уничтожить меня: вырвавшись из-под ее опеки, я тоже превращался в лишнего и опасного свидетеля ее дел…

Тем временем Польман выяснил наконец у Гренера все, что было нужно. Установить, куда проследовала машина гаулейтера Риги, не представляло труда, он немедленно отдал команду выслать к даче отряд специального назначения и тут же выехал сам…

Но история с Гонзалесом отняла достаточно времени, и, когда Польман устремился в Лиелупе, мы уже собирались в путь-дорогу.

О приземлении самолета Польман узнал уже на месте.

Прибыв в Лиелупе в тот момент, когда мы набирали скорость, он сразу поднял на ноги противовоздушную оборону и приказал прибывшим одновременно с ним солдатам атаковать дачу и сбить поднимающийся самолет…

Не их вина, что Лунякин ушел и от зенитного обстрела, и от высланных в погоню «мессершмиттов»!

Эсэсовцы еще прежде, чем кинулись в атаку, были обстреляны партизанами со стороны шоссе, а Железнов и Штамм, один с вышки, а другой с крыши сторожки, взяли под перекрестный огонь тех, кто пытался проникнуть за ограду.

И здесь о Штамме следует сказать особо.

Кто он такой, я узнал после войны. Механик машиностроительного завода, рабочий, сочувствовавший социал-демократам, он по возможности старался держаться подальше от политики. Приход нацистов к власти его не слишком обрадовал, но и не вызвал с его стороны особого протеста: он хотел посмотреть, что из этого получится. А когда увидел, стал держаться от политики еще дальше: поддерживать политику нацистов честному человеку было стыдно, а бороться против нее опасно. Когда началась война и Штамма мобилизовали в армию, было установлено, что политикой он никогда не занимался, и его назначили шофером, сперва в какую-то эсэсовскую часть, а потом в штаб охранных отрядов, и, наконец, он попал к гаулейтеру Риги.

Однако во время войны оставаться нейтральным было нельзя, приходилось или самому участвовать в убийствах и бесчинствах, или стараться этому помешать…

Неверно было бы сказать, что Пронин и Штамм случайно нашли друг друга.

Гашке внимательно присматривался ко всем, с кем ему приходилось сталкиваться в немецком тылу.

– Что должен делать в моих условиях честный че­ловек? – спросил как-то Штамм у Гашке.

– Ну, знаете ли, честный человек должен сам ответить себе на этот вопрос, – уклончиво отозвался Гашке.

Постепенно они сблизились, и Штамм начал помогать Пронину сперва в мелочах, а затем и в серьезных делах.

И поэтому, когда пришла трудная минута, Пронин обратился к нему.

Пронин рассказывал, что, когда он пришел к Штамму и познакомил его с существом дела, тот ограничился немногими словами:

– О чем говорить, товарищ Гашке? Каждый честный человек обязан бороться против фашизма. Я отвезу товарищей в Лиелупе. Подумаем, как нам это организовать.

Однако он не только отвез нас, но и с оружием в руках прикрывал наш отъезд.

Конечно, долго сопротивляться Железнов и Штамм не могли, но на какое-то время задержали эсэсовцев. В конце концов эсэсовские пули настигли обоих, раненые, они принялись отходить в глубину парка… Сами бы они оттуда не выбрались, но их нашли партизаны и, отступая, унесли с собой.

Самолет, пилотируемый Лунякиным, избежав обстрела зенитных орудий и встреч с вражескими истребителями, приземлился в расположении нашей армии.

Лунякин совершил посадку и пошел доложиться своему командиру. Мы со штурманом вывели из самолета голодных и перепуганных детей и вызвали санитарные машины.

Медики опередили особистов: детей погрузили в машины – только мы их и видели.

Впрочем, одна женщина-врач с капитанскими погонами успела подойти ко мне и спросить:

– Это вы доставили детей?

– Пожалуй что и я, – признался я.

– Эх вы! – сказала тогда она. – Вас бы судить надо за такое обращение с детьми…

Но она, к счастью, уехала: накормить детей для нее было важнее, чем отдать меня под суд.

Потом из штаба армии пришел «виллис», мы со штурманом завезли Янковскую в особый отдел, я сдал свой пакет, доложился о прибытии и отпросился спать.

Меня вызвали в особый отдел на следующий день и в течение трех дней допрашивали в качестве свидетеля по делу Янковской, а еще через день я был вызван на заседание военного трибунала.

Я не буду подробно описывать этот суд, здесь не место для газетного отчета, скажу только, что суд шел по всем правилам, и даже без обычной спешки, свойственной судам в военной обстановке.

Янковская признала себя виновной в шпионаже.

– Да, это моя профессия, – заявила она. – Да, моя деятельность была направлена против Советского Союза.

В качестве свидетелей были вызваны Лунякин и я.

Председатель суда предложил мне рассказать все, что я знаю о Янковской.

В моем рассказе было много неясностей. Скорее я возбудил в членах суда любопытство, чем удовлетворил его. Гораздо больше своими показаниями я поразил Янковскую. Вероятно, она не ожидала, что я скажу всю правду, не скрывая собственных оплошностей и просчетов.

– Может быть, вы все-таки сообщите нам все обстоятельства своего знакомства с Макаровым? – обратился к ней председатель. – Это послужит на пользу делу и даже вам.

Янковская наклонила голову.

– Хорошо, – сказала она. – Хотя вряд ли мне от этого будет польза.

И она стала рассказывать…

Нет нужды полностью пересказывать показания Янковской, но, для того чтобы многое наконец стало понятным, придется вкратце вернуться к событиям того памятного вечера, когда мы с нею познакомились.

Да, собственно говоря, она с них и начала.

Она коротко и в общем правильно охарактеризовала обстановку, сложившуюся тогда в Риге, и очень просто объяснила загадочные явления, так поразившие меня, когда я впервые увидел эту женщину.

Буржуазная Рига всегда была сборищем шпионов, по своему географическому и политическому положению она занимала на западе такое же место, какое Шанхай, например, или Харбин занимали на востоке.

Янковская была связана с тремя разведками: в капиталистическом мире один шпион нередко работает на две, и даже на три, разведки одновременно, их называют «двойниками» и «тройниками». Янковская и являлась таким «тройником», хорошо понимая, какой из трех спорящих богинь должен отдать предпочтение умный Парис.

Блейк, разумеется, не знал всего этого о своей помощнице. Офицер английской секретной службы, он честно служил своему правительству, он и погиб потому, что принадлежал к тем англичанам, которые не хотели служить на побегушках у заокеанских дельцов.

Собирая военную информацию и выполняя поручения, связанные с подготовкой к войне, Блейк думал не только о предстоящей войне, но и о том, что будет после войны, он уже готовился к деятельности, которая и после войны помогала бы капиталистам извлекать свои прибыли и которая в наше время именуется «холодной войной».

Тревожная атмосфера, в которой действовали все эти крупные и мелкие агенты капиталистических держав, достигла особого накала в связи с появлением в Риге некоего господина Хэндшема, одного из представителей секретной службы Великобритании, который приехал в Ригу под видом богатого коммерсанта, путешествовавшего по Советскому Союзу вместе со своей супругой.

Хэндшему необходимо было встретиться с Блейком, но так, чтобы не бросить на последнего никакой тени. Через Янковскую Блейку было передано поручение встретиться вечером с Хэндшемом в ресторане: сразу после свидания ночным рейсом Хэндшем дол­жен был вылететь в Стокгольм.