Уэда Акинари - СКАЗКИ ВЕСЕННЕГО ДОЖДЯ

Лекарь, однако, качал головой: «Вы просите об опасных вещах. Считайте, что я ничего не слышал». Но однажды… «Впрочем, ему всё равно уже ничто не поможет», — проронил он, и хотя было ясно, что у Дзютабэя опухоль желудка[27], Тома продолжал пользовать его аконитовым корнем, и вскоре Дзютабэй умер.

Фудзидаю не помнил себя от радости и уплатил лекарю целых сто канов — будто бы за другую услугу.

Узнав о гибели Дзютабэя, Мияги совсем обезумела от горя и всё твердила, что хочет последовать за возлюбленным. Хозяин тщетно пытался её утешить.

— Даже молитвы Будде не помогли. Видно, такая была у него судьба. Тебе следует позаботиться о заупокойном молебствии, чтобы возблагодарить усопшего за все благодеяния. — Но уговоры не помогали.

Между тем Фудзидаю, поздравив себя с удачей, стал наведываться к Мияги, пытаясь добиться её благосклонности ласковыми речами и обещаниями, но Мияги не уступала его домогательствам.

Утратив терпение, Фудзидаю позвал хозяина и выложил перед ним всё, что осталось от пятисот канов покойного Дзютабэя.

— Я плачу за Мияги. Пусть она будет моей один месяц, — сказал он.

Алчность властна над любым человеком, и хозяин Мияги не был исключением.

— Хоть два! — возликовал он. — А накинете ещё сколько-нибудь — так получите её хоть на всю жизнь.

И объявил Мияги:

— Господин Дзютабэй ушёл в мир иной, и теперь тебе не на кого опереться. Господин Фудзидаю — влиятельный человек, ты должна уступить ему.

Такое Мияги и в голову не приходило, и она не нашла, что ответить.

— Я купил тебя навсегда, — продолжал хозяин, — так что не думай, что тело твоё принадлежит тебе. Родители твои умерли, тебя некому поддержать. А я — вспомни, я растил и заботился о тебе. Узы, связывающие тебя со мной, крепче уз крови. Если ты лишишь себя жизни и последуешь за господином Кавамори, то не только нарушишь волю своей родной матушки, но и отплатишь чёрной неблагодарностью нам, твоим приёмным родителям. Положись во всём на господина начальника станции. Ну, ступай в гостиную и будь с ним поласковей!

Фудзидаю льстивыми посулами старался склонить к себе сердце Мияги:

— Если бы Дзютабэй и не умер, он всё равно не пожелал бы сочетаться с тобой законным браком. У меня нет супруги, так давай же доживём нашу жизнь в любви и согласии и станем друг другу опорой!

Многое, чего и на уме у него не бывало, говорил он Мияги и наконец добился желанного — Мияги поставила рядом с ним изголовье.

Но однажды лекарь Тома, пришедший вместе с Фудзидаю, хлебнул лишнего, и язык у него развязался.

— Цветущая сакура близ храма Икута была прелестна, жаль только, что так скоро осыпались её лепестки. Вечнозелёное дерево нашего Фудзидаю оказалось куда как более долговечным! — вопил Тома, дразня Мияги. — Ты пересела в надёжную лодку!

— Откуда вам ведомо про цветущую сакуру? — вскричала Мияги. — Выходит, вы лгали мне с самого первого дня? Нет, вы только вглядитесь в его лицо — это же воплощенье порока! Как, как удалось вам завлечь Дзютабэя-доно[28] в ловушку? Он так страдал… О, если бы он не умер, он бы сумел наказать вас за все ваши подлые козни! — Мияги едва владела собой. Сказавшись больной, она стала избегать встреч с Фудзидаю.

В те времена у всех на устах было имя высокомудрого Хонэна[29] — священнослужителя высокого ранга, отмеченного высшей добродетелью. «Всякий, кто уверовал в благодатного Будду Амиду и возносит ему молитвы, легко войдёт в Рай», — проповедовал он. И люди — и благородного, и подлого звания — стекались к нему во множестве, истово повторяя «Наму Амида Буцу»[30].

При дворе экс-императора Го-Тобы[31] были две знатные дамы — красавицы Судзумуси и Мацумуси. Уверовав сердцем в ученье святейшего Хонэна, они целыми днями твердили «нэмбуцу»[32], а затем бежали тайком из дворца, приняли постриг и стали отшельницами, вступив на Путь Просветления.

Государь сильно вознегодовал на Хонэна. Он всё размышлял, какое решение принять ему в связи с этим случаем, а тут как раз монахи с горы Хиэй[33] прислали на святейшего жалобу, где называли его «супостатом Будды». Государь, сочтя сие за благовидный предлог, повелел Хонэну удалиться в изгнание в провинцию Тоса[34].

Судно, на котором святейший Хонэн направлялся к месту изгнания, в тот день вошло в гавань Кандзаки. Хонэну предстояло продолжить путешествие морем, и он должен был пересесть на большой корабль.

Прослышав об этом, Мияги умолила хозяина отпустить её ненадолго: «Я хочу лицезреть святого Хонэна, испросить у него покровительства и вознести вместе с ним молитвы о будущей жизни Дзютабэя-доно».

Хозяин с женой согласились. «Это праведное дело», — сказали они и отправили Мияги в гавань на маленькой лодке в сопровождении верной старухи и девочки-служанки.

Лодка святейшего Хонэна уже начала отходить от берега, и Мияги, повернувшись к нему, прокричала:

— Я живу в этом мире, занимаясь презренным делом. Прошу, научите меня молитве благодатному Будде Амиде! — Она, обливаясь слезами, умоляла Хонэна. Святейший взглянул на Мияги.

— Я вижу перед собой женщину, решившую расстаться с жизнью, — проговорил он. — Как это прискорбно, как печально… — И, взойдя на нос лодки, он звучным и чистым голосом десятикратно сотворил молитву.

Мияги благоговейно повторяла вслед за ним слова молитвы и, когда замерло у неё на устах последнее слово, бросилась в волны.

— Веруй в благодатную силу молитвы! И достигнет твой дух Просветления! — прокричал святейший Хонэн вслед исчезнувшей под водою Мияги и удалился под навес. В этот миг поднялась приливная волна, и лодку с Хонэном быстро отнесло от берега.

Перепуганные служанки поспешили к хозяину рассказать о случившемся. Хозяин заплатил лодочникам, те прыгнули в воду и вытащили на берег тело утопленницы. Мост, куда волны прибили несчастную, с той поры так и прозвали Мостом Мияги.

Останки погибшей девы любви положили в гроб и схоронили у подножия холма, среди поля. Надгробный камень на могиле Мияги — память о преданьях минувших дней — высится там и ныне.

Несколько лет назад я, увлёкшись изысканиями[35], оказался в деревне Кандзима, что на южном берегу реки Кандзаки, и провёл там три года в полном уединении, поселившись в маленькой хижине. Прознав о могиле Мияги, я решил отыскать её и, расспросив местных жителей, однажды пришёл к холму. Надгробный столбик был шириною в раскрытый веер, а могила имела вид самый плачевный. Но это зрелище тронуло меня до глубины души. В память о Мияги я сложил стихотворение:

Летней цикады

Хрупкая оболочка —

Сколь преходяща

Жизни сей быстротечность!

В этой юдоли

Странствуем мы с рожденья,

Но так несхожи

Наши пути земные!..

Малым дитятей

Батюшку потеряла;

С матушкой милой

Разлучили злодеи её —

Неисчислимы

Горести этой жизни.

Воле недоброй

Безропотно повинуясь,

Девичью гордость

Утратила безвозвратно —

И ночь за ночью

На кораблях случайных —

О поруганье! —

В гавани проводила.

К каждому ложу,

Слоено жемчуг-трава морская,

Льнула послушно…

Где искать утешенья?

Стоило ль ей

В мир жестокий родиться,

К жизни презренной?

В злой тоске и кручине

Долгие годы

Дни и ночи она влачила,

Горько стеная.

О, как жизнь безысходна…

Только однажды

В час вечерний, закатный,

Волны речные

Стали ей изголовьем -

И колыхались,

Словно жемчуг-трава морская,

Чёрные пряди…

Средь равнины широкой,

В травах высоких

Положили её в могилу…

Имя той девы,

Столь бесславно почившей,

В песнях воспето,

Не забыто оно поныне.

В росах прохладных

Меж буйных трав затерялся

Камень могильный…

Кто придёт заросшей тропою

Возложить к нему приношенье?

Так сложил я, совершив приношенье на могилу Мияги.

…Слыхал я, что теперь уж и следа не осталось от той могилы. Однако стихи я сложил лет тридцать назад.

«В горах Митиноку цветок из золота расцвёл чудесный»[36],- говорится в одном старом стихотворении, и это воистину так. В селении Ода у подножия этих гор жил один богатый человек, люди так и прозвали его: «богач из Оды». Никто в краю Адзума не мог тягаться с ним в богатстве. Однако человек этот, препоручив всё своё состояние сыну Кодэндзи, пил сакэ и вёл разгульную жизнь.

Старшая сестра Кодэндзи — Тоё, — овдовев, с дозволенья родных постриглась в монахини, вступила на путь Будды и стала зваться Хоэн-бикуни — монахиня Хоэн. Когда мать их скончалась, она взяла в свои руки бразды правления в доме. Сердце у Хоэн было доброе, она жалела работников и челядинцев; те же платили ей верной службой.