Даниел Чонкадзе - Сурамская крепость

— Эх, довольно!.. Прости, если я тебе наскучил, — с грустной улыбкой сказал Осман-ага и приказал своим слугам готовить коней.

— Ты поедешь с нами? — спросил он Дурмишхан Дорогой поговорим о твоем будущем.

— Я готов за вами следовать.

Через несколько минут они сели на коней и отправились в путь… Вот и все. «Горе я оставил там, радость принес сюда» [7]…

— О, не тебе бы рассказывать эту историю, — сказали друзья Алекси, когда он кончил.

— А кому же?

— Князю-либералу!

Князем-либералом мы называли Л. Д., потому что он был ярым сторонником освобождения крестьян и первым узнавал все, что касалось отмены крепостного права.

— Пусть он рассказывает завтра.

— Итак, завтра князь-либерал! Приготовься, князь; только, сделай милость, обойдись без высокопарных фраз.

— Вы мне так надоели, что я ни слова не скажу о крепостном праве, — ответил князь-либерал.

— Кум, решайся, говорю тебе, нечего раздумывать!

— Гм, гм… Эй, жена, поверни-ка шашлык, видишь — совсем обгорел.

— Да ты не увиливай, а отвечай мне!

— О чем ты, друг?

— Решайся, говорю: выдавай замуж мою крестницу!

— Да я готов, если кто-нибудь посватается.

— Вот я к тебе и пришел сватом.

— Нет, дорогой мой, за него я дочь не отдам.

— Да почему?

— А потому что, во-первых… Эх, да мало ли почему! Есть причины.

— А все же какие? Или парень, по-твоему, не годится?

— Нет, парень хорош, но… — Да брось ты эти свои «но»!

— Но ведь он без роду без племени.

При этих словах гость поморщился, словно на что-то накололся.

— Ну так что ж, пусть безродный! Разве парень от этого хуже? Всего два года, как он при мне, а уже сотню червонцев нажил. Чем не молодец?

— Хорош, хорош… Но ты ведь знаешь, дочь у меня одна… Вот я и хочу найти ей подходящего жениха.

— А кто, по-твоему, ей подходит?

— Да кого бог пошлет! Хочу отдать за дворянина, хотя бы и захудалого.

Тут гость снова поморщился, словно в сердце у него что-то оборвалось.

— Что за беда, если будет не дворянин!

— Эх, кум! Дворянин — это совсем другое дело. Как бы ни был он беден, найдется все же у него хоть один слуга да одна дворовая девка. Вот и не нужно его жене самой воду таскать да тесто месить.

— А разве жене моего молодца придется самой хлеб печь? Разве он не может обзавестись слугами?

— Отчего же, только слугам ему платить придется, а у дворянина собственная дворня.

— Коли так, завтра же куплю ему крепостных.

— Ну и покупай! Бог в помощь!

— Тогда отдашь дочь?

— Не знаю. Да ведь он же безродный, кум, безродный! Я сам не без роду без племени, есть у меня и друзья и родня, и враги. Хочется мне похвастаться перед ними зятем и его родней.

— Пустое, кум! Такую свадьбу справлю, что любой княжеский сын позавидует.

— Какой же от этого прок?

— А такой, что ты на первых же порах пустишь пыль в глаза своим врагам. Потом Дурмишхан снова примется за торговлю, станет загребать золото, а с деньгами, сам знаешь, — всего можно добиться!

— Однако деньги не сделают его родовитым.

— Верно! Ну, а если самые родовитые станут ему завидовать да заискивать перед ним, лишь бы он ссудил их деньгами?

— Ох, заладил свое! Перестань, ради бога!

— А разве я не прав?

— Может быть, и прав, но для того, чтобы это сбылось, Дурмишхану понадобится много сотен червонцев.

— Найдутся у него.

— Откуда?

— От трудов своих, он парень дельный! И еще кое-откуда, об этом позволь уж мне знать! Я отдам ему половину своего состояния.

— Чего ради?

— Это мое дело. Я ведь говорил тебе, что хочу примириться с богом. Может, удастся вымолить себе прощение.

— Ох, ты опять за свое… Когда перестанешь бредить этим?

— Когда умру.

— Ради бога, оставь эти разговоры!

— А все же какой ты мне дашь ответ?

— После, после. Сначала поужинаем. Эй, кто там? Накрывайте на стол!

— Это «после» я уже целый год от тебя слышу.

— Что ж делать, дорогой кум, никак не могу решиться… Не могу, да и только!

Так беседовали между собою в рождественскую ночь в Сурами двое пожилых мужчин, сидя у камина в горнице. Один из собеседников был, как вы уже, наверное, догадались, наш знакомец Осман-ага, который, приглядевшись к Дурмишхану, сделал его своим приказчиком; второй же был сурамский крестьянин, по имени… Но на что нам его имя?

Сели ужинать. Первым уселся за стол наш безыменный хозяин дома, затем его супруга и дочь и, наконец, Осман-ага.

— Ну как, крестница, хочешь выйти замуж?

— Полно, крестный, перестаньте, — стыдливо потупилась девушка.

— Брось притворяться! Ведь тебе приятно, даже когда я об этом заговариваю!

— Перестаньте, не то сейчас уйду, — сказала девушка, хлопнув себя рукой по колену.[8]

— А если бы ты знала, какого я тебе жениха добыл!

— Провалиться ему! Не надо мне мужа.

— Почему?

— Потому что не надо.

— А все-таки? — Не собираешься же ты постричься в монахини?

— Нет.

— Так почему же не хочешь замуж?

— Не хочу. Я останусь с матерью.

— Так и состаришься дома? — Да.

— Ну, не надо так, крестница, все ты сердишься, — улыбаясь, сказал Осман-ага.

— Не говорите мне такого — и не буду сердиться.

— О, знаю тебя, знаю: если отец захочет выдать тебя замуж, ты, конечно, откажешься. Ну, а если я найду тебе жениха, неужели не пойдешь за него?

— Нет!

— Что ж ты все нет да нет!.. Дурмишхан, поди сюда! — крикнул Осман-ага, повернувшись к двери.

Дурмишхан вошел.

— Ну-ка, живо поцелуй мою крестницу и передай ей обручальное кольцо со своей руки, — шепнул ему на ухо Осман-ага.

Дурмишхан подскочил к девушке, поцеловал ее и передал кольцо. Она вскрикнула и выбежала из комнаты.

— Ах, боже мой! Что вы натворили? — сказала мать, скрывая улыбку, и поднесла палец к губам.

Отец сердито взглянул на гостя. В глазах у Османа стояли слезы. Несчастный вспомнил, что и он мог быть так же счастлив со своей Нато…

— Что это ты, приятель? Осрамил меня, а теперь плачешь? Небось совестно стало?

— Нет, кум, не о том мои слезы. Позови мою крестницу. Поздравляю с зятем!.. Подойди, Дурмишхан, сядь с нами. Сейчас выйдет твоя невеста…

— Вы, я вижу, не шутите, — сказал отец улыбаясь.

— Какие тут шутки! Попробуй-ка теперь не отдать нам свою дочь! Клянусь богом, осрамлю тебя на всю деревню…

— Что же, жена, в самом деле ничего не поделаешь… Ступай приведи невесту.

— Разве можно так сразу? Говорила тебе — повременим немного.

— Доброе дело незачем откладывать, — сказал Осман-ага.

Немного погодя привели девушку и посадили рядом с Дурмишханом.

— Эх, не хотелось мне торопиться, но раз уж так вышло, ничего не поделаешь… Да благословит вас бог, дети мои, и пусть мне доведется порадоваться вашему счастью, — сказал молодым отец невесты.

— Подойдите поцелуйте ему руку, — надоумил их Осман-ага.

Обрученные встали и поцеловали руку сперва у хозяина дома, а потом у Османа.

— Будьте счастливы, дети… — начал Осман-ага, но тут из глаз у него брызнули слезы, и он умолк.

На следующий день не было в окрестностях Сурами деревни, где бы все от мала до велика не обсуждали эту новость. А спустя еще некоторое время со всей округи повалил народ на свадьбу Дурмишхана.

И вот стоит Дурмишхан в церкви перед аналоем и дает обет быть до гробовой доски любящим и верным супругом. Но действительно ли он любил свою нареченную? Нет, он не любил ни ту, с которой пошел под венец, ни Гулисварди, ни Османа, который так много для него сделал и заслуживал самой горячей его любви. Дурмишхан любил только богатство и почести и принес им в жертву все свои лучшие чувства. Что для него любовь, когда скоро сбудутся его мечты: он будет богатым, почитаемым и независимым человеком! Какой ценой достанутся ему все эти блага — над этим он не задумывался. И вот мужчина продает себя за деньги, как какая-нибудь уличная девка. Бедный Осман-ага! Он подарил Дурмишхану половину своего состояния — в надежде, что тот после его смерти хоть раз помянет своего покровителя, поставит богу свечу во искупление его грехов и уронит слезу над его могилой. Несчастный Осман-ага! Как жестоко ошибся он в своих ожиданиях!

Спустя два месяца после свадьбы Осман-ага взял с собой Дурмишхана в Стамбул, чтобы вручить ему обещанную половину своего состояния. Другую половину Осман-ага пожертвовал церкви и, с благословения патриарха, открыто объявил себя христианином. Легко себе представить, каким преследованиям подвергся он со стороны мусульман. Турецкие муллы прибегли ко всевозможным ухищрениям, чтобы снова обратить его в свою веру, но, увидев, что усилия их напрасны, пришли в ярость, подвергли его мучительным пыткам и, наконец, когда и это не привело к цели, четвертовали. Дурмишхан же все то время, пока истязали Османа, ничего не предпринял, чтобы помочь ему, а после страшной казни купца не потрудился даже исхлопотать у правителей Стамбула разрешение похоронить его. Останки бедного Османа-аги так и валялись на улице, пока горожане, чтобы избавиться от смрада, не догадались бросить их в море.