Арнольд Беннет - Заживо погребенный

И разумеется, это № 2 с самым беспечным видом шел по Риджент-стрит, вдохновленный зыбкой возможностью встретить женщину с красными розами на шляпке; зато № 1 предстояло расхлебывать кашу. Никто не мог бы удивиться больше № 2, когда исполнялась тайная мечта № 2 о неожиданном сюрпризе. Но как бы искренне, как бы невинно ни было удивление № 2, — № 1 это ничуть не облегчало положенья.

Фарл приподнял шляпу и в тот же миг разглядел красные розы. Он, конечно, мог отречься от имени Лика и бежать, но он не шелохнулся. Левая нога готова была пуститься наутек, но правая приросла к месту.

И вот они пожали друг другу руки. Но как она его узнала?

— Я, по правде, вас не очень-то и ожидала, — сказала дама, все с тем же едва заметным акцентом кокни. — Но, думаю, чего же случай упускать, раз он не смог придти. Взяла и сама вошла.

— Но почему вы меня не ожидали? — спросил он нерешительно.

— Ну, раз мистер Фарл умер, у вас, понятно, много дел, да вы и не в настроении, наверно.

— А-а, ну да, — заторопился он, поняв, что надо быть поосторожней; он совсем забыл о смерти мистера Фарла. — Но откуда вы знаете?

— Откуда я знаю? — вскрикнула она. — Интересно! Да поглядите вы вокруг! И так по всему Лондону, шесть часов кряду. — Она показала на оборванца с оранжевым плакатом в виде фартука. На плакате огромными черными буквами значилось: «Скоропостижная кончина Прайама Фарла в Лондоне. Срочный особый выпуск». Другие оборванцы, тоже в фартуках, правда, других тонов, столь же выразительно возвещали своей оснасткой о кончине мистера Фарла. И, вываливаясь из Сент-Джордж-Холла, толпа жадно выхватывала газеты у этих вестников беды.

Он покраснел. Странно, — полчаса целых идти по центру Лондона, и не заметить, что летний ветер по всем углам треплет твое имя. Но ничего не поделаешь. Такая уж натура. Только сейчас он понял наконец, какими судьбами Дункан Фарл объявился на Селвуд-Teppac.

— Так что же, вы плакатов не видали, что ли? — недоумевала она.

— Не видел, — сказал он просто.

— Ну, значит, очень уж задумались! — она вздохнула. — Хороший был хозяин?

— Да, очень, — ответил Прайам честно.

— Вы не в трауре, как я погляжу.

— Да. То есть…

— Я и сама насчет траура не очень, — она продолжала. — Говорят, уваженье надо выказать. А по мне, если не можешь уваженье выказать без пары черных перчаток, с которых вечно слезает краска… Не знаю, как вы, а я всегда была не очень насчет траура. И зачем на Бога лишнее роптать! Правда, по-моему, про Бога тоже чересчур много болтают. Не знаю, как вы, а по-моему…

— Я совершенно с вами согласен, — и он расцвел той нежной улыбкой до ушей, которая порой, вдруг и не спросясь, преображала все его лицо.

Она тоже улыбнулась, взглянув на него уже почти по-дружески. Была она маленькая, толстоватая — да что там, толстая; пухлые розовые щеки; снежно-белая хлопковая блуза; красная юбка в неровных складках; серые хлопковые перчатки; зеленый зонтик; и в довершение всего — черная шляпка с красными розами. Фотография в бумажнике у Лика принадлежала прошлому. Выглядела она на все сорок пять, фотография же отражала тридцать девять, ну, чуть-чуть побольше. Он глянул на нее сверху вниз, добродушно, снисходительно.

— Вам, наверно, скоро бежать, у вас, наверно, куча дел. — Только она и держала беседу на плаву.

— Нет. Там у меня — всё. Уволили.

— Кто?

— Родственники.

— А почему?

Он только плечами пожал.

— Ну, вы жалование-то свое с них содрали за последний месяц, уж это точно, — она сказала твердо.

Он был рад ей дать удовлетворительный ответ.

После паузы она храбро продолжала:

— Значит, мистер Фарл был из художников из этих? Так я по газете поняла.

Он кивнул.

— Дело у них непонятное, — заметила она. — Но многие, кажется, неплохие деньги загребают. Кому-кому, а вам ли не знать, вы в этом варились.

Никогда еще в жизни он не беседовал подобным образом с лицом, подобным миссис Элис Чаллис. Все в ней было для него внове — одежда, манеры, поведенье, произношенье, взгляд на мир и его цвета. Он встречал, конечно, таких людей, как миссис Чаллис, на страницах книг, но никогда еще ни с кем из них лицом к лицу не сталкивался. Вдруг до него дошло, как все это смешно, в какую идиотскую историю он, кажется, собрался вляпаться. Голос разума ему говорил, что нелепо длить это свиданье, но робость и безумство пригвоздили к месту. К тому же в ней была прелесть новизны; и что-то задевало мужскую струнку.

— Ну как? — она сказала. — Не стоять же нам тут вечно!

Толпа меж тем схлынула, служитель закрывал и запирал двери Сент-Джордж-Холла. Прайам кашлянул.

— Жалко, суббота сегодня, магазины все закрыты. А может просто так пройдемся по Оксфорд-стрит? Как? — ее предложение.

— Я с удовольствием.

— Ну вот, а теперь я кое-что вам хочу сказать, — приступилась она со спокойной улыбкой, когда они двинулись с места. — Не надо вам со мной робеть. Чего уж тут. Я вся тут перед вами, как я есть.

— Робеть! — воскликнул он, искренне удивленный. — По-вашему, я робкий? — ему-то казалось, что он себя ведет с великолепной наглостью.

— Ну и ладно, — сказала она, — Чего уж. Ничего приятного. Со мною вам ни к чему это — стесняться. Где бы нам поговорить как следует? Я сегодня вечером свободная. Насчет вас не знаю.

Ее глаза с вопросом глянули в его глаза.

Час спустя они бок о бок входили в сверкающее заведение, по всем стенам как бы всё в мелких зеркалах, так что, куда б ни бросил взор любопытный наблюдатель, он всюду видел себя или искаженные свои фрагменты. Зеркала то и дело перемежались эмалированными табличками, твердившими: «Без чаевых». Кажется, хозяева заведения стремились как можно четче донести до сознанья посетителя, что, как бы он ни изощрялся, что бы тут ни назаказывал, на чаевые ни под каким видом ему нечего рассчитывать.

— Я всегда сюда хотела, — оживленно пролепетала миссис Элис Чаллис, снизу глядя в скромное, немолодое лицо Прайама Фарла.

Затем, после того, как они благополучно одолели первый озеркаленный портал, огромный детина в полицейском мундире, ловко подражая полицейскому, вытянул вперед руку, им преграждая путь.

— По порядку, пожалуйста, — произнес он.

— Я думал, это ресторан, а не театр, — шепнул Прайам миссис Чаллис.

— Ресторан это и есть, — объяснила ему спутница, — но, слыхала я, нельзя им по-другому, такая тут всегда толпа. А красота какая, а?

Он с этим согласился. Он понял, что Лондон ушел от него далеко вперед, и надо очень уж поспешить, чтобы за ним угнаться.

Наконец, еще одно подражание полицейскому отворило еще одни двери, и, вместе с другими грешниками, они были из чистилища допущены в грохочущий рай, где снова им предлагалось все, что угодно, кроме чаевых. Там их отвели в самый угол просторного, высокого зала, где затаился маленький столик, загроможденный грязными тарелками и пустыми стаканами. Господин в вечернем костюме, неся на своем челе: «Только без оскорбительных чаевых!», скакнул мимо столика, единым, волшебным махом все с него смел, с чем и удалился. Подвиг был поразительный, но Прайам не успел еще оправиться от удивления, как ему пришлось дивиться снова, обнаружив, что господин в черном костюме волшебным образом успел всучить ему исписанное золотыми буквами меню. Меню — объемля все на свете, кроме чаевых — было чрезвычайно длинное, и, зная, видимо, по опыту, что документ этот не из тех, какие можно изучить в два счета, господин в вечернем костюме деликатно не прерывал занятий Прайама и миссис Элис Чаллис с четверть часа. Потом он прилетел стрелой, вдоль и поперек проэкзаменовал их относительно меню, опять бежал, и, когда он исчез, оказалось, что столик под чистой скатертью сверкает чистою посудой. Оркестр вдруг впал в дикое веселье, как в мюзик-холле после какого-нибудь особенно изнурительного пассажа. И он гремел все громче, громче; и чем громче он гремел, тем громче разговаривали вокруг. И гром тарелок в оркестре мешался с грохотом тарелок на подносах и столах, а пререкания ножей и вилок сливались с воплями упрямцев, которым во что бы то ни стало хотелось, чтоб собеседник их услышал. И господа в вечерних костюмах (для всех сидящих за столиками, повидимому, запрещенных), носились туда-сюда с непостижимой быстротой, суровые, сосредоточенные маги. И с каждой мраморной стены, с каждого зеркала, с каждой дорической колонны беззвучно, настоятельно вас предупреждали: «Без чаевых».

Так Прайам Фарл приступил к первой своей трапезе на людях в новом Лондоне. Отелей он понавидался; понавидался и ресторанов в полудюжине стран, но ни один еще не впечатлял его, как этот. Он помнил Лондон деревянных забегаловок, и кусок, можно сказать, почти не лез ему в горло из-за роившихся в голове мыслей.