Жозе Эса де Кейрош - Новеллы

— О достойная Калипсо, не гневайся. Я знаю, что Пенелопа уступает тебе и в красоте, и в мудрости, и в величии. Ты, пока существуют боги Олимпа, будешь вечно молодой и прекрасной, а к Пенелопе придут морщины, побелеет голова, набросятся болезни старости, и, опираясь на палку, она с трудом будет передвигать ослабевшие ноги. Ее рассудок помутится от беспросветного горя и сомнений. Твой же никогда! Он будет так же светел, как и сейчас. И именно потому, что она не совершенна, беспомощна, грубовата, я и люблю ее и хочу быть рядом! Подумай только: каждый день, сидя за этим столом, я ем ягненка с твоих пастбищ и фрукты твоих садов, а ты, восседая подле меня, торжественно, с медлительностью, достойной твоего происхождения, подносишь к губам только амброзию — пищу богов. За восемь лет, богиня, твое лицо ни разу не озарила улыбка радости, в твоих зеленых глазах не засверкала слеза, ты не топнула ногой, выказывая нетерпение, не застонала от боли на своем мягком ложе… Какая нужда тебе в тепле моего сердца, ведь твое божественное происхождение не дозволяет, чтобы я тебя радовал, утешал, успокаивал или растирал твои больные суставы соками лечебных трав. Ну, посуди сама, ты так умна, все видишь и все понимаешь: ведь за то время, что я в твоих владениях, близость наша не доставила мне удовольствия, я ни разу не поспорил с тобой и не почувствовал, что моя сила тебе необходима. О богиня, и самое страшное, что ты всегда права! И кроме того, подумай: ведь тебе известно все, что было и что будет с нами, смертными, и я не испытаю то ни с чем не сравнимое удовольствие, если, потягивая молодое вино, стану рассказывать тебе по ночам о своих блестящих победах и невероятных путешествиях! Ты, богиня, непогрешима, и потому я не смогу, если вдруг поскользнусь на ковре и упаду или у меня на сандалии лопнет ремень, накричать на тебя устрашающе громко, как это делают все смертные: «Это ты, ты, жена, виновата!» Вот почему я согласен смиренно терпеть все то, что ниспошлют мне всемогущие боги, когда окажусь один в бушующем море, лишь бы вернуться к моей земной Пенелопе, которой я могу повелевать, которую могу утешать, бранить, обвинять, учить, унижать и очаровывать, отчего любовь моя, подобно огню при изменчивом ветре, разгорается еще сильнее.

Так изливал свою душу красноречивый Улисс, держа пустой кубок, а Калипсо, скрестив на коленях прикрытые вуалью руки, внимала ему с печальной улыбкой на устах.

Меж тем златокудрый Феб завершил свой путь на запад, и от крупов его четырех взмыленных коней стал подниматься над морем туман и разливаться красновато-золотистым закатом. И совсем скоро на остров спустилась ночь. В гроте, на царственном ложе, устланном драгоценными тканями, Улисс и вечно жаждущая его Калипсо забылись сладким сном.

Рано, как только Эос приоткрыла врата Урана, божественная Калипсо надела белую, белее, чем снег в Пиндо, тунику, накинула на волосы прозрачно-голубоватую, как эфир, вуаль и вышла из грота, неся хитроумному Улиссу, уже сидевшему под естественным навесом у входа в грот, чашу искрящегося вина и массивный бронзовый обоюдоострый топор своего прославленного отца, рукоять которого была сделана из оливкового дерева, срубленного у подножия Олимпа.

Наскоро отерев тыльной стороной ладони жесткую бороду, герой принял из рук Калипсо драгоценный топор.

— О богиня! Сколько лет я, разрушитель городов и строитель кораблей, не держал в своих руках никакого оружия!

Калипсо улыбнулась. Лицо ее стало еще светлее, и она сказала:

— О Улисс, повелитель смертных, если ты останешься на моем острове, я закажу для тебя у Вулкана превосходное оружие, которое он выкует в своей кузнице на Этне.

— Чего стоят люди и оружие, которое они имеют, если им можно только любоваться! И еще, богиня, я много сражался, и слава моя не должна померкнуть в веках. Я мечтаю о том, как, пребывая в спокойствии, я буду пасти мои стада и издавать мудрые законы для моего народа. Будь благосклонна, богиня, укажи мне те крепкие деревья, которые я должен срубить!

Не промолвив ни слова, ступила Калипсо на поросшую по обе стороны высокими, белоснежными, искрящимися лилиями тропинку, которая вела в глухой лес, высившийся на западной части острова. Следом за ней с топором на плече шел храбрый Улисс. Голубки, слетавшие с ветвей кедров и со скал, где они пили в расселинах воду, ласковыми стайками летали вкруг богини. Цветы, когда она к ним приближалась, раскрываясь, источали тончайший аромат. А травы, соприкасаясь с ее туникой, зеленели. Но Улисс, которого не трогали чары богини, выказывал свое нетерпение по поводу неторопливого шествия богини, он только и думал о плоте, страстно желая как можно скорее очутиться в лесу.

Наконец густой и темный лес обступил их со всех сторон; крепкие дубы, старые тиковые деревья и сосны шевелили своими ветвями высоко в небе. Кромка леса выходила на песчаный берег, на котором не было видно ни ракушки, ни сломанного кораллового побега. Этим светлым румяным утром море сверкало, как сапфир. Переходя от дубов к тиковым деревьям, богиня показывала внимательному Улиссу крепкие сухие стволы, которые с особой легкостью будут держаться на предательских волнах моря. Потом, ласково тронув Улисса за плечо, как еще одно крепкое дерево, предназначенное для суровых волн, она удалилась к себе в грот, где весь день, взяв в руки золотое веретено с пряслицем, пряла и пела.

С ликованием и радостью ударил топором Улисс по первому крепкому дубу, который застонал. И тут же весь остров наполнился стонами других деревьев, падающих от ударов нечеловеческой силы. Дремавшие в тиши здешних мест ласточки, встревоженно и громко крича, сбились в стаи и поднялись в воздух. Ленивые, спокойно текущие ручейки, охваченные странным ознобом, побежали в тростниковые заросли и, уйдя под землю, питали корни ольхи. За один только день ловкий Улисс повалил двадцать деревьев: дубов, сосен, тика, черных тополей — и все очистил от веток и коры и уложил на песок. Усталый, мокрый от пота, с поникшей головой, тяжело ступил он на пол грота, надеясь утолить жестокий голод и жажду холодным пивом. Никогда еще не был Улисс для бессмертной Калипсо столь желанен и столь прекрасен, как сегодня. Ночь была уже на пороге, и, возлежа на дорогих мехах, она, не испытывающая усталости, жаждала его крепких рук, поваливших двадцать деревьев.

Так трудился Улисс три дня.

А Калипсо, восхищенная удивительной силой героя, которая сотрясала остров, помогала ему, принося в своих изнеженных руках веревки и бронзовые гвозди. По ее приказу нимфы, отложив изящное рукоделье, ткали крепкую ткань для паруса, который должны были надувать любовью благоприятные ветры. Стольник наполнял бурдюки крепким вином, щедро готовил богатую провизию, рассчитанную на трудный путь. Между тем плот был почти готов, хорошо пригнаны бревна, сделано возвышение, над которым поднялась мачта, вытесанная из сосны, но, как слоновая кость, крепкая и гладкая. Каждый вечер, сидя на скале в тени деревьев, Калипсо созерцала труд удивительного конопатчика, который яростно стучал молотком и радостно пел песни гребцов. А легкие нимфы, глаза которых блестели от вожделенья, оставляли свою работу и тихонько, на цыпочках, прячась за деревьями, приходили на берег посмотреть на силу того смертного, который гордо, один на пустынном берегу строил корабль.

Рано утром четвертого дня Улисс закончил тесать весло, которое оплел ольхой, чтобы лучше отражать натиск волн. Потом для балласта принес земли и отполированных морем камней, с нетерпеливой радостью прикрепил к верхней рее сшитый нимфами парус и при помощи рычага покатил на тяжелых бревнах-катках огромный плот к пенящейся волне, прилагая нечеловеческие усилия. Мускулы его напряглись, вены вздулись, казалось, сам он сделан из бревен и веревок. Когда часть плота закачалась на волне, Улисс воздел к небу блестящие от пота руки и возблагодарил бессмертных богов.

И вот, когда сооружение плота было завершено и настал благоприятный для отплытия вечер, щедрая Калипсо повела Улисса к прохладному гроту лугами, поросшими фиалками и анемонами. Она показала ему сделанную ее божественными руками красивую тунику, расшитую шерстью, искупала его в перламутровой бухте, умастила чудодейственными эфирными маслами, накинула на его плечи непромокаемый плащ, накрыла стол, уставив его самыми полезными и изысканными земными кушаньями, чтобы герой мог утолить свой голод. Улисс, спокойно и молчаливо улыбаясь, с нетерпеливым великодушием принимал нежные заботы Калипсо.

Спустя какое-то время, взяв волосатую руку Улисса и с удовольствием ощущая появившиеся на его ладонях мозоли, она повела его по берегу туда, где волна тихо и ласково лизала бревна могучего плота. На поросшей мохом скале они немного передохнули. Остров, как никогда, был безмятежно красив, море было, как никогда, синее, а небо ласковое. Ни свежая вода Пиндо, испитая в тяжком походе, ни золотое вино с виноградников на холмах Шио не были столь приятны, как этот насыщенный ароматами воздух, созданный богами для богини, которая им дышала. Вечная свежесть деревьев, проникая в сердце, просила ласки. Все звуки: журчание ручейков, бегущих в траве, шум набегающих на песчаный берег волн, пение укрывшихся в тени густых ветвей птиц — уносились куда-то ввысь и звучали, гармонично сливаясь, как священная музыка далекого храма. Великолепные цветы ловили рассеянные лучи солнца. От тяжести плодов во фруктовых садах и налитых колосьев казалось, что остров вот-вот уйдет на дно морское.