Константин Станюкович - «Берег» и море

И Артемьев отбывал службу на броненосце и старался избыть скуку на берегу. Там вместе со всеми дулся в карты, покучивал и, после ужинов, обильных вином, «любил» и китаянок, и японок, и заезжих француженок, и англичанок, и русских быстро влюбляющихся окраинных дам.

Он не особенно разбирал достоинства и прелести женщин, но зато и забывал их на следующий день. Только встреча после возвращения в Россию с Софьей Николаевной и любовь к ней, непохожая на прежние авантюры, заставили взглянуть на себя, одуматься и о многом задуматься… И семь лет пронеслись так счастливо!

А теперь?..

«Ужели он такой „подлец“, что не может ни сбросить с себя чар „великолепной Варвары“, ни признаться „святой Софии“, что она нелюбимая, и они должны разойтись?»

Такие мысли пробегали в голове Артемьева, когда ему живо представилось последнее прощание с Варварой Александровной, вдруг сделавшейся «Вавочкой». Словно бы в доказательство своей любви, она вдруг решилась «забыть для него первый раз в жизни долг жены», и горячею лаской еще более отравила доверчиво влюбленного моряка.

Когда Артемьев подъехал к крейсеру, там пробили две склянки.

Был час дня. После обеда команда отдыхала. Кроме вахтенного офицера и нескольких вахтенных матросов, наверху – ни души.

«Видно, не обрадовались новому старшему офицеру!» – подумал Артемьев, приставая к борту.

Щегольски одетый, в белой тужурке, мичман, в фуражке по прусскому образцу, входящему в моду, безбородый, с закрученными кверху усами, недурной собой, бойкий и не без апломба на вид молодой человек, резким, отрывистым голосом вызвал фалгребных и встретил Артемьева, приложив с официальною напускною серьезностью к козырьку свои выхоленные белые пальцы с несколькими кольцами на мизинце и не без церемонного любопытства рассматривая нового старшего офицера.

О назначении Артемьева на «Воина» уже знали из телеграммы, полученной из Петербурга капитаном.

– Командир дома? – спросил Артемьев, протягивая руку.

– Дома. Только что позавтракал. Верно, еще не спит.

Этот бойковатый, навязывающийся на фамильярность мичман, напомнивший Артемьеву новый во флоте тип «аристократических сынков» и хлыщей, которые рисуются декадентскими взглядами, хорошими манерами, – не понравился Артемьеву, и он с большею сухостью проговорил:

– Велите принять со шлюпки мои вещи и пошлите доложить командиру, что я прошу позволения явиться к нему.

И мичман, уже скорее с почтительным видом подчиненного, промолвил:

– Есть. Прикажете снести в вашу каюту?

– Разве старший офицер уехал?

– Две недели тому назад! Уж мы целый месяц стоим здесь! – прибавил мичман.

И, иронически почему-то усмехнувшись, отдал приказания.

Через минуту сигнальщик доложил:

– Командир просят в каюту!

Артемьев пошел вниз, а мичман Непобедный решил, что новый старший офицер – не из «порядочного общества». Да и фамилия!.. «Что такое Артемьев?» – проговорил мичман.

– Честь имею явиться. Назначен старшим офицером!

Кругленький, толстенький, небольшого роста, упитанный человек лет сорока, в тужурке, с большою бородой, маленькими живыми глазами, лысый, с маленьким брюшком и добродушным лицом, точно сорвался с дивана и торопливыми, суетливыми шажками приблизился к Артемьеву и протянул пухлую, с ямками, короткую руку.

И, как будто о чем-то вспомнив, он вдруг принял серьезный начальнический вид командира, то есть нахмурил лоб, откинул кверху свою круглую голову, приподнялся на носках, словно бы стараясь казаться выше ростом, и неестественно внушительным тоном, который казался ему необходимым по его положению и который сам казался ему и не к месту и стеснительным, проговорил, слегка понижая свой крикливый голос:

– Получил о вашем назначении телеграмму… Очень рад… Знаю по вашей репутации… Уверен, что приобрету в вас хорошего помощника… И… тому подобное…

Капитан запнулся и несколько раз повторил: «И тому подобное», – слова, которыми несколько злоупотреблял и не всегда кстати.

Но, словно бы убедившись, что играть в начальника и приискивать глупые слова совершенно достаточно, он приветливо растянул рот, открывая блестящие зубы, улыбнулся и глазами и лицом, пригласил садиться и радушно спросил, завтракал ли Александр Петрович, и, узнав, что Артемьев завтракал, предложил рюмку «мадерцы».

Артемьев отказался и от вина.

– Так стакан чайку… Эй, Никифоров! Чаю! У меня отличный коньяк… Надеюсь, мы поладим и ссориться не будем. Не люблю я, Александр Петрович, ссориться… И без того здесь отчаянная скука… Вот увидите… Так чего еще ссориться! Мне год отзванивать ценз… А вы на сколько лет к нам?

– На три! – недовольно протянул Артемьев.

– Долгонько!

И капитан меланхолически свистнул.

– Ведь и вы, Александр Петрович, женаты. И я имел честь встречать вашу супругу. Конечно, не в разводе?.. – шутливо прибавил Алексей Иванович.

– И не разведен, и трое детей, Алексей Иванович!

– В некотором роде: «бамбук»!

Толстый капитан зажмурил глаза и рассмеялся необыкновенно добродушным, заразительным и приятным смехом.

– Просились сюда? – уверенно спросил он.

– Назначили. И никак не отвертелся, Алексей Иванович, – смеясь, ответил Артемьев.

И подумал:

«Добрый человек этот Тиньков. С ним, конечно, будем ладить!»

– А я, батенька, просился. Пять детей детворы, – я ведь большую часть службы отстаивался по летам на мониторах в Транзунде! – довольно усмехнулся при этом капитан. – Ну, долги… И тому подобное… Надел мундир и к Берендееву… Понимаете?.. Поневоле попросишься и в эти трущобы…

Вестовой подал чай. Алексей Иваныч подлил fine champagne [2] гостю и подлил себе.

Видимо обрадованный, что может поболтать с новым порядочным человеком, да еще с помощником, с которым можно нараспашку посудачить о высшем начальстве, капитан начал расспрашивать о том, что нового в Петербурге и в Кронштадте, остается ли Берендеев на своем месте, или, в самом деле, назначат Нельмина («Порядочный-таки прохвост и все такое!» – вставил Алексей Иванович), и, узнавши от Артемьева, что Берендеев не уходит, капитан, вероятно, по случаю такого приятного известия, подлил себе еще коньяку и подлил гостю и, отхлебнув чаю, проговорил:

– По крайней мере наш старик – не шарлатан. Честный и справедливый, и работящий. Ему не смеют нашептывать… И тому подобное… Шалишь…

Посудачив с удовольствием о разных начальниках центрального управления, Алексей Иванович познакомил своего старшего офицера и с начальником эскадры, контр-адмиралом Парменом Степановичем Трилистниковым.

– Ничего себе… Не разносит. Любит только, чтобы матросы громко и радостно встречали. А на ученьях не придирчив. И сам небольшой до них охотник… Кажется, только и думает, как бы окончить свои два года и вернуться. Одним словом, был бы спокойным адмиралом, если бы не адмиральша…

– А что?

– Увидите… Она ведь здесь, на «Олеге»… Дама воинственного характера. Вроде Марфы Посадницы… И все такое… Перед ней адмирал пас… А она всегда с адмиралом будто с бескозырным шлемом в руках. И чтобы подчиненные ее боялись… Очень апломбистая! Всякую смуту заводит на эскадре… Запретили бы в Петербурге начальникам эскадр своих жен… Только наш адмирал краснеет, а выйти из-под начальства адмиральши не смеет… Она и переводит и назначает офицеров. К одним благоволит, других не любит. Понимаете… Все-таки военный флот, и вдруг баба!.. Нехорошо!..

– Совсем гнусно… Уж я слышал.

– И еще, слава богу, эта самая Марфа Посадница, с позволения сказать, – сапог и под пятьдесят… Даже матрос после долгого перехода не влюбится… И все подобное… А что если бы такая начальница да была молодая и обворожительная, вроде «великолепной Варвары»! Что бы вышло?..

– Какой «великолепной Варвары»? – порывисто спросил Артемьев.

– Да вы, Александр Петрович, разве не знаете… Варвару Александровну Каурову?

– Встречал! – ответил Артемьев и густо покраснел.

– То-то и есть… Я и говорю, что бы вышло… Мне нет дела до ее там конституции с мужем, когда он плавает, а она на берегу. Но знаю, что поклонников у «великолепной Варвары» всех чинов, от мичмана до вице-адмирала, много. И скотина Нельмин еще сам хвастал…

– Он лжет! И вообще лгут на нее! Она порядочная женщина! – перебил Артемьев.

– Да вы что кипятитесь, Александр Петрович. Я… И тому подобное… Вовсе и не думал что-нибудь. И очень уважаю человека, как вы, который бережет репутацию женщины… И тому подобное…

Алексей Иванович говорил растерянно и испуганно. Артемьеву стало жаль Алексея Ивановича.

И он сказал:

– Я уверен, что вы, Алексей Иванович, не станете чернить женщину без доказательств. Не такой же вы человек… Меня раздражил Нельмин… Скотина!..

– Отъявленная скотина!..

Капитан, конечно, уже не продолжал речи о «великолепной Варваре» («Быть может, еще родственница!» – подумал Алексей Иванович, тоже ухаживавший за ней, хотя и безуспешно) и счел своим долгом порекомендовать своему старшему офицеру команду.