Томас Манн - Закон

Весть о том, что Моисей, по внушению Бога, простер над водами свой жезл и тем понудил их отступить и дать дорогу народу, разнесли повсюду Иошуа и Халев. Вероятно, так он и сделал и, торжественно воздевая руки, именем Иеговы призвал на помощь восточный ветер. Во всяком случае, вера народа в своего вождя тем более нуждалась в подкреплении, что именно там впервые она подверглась тяжелому испытанию. Ибо как раз там войско фараоново, пехота и колесницы, знаменитые колесницы со смертоубийственными серпами, настигли путников и едва-едва не положили кровавый конец их пути к Богу.

Эта весть, принесенная замыкающим отрядом Иошуа, вызвала в народе беспредельный ужас и отчаяние. Тотчас ярким пламенем вспыхнуло сожаление («И зачем только мы пошли за этим человеком, Моисеем!»), и поднялся всеобщий ропот, который, к великому огорчению и скорби Моисея, повторялся затем при всяком столкновении с трудностями. Женщины неистово вопили, мужчины кляли все на свете и потрясали кулаками, точь-в-точь как Моисей, когда приходил в возбуждение. «Разве в Египте нет могил, — кричали они, — в которые мы могли бы мирно сойти, каждый в свой час, если бы остались дома?! — Египет вдруг сделался «домом», хотя прежде был чужбиною и землею рабства. — Лучше бы нам служить египтянам, чем погибнуть от меча в этой глухомани!» Тысячу раз слышал впоследствии Моисей эти слова, и они отравили ему даже радость избавления, великую, всеобъемлющую радость. Он был «Моисей, тот человек, который вывел нас из Египта», — и это звучало похвалой, покуда все шло хорошо. Но стоило делам пойти худо — и эти слова тут же изменяли свою окраску и превращались в ворчливый укор, от которого было совсем не так уж далеко до побиения камнями.

На этот раз дела шли невероятно, посрамляюще хорошо. Божие чудо возвеличило Моисея, он был «тем человеком, который вывел нас из Египта», — теперь эти слова снова зазвучали по-иному. Народ валит по высохшим отмелям, следом за ним — египетские колесницы. И тут спадает ветер, волны поворачивают вспять, и клокочущие воды поглощают и всадника и коня.

Торжество беспримерное. Мариам, пророчица, сестра Аарона, била в литавры, предводительствуя женщинами, которые шли в хороводе. Она пела:

— Пойте Господу — высоко превознесся он — коня и всадника ввергнул в море!

Мариам сама сочинила эту песнь. Представьте же себе, как она звучала, да еще под грохот литавр!

Народ был глубоко потрясен. Слова «сильный, святой, страшный, хвалимый, творец чудес» не сходили с уст, и было неясно, относятся они к божеству или к Моисею, божиему мужу, чей жезл (как полагали) потопил в волнах египтян. Представления здесь сместились, но это смещение напрашивалось само собой. И когда народ не роптал, Моисей тратил немало сил на то, чтобы не дать им обожествить себя, бывшего только провозвестником и посланцем Бога.

Говоря по правде, это было отнюдь не смешно: то, чего он стал требовать от убогих своих единоплеменников, выходило за пределы всех человеческих обычаев и просто не укладывалось в голове смертного. Как только Мариам кончила петь и хоровод остановился, он воспретил им всякое ликование по случаю гибели египтян. Он возвестил: вышнее воинство Иеговы само готово было подхватить эту победную песню, но Господь напустился на них: «Как?! Мои создания утонули в море, а вы вздумали петь?» Эту короткую, но поразительную историю Моисей поведал всем. И прибавил:

— Не радуйся падению твоего врага; и сердце твое пусть не веселится его несчастием.

Впервые целая толпа, больше двенадцати тысяч человек, в том числе три тысячи способных носить оружие, услышала обращение «ты», которое охватывало всю их совокупность, но в то же время смотрело прямо в глаза каждому в отдельности — мужчине и женщине, старцу и дитяти — и, словно палец, упиралось каждому в грудь. «Падение врага твоего не встречай криком радости». Это было в высшей степени противоестественно! Но, видно, такая противоестественность как-то связана с незримостью Бога Моисеева, который пожелал быть нашим богом. Самым смышленым среди темной толпы мало-помалу становилось понятно, что он имеет в виду и какое это зловещее бремя — поклясться в верности незримому богу,

Теперь они были в Синайской земле, в пустыне Сур; это угрюмое место человек покидает лишь для того, чтобы оказаться в пустыне Фаран — не менее горькой и безрадостной. Почему эти две пустыни назывались по-разному — непонятно; они смыкались одна с другою и были одинаково каменистые, вспученные мертвыми буграми, безводные и бесплодные — проклятая равнина, тянувшаяся три дня, и четыре, и пять… Моисей поступил правильно, когда сразу же, не теряя времени, воспользовался своим авторитетом, который так возрос на берегу Тростникового моря, чтобы преподать тот нарушающий законы естества наказ: ибо он уже опять стал «Моисеем, этим человеком, который вывел нас из Египта», — что теперь означало: «принес нам несчастье», — и громкий ропот бил ему в уши. На четвертый день вода, которую они взяли с собой, подошла к концу. Тысячи людей изнывали от жажды, над головой их было неумолимое солнце, а под ногами — отчаяние, нагое отчаяние, была ли то еще пустыня Сур, или уже пустыня Фаран — все равно. «Пить! Что мы будем пить?!» Они кричали во все горло, не думая и не заботясь о своем вожде, который мучился оттого, что был за них в ответе. Он бы хотел один томиться от жажды, больше того — навсегда забыть вкус воды, лишь бы только напоить их, лишь бы только не слышать: «Зачем ты сманил нас из Египта?!» Самому страдать нетрудно, несравненно мучительнее сознавать свою ответственность за такую вот толпу, и заботы удручали Моисея, удручали во все дни жизни его — больше, нежели любого другого человека на свете.

Скоро и еда вся вышла — да и надолго ли, в самом деле, могло хватить взятых впопыхах лепешек? «Что мы будем есть?» — теперь звучал еще и этот крик, перемежавшийся плачем и бранью, и Моисей провел тягостные часы один на один с Богом, упрекая его и сетуя на то, как жестоко с его стороны возлагать бремя целого народа на плечи одного своего раба. «Разве я зачал и родил весь этот народ, — спрашивал он, — так чтобы ты мог сказать: «Неси его на руках своих»? Где мне взять пищу, чтобы накормить весь народ? Они плачут и говорят мне: «Дай нам мяса, чтобы мы наелись!» Я не могу один нести на руках весь народ — это слишком тяжело. А если ты решил поступить со мною так, лучше убей меня, чтобы не видеть мне моей и их беды».

И Иегова не оставил его. Что до питья, то на пятый день, когда они шли по какому-то плоскогорью, им попался источник, окруженный деревьями; впрочем, он значился и на той карте, которую носил в голове Иошуа, и назывался «Источник Мерра». Правда, из-за вредных примесей вода была отвратительна на вкус, и это вызвало горькое разочарование, и ропот широко прокатился по толпе путников.

Но Моисей — нужда сделала его изобретательным — поставил какое-то подобие фильтра, который задерживал дурные примеси — если не целиком, то, во всяком случае, значительную их часть; так он сотворил чудо при источнике, которое превратило вопли ярости в восторженные клики и сильно подкрепило его авторитет. Слова «который вывел нас из Египта» сразу же вновь приобрели розовый оттенок.

Что касается пищи, то и здесь тоже свершилось чудо, которое сначала встретили с изумлением и восторгом. Оказалось, что пустыня Фаран на большом протяжении покрыта съедобным лишайником — манной, сладковатыми на вкус маленькими катышками, с виду похожими на кориандровое семя или на бделий; он очень быстро портился и начинал гнить, если его не ели сразу же, как соберут, зато, истолченный, растертый и выпеченный в золе наподобие хлеба, был, на худой конец, вполне сносной пищей и вкусом даже напоминал лепешку с медом, по мнению одних, а по мнению других — жмыхи.

Таково было первое, благоприятное впечатление, ио оно удержалось ненадолго. Уже через несколько дней люди насытились манной и устали от нее: больше есть было нечего, и она очень скоро опротивела им и застревала у них в глотке, и они жаловались:

— В Египте мы даром ели рыбу, и дыни, и бобы, и лук, и репчатый лук, и чеснок. А теперь наша душа изнывает, нет ничего, только манна в глазах наших.

С болью слышал Моисей эти речи и, конечно, все тот же вопрос: «Зачем ты сманил нас из Египта?!» И он вопрошал Бога: «Что мне делать с этим народом? Они больше не хотят манны. Смотри, еще немного — и они побьют меня камнями».

Впрочем, от побиения камнями его надежно оберегал Иошуа и вооруженный отряд, который юноша набрал еще в Гошене; они обступили своего освободителя кольцом, едва лишь угрожающий ропот поднялся среди темного люда. Это был маленький отряд, состоявший пока только из юных воинов, с Халевом в качестве поручика во главе, но Иошуа ждал лишь удобного случая, чтобы, выказав достоинства полководца и передового бойца, принять под свою команду всех способных носить оружие — три тысячи мужчин, от первого до последнего. И он знал, что удобный случай не замедлит представиться.