Кнут Гамсун - Женщины у колодца

Абель с самого начала должен был содержать большую семью. Но он не унывал, хотя в первое время и было немного трудно. Он работал усиленно и отец помогал ему. Оливер заменял ему работника в кузнице. К тому же одним ртом стало меньше в семье: голубоглазая сестрёнка Абеля вышла замуж за его товарища, кочегара. Но этот удивительный чудак потихоньку плакал, расставаясь с нею. «3ачем ей было так торопиться!», — говорил он.

Однако, скоро и другая сестра, с карими «фамильными» глазами, покинула его. Она тоже могла бы не торопиться с замужеством, как думал Абель. Но явился Эдуард и взял её. Он пробыл в отсутствии много лет и вернулся уже совершенно взрослым, здоровым, широкоплечим матросом. Эдуард наткнулся на сопротивление у своих родителей и у сестёр, когда объявил, что женится на сестре Абеля. Во-первых, она ещё слишком молода, а во вторых...

— Что вы такое говорите? — сказал он с величайшим изумлением. — Что у неё такая мать и вообще нет отца?

Они объяснили ему всё подробно. Но Эдуард был моряком, был весёлым малым и к тому же был влюблён. Плевать ему на всякие бабьи сплетни! Пусть говорят, что угодно! Важно было только то, что видишь собственными глазами.

Для большей убедительности ему рассказали, что и маленькая Лидия не захотела вступить в эту семью и отказалась от Абеля.

— Ну, это напрасно, — сказал он.

Сделать с ним ничего нельзя было и свадьба состоялась. На ней присутствовали обе семьи, и Абель опять встретился с маленькой Лидией. Она заговорила с ним сама и хотя не спрашивала его прямо, забыл ли он её, но видимо желала получить от него объяснение, почему он не вернулся, как говорил ей. Она имела печальный и кроткий вид и слегка покашливала, хватаясь рукой за грудь. Он должен был видеть, что она стала другая, что она серьёзно относилась к жизни, плакала по ночам и даже харкала кровью. Но, разумеется, она была разодета в пух и прах, несмотря на свой благочестивый вид и глаза, в которых по временам появлялись слёзы. Однако нечего было опасаться за неё и кто посмеялся бы над её влажными от слёз глазами, тот увидел бы, что они немедленно стали сухими и сердитыми. Она умела себя защитить.

Эдуард со своей молодой женой не остались в городе. Они уехали в Америку. Эдуард увидал, что делается в его семье. Дом был полон взрослых дочерей, которые сидели за шитьём и держали себя очень важно. Абель, из-за своей сестрёнки, старался отговорить Эдуарда уезжать в Америку, но тот остался при своём решении.

Все эти браки и разные мелкие события разумеется имели значение только для семьи Оливера. Самому Оливеру жилось теперь лучше. Его уже больше не преследовали. Он обедал каждый день за большим столом Абеля и получал от него, как прежде, карманные деньги. Что ещё было нужно ему? На него не смотрели косо и Петра молчала.

К Оливеру снова вернулось мужество и прежняя устойчивость. Тогда, когда несчастье сразило консула, то этот большой человек сразу свалился и от всего отказался. Когда неожиданный удар был нанесён ночью мировоззрениям почтенного почтмейстера, то он с этой минуты сделался безмолвным и почти идиотом. Старый честный кузнец не мог выносить зла, не мог вынести мысли, что на него пало подозрение, будто у него есть сын, всё тело которого было разрисовано неприличной японской татуировкой. Он стал после этого как ребёнок, плакал, судорожно кривил губы, благодарил Господа за доброе и за злое и ждал смерти. Оливер был очевидно создан из более стойкого материала, как человек, и потому выносил жизнь. Кто мог бы опуститься ниже его? Но достаточно было какой-нибудь небольшой удачи, удавшегося воровства или мошеннической уловки, и он опять был доволен. Он ездил по свету, он видал пальмы, но что же это дало ему?

Дни проходили. Уличные мальчишки больше не кричали ему вслед, и только Олаус не оставлял его в покое и спрашивал его в присутствии других людей о докторском свидетельстве. Оливер пошёл домой, сжег это свидетельство и проклял его. Он старался избегать, насколько мог, своего мучителя и даже принёс ему табаку, чтобы задобрить его. Но Олаус не отставал от него и в особенности было неприятно Оливеру, когда он стал приставать к нему со своими назойливыми вопросами как раз при Иёргене, который подошёл к нему. Ведь Оливер раньше бахвалился перед ним и к тому же он теперь породнился с Иёргеном? Будь у Олауса сколько-нибудь такта и деликатности, то он не стал бы делать это! Но он спросил Оливера, зачем он собственно носит платье? Не всё ли равно было бы, если бы он ходил по улице нагишом?

Оливер был взбешён, и хотя Иёрген уговаривал его не обращать внимания на Олауса, но Оливер не мог успокоиться и, оставив Иёргена одного, быстро заковылял, свернув на главную улицу.

Какое счастье, что это была суббота! Оливер был в своём лучшем платье и потому решил развлечься, позабыть приставания Олауса. Он остановился перед витриной башмачника и стал рассматривать дамские ботинки, громко высказывая своё мнение, как распутный человек, и заговаривая с прохожими. Но какой-то юноша бросил ему в лицо обидное прозвище и поднялся хохот. В этот момент с ним опять заговорил Иёрген, который подошёл к нему, и это охладило несколько ярость Оливера. В своём отчаянии он всё же громко воскликнул:

— Теперь я пойду в танцевальный зал!

Он купил душистую воду и облил себя ею, так что от него уже издали несло духами, затем купил разные сладости и мелкоистолченый тальк. Видимо он решил забыться во что бы то ни стало, вернуться к прошлому, к прежним любовным историям, похищениям девушек. Кто знает, быть может, он черпал своё мужество в своей полной безнадёжности? Жизнь его была так жалка, почти до смешного. Он был бледен и покрыт потом, но, вынув карманное зеркальце, стал прихорашиваться.

Когда он вошёл в залу, то все глаза обратились на него. Раздались возгласы: «А, Оливер! Ха-ха! «... Оливер сел на скамейку и заговорил с соседями.

Он рассказывал о том, как он отплясывал раньше в Гамбурге, в Нью-Йорке, с женщинами всех рас и цветов и имел с ними любовные связи. Он кружился в вальсе с малайками, китаянками, индианками и негритянками, а самую прелестную из всех индианку он даже расцеловал!

Бледный и потный, Оливер напрягал свои силы, чтобы казаться весёлым. Ему поддакивали, но при этом говорили, что теперь ему ни о чём подобном думать нельзя. И он отвечал, почему же нет? Такая пламенная натура, как у него, не может погаснуть, не может перестать чувствовать! Он угощал сладостями молодёжь, слушавшую его рассуждения о том, как надо танцевать. Он бы хотел показать им это и, вынув мешочек с тальком, предложил посыпать пол, чтобы ноги легче скользили.

Это было сделано и действительно танцевать стало легче. «Ты понимаешь своё дело», — сказали ему и снисходительно разговаривали с ним. Но это маленькое, внимание, оказанное ему, тотчас же заставило его возгордиться.

— Посмотрите на эту девушку! — сказал он. — Какая у неё грудь! Подите и скажите ей, что я хочу с нею поговорить!

Девушка пришла и он угостил её конфетками. За нею пришла другая и затем приходили многие. Он угощал их и болтал, весь бледный и потный, о том, до какой степени они привлекают и возбуждают его.

— Тебя! — сказали они, взвизгивая от хохота.

— Да, да, — уверял он. — Вы чрезвычайно привлекаете меня.

Что за беда, что он хромой! Он не хуже других. Видели бы они, как ухаживала за ним больничная сиделка в Италии! Она непременно хотела выйти за него замуж. Он просто не знал, куда деваться от её поцелуев и ласк...

Танцы продолжались. Оливер отстукивал такт ногой и костылем. Ему сказали, чтобы он был потише, и некоторые из молодых парней стали сердиться, потому что он отвлекал молодых девушек своей фривольной болтовней и своими угощениями. Но ничто не помогало. Он чувствовал себя в праздничном настроении, он был любимцем девушек, и если их спросят, то они, конечно, не станут отрицать этого!

Ах! Одна пара поскользнулась и упала. Раздались крики, визг. На неё повалилась другая. Произошла суматоха. Что это такое? Тальк! Откуда он взялся? В платьях, выпачканных в пыли и тальке, танцующие бросились к Оливеру и стали поносить его. Напрасно Оливер старался возразить им, что он сам много раз танцевал на полу, посыпанном тальком. Они не слушали его, требовали, чтобы он заплатил за испорченные платья, и ругали идиотом и свиньёй. Тут Оливер, с видом собственного достоинства, объявил им, кто он такой, что он в течение многих лет был заведующим складом консула Ионсен, и они должны стыдиться обращаться так с человеком, занимавшим такое положение...

Тут поднялись неистовые крики. Какие только прозвища не посыпались на него! Ему ставили на вид, что он из себя представляет, какой остаток человека! Он пустая оболочка колбасы, кладеный баран! И ещё выдумал обливать себя духами! Вон его! Вон!

Разумеется, это приключение стало известно в городе, и женщины у колодца с негодованием говорили о нём. Они не могли понять, отчего этот погибший человек не обратится лучше на путь благочестия, не ходит в церковь? Для чего же и существуют церкви! Но, как это ни странно, а Петра на этот раз оставила Оливера в покое, хотя она отпрянула назад, когда он вошёл в комнату: до такой степени от него несло духами. Однако, дело не дошло до ссоры, судьба пришла к нему на помощь. От филолога Франка пришло известие, что он назначен временным директором высшей школы в городе.