Ясунари Кавабата - Озеро

— Там денег не было вовсе. — Мияко закрыла глаза, прижала к ним холодное полотенце и замерла, чувствуя, как часто бьется сердце.

Мияко имела две сберегательные книжки. Вторая была на имя Тацу, у которой она и хранилась. О последней старик Арита ничего не знал. Именно Тацу посоветовала ей так поступить.

Двести тысяч иен Мияко сняла со своей книжки. Она сделала это втайне от Тацу, опасаясь, как бы Арита не прознал об этом, иначе обязательно потребует объяснений, на что она их потратила. И Мияко решила соблюдать максимум осторожности, чтобы случайно не проговориться.

Двести тысяч иен — это была компенсация Мияко за потерянную юность, за краткую пору расцвета, отданную полумертвому седому старцу. Деньги были оплачены ее молодой кровью. Но теперь они пропали. Мияко все еще никак не могла поверить в случившееся. Одно дело, когда деньги истрачены, — тогда хоть помнишь, на что их потратил, и после того, как их не стало. Совсем другое, когда просто так теряешь сбережения, которые копил годами, — остается лишь горькая мысль: зачем было копить столько лет?

И все же Мияко не могла отрицать, что, потеряв деньги, ощутила на миг радостное волнение. И убежала она не из страха перед преследовавшим ее человеком, а потому, что испугалась неожиданно охватившей ее радости. Но, как и Гимпэй, она не могла бы ответить на вопрос: ударила ли она своего преследователя сумкой или просто бросила ее в его сторону? Безусловно, Мияко знала, что вовсе не роняла сумку. У нее тогда вдруг сильно заболела рука, и эта боль пронзила ей грудь, все тело. Мияко на миг даже замерла в некоем болезненном восторге. Будто неясные чувства, забродившие внутри нее, пока ее преследовал мужчина, вырвались наружу и вспыхнули ярким пламенем. Словно в единый миг ожила ее юность и мстила за себя, за годы, отданные в жертву старику Арите. И если это было действительно так, то Мияко получила мгновенную компенсацию за долгие годы стыда и ощущения своей неполноценности, когда она копила эти двести тысяч. Значит, деньги пропали не зря.

Но дело оказалось вовсе не в деньгах, не в этих двухстах тысячах иен. Когда Мияко размахнулась, она позабыла о деньгах и далее не заметила, как сумка сорвалась у нее с руки. Не вспомнила Мияко о сумке и тогда, когда, повернувшись, бросилась бежать. Следовательно, она вовсе не лгала, сказав, будто уронила сумку. Честно говоря, она и думать забыла о ней и о лежащих там деньгах еще до того, как ударила Гимпэя. Всем сердцем она ощущала лишь одно: ее преследует мужчина, и в тот миг, когда это ощущение достигло вершины, сумка сорвалась с ее руки.

Радостное чувство не покидало ее и когда она вошла в дом. Должно быть, поэтому Мияко постаралась незаметно проскользнуть к себе на второй этаж.

— Иди вниз, я хочу переодеться, — сказала она, обтерев шею и руки.

— А почему бы вам не переодеться в ванной? — спросила Тацу, с подозрением поглядывая на хозяйку.

— Лень туда идти.

— Скажите, вы точно помните, что уронили сумочку около аптеки? Я все же схожу в полицейский участок — надо предупредить о случившемся.

— Сейчас уже и не помню.

— Это почему?

— Меня преследовал мужчина… — проговорила Мияко. Ей так хотелось поскорее остаться одной, прийти в себя от радостного возбуждения, что признание невольно сорвалось у нее с языка.

— Опять?! — Круглые глазки Тацу недобро сверкнули.

— Опять. — Мияко кивнула и сразу почувствовала, как радость испарилась и ей на смену пришла опустошенность.

— А вы сразу возвратились домой? Или, может быть, решили поводить за нос вашего преследователя?.. Наверно, поэтому и потеряли сумку. — Заметив, что дочь все еще находится в комнате, Тацу прикрикнула: — Сатико, а ты чего здесь околачиваешься? Ну-ка, спускайся вниз!

Девушка с любопытством прислушивалась к их разговору, забыв, что он вовсе не предназначен для ее ушей. Она покраснела и поспешно покинула комнату.

Собственно, для нее уже давно не было секретом, что на улице за Мияко часто увязываются мужчины. Знал об этом и старик Арита. Однажды посреди Гиндзы[1] Мияко сама шепнула ему:

— Какой-то человек идет за мной следом.

— Да? — Старик хотел обернуться.

— Не оглядывайтесь, — предупредила она.

— Разве нельзя? А почему ты решила, что он тебя преследует?

— Почувствовала. Он недавно шел нам навстречу. Высокий такой… в синей шляпе.

— Я не обратил внимания. Но, может, ты подала ему знак, когда он проходил мимо?

— Глупости! Неужели я похожа на женщину, способную заигрывать с первым встречным?

— Но тебе, наверное, приятно, что он обратил на тебя внимание?

— Может, и правда стоит с ним познакомиться… Давайте пари: до какого места он будет идти за мною? Договорились? Только вряд ли что-нибудь получится, если рядом со мной он увидит старика с палкой. Вы зайдите вон в ту мануфактурную лавку и понаблюдайте оттуда. Если он пойдет за мной до конца улицы и обратно, с вас белый летний костюм, но только, пожалуйста, не полотняный.

— Ну а если проиграешь?

— Если проиграю? Дайте подумать… Я позволю вам всю ночь отдыхать, положив голову мне на руку.

— Учти, будет нечестно, если ты обернешься к нему или заговоришь.

— Само собой.

Арита заранее знал, что проиграет пари, но был уверен, что и в случае проигрыша Мияко позволит ему отдыхать на ее руке. Правда, кто знает, не выдернет ли она руку из-под его головы, когда он уснет, с горечью подумал Арита. Наблюдая за Мияко и следовавшим за ней мужчиной, он вдруг почувствовал, будто к нему возвращается молодость. Он вовсе не ревновал. Ревность вообще была под запретом.

У себя дома старик содержал в должности экономки миловидную женщину лет тридцати. Она была старше Мияко почти на десять лет. Лежа рядом то с одной, то с другой — обе они подкладывали ему руку под голову или обнимали за шею, — этот семидесятилетний старец каждую из них воспринимал и как мать. Ведь только мать способна дать забвение от страхов, которыми полон этот мир. Так он думал. Экономке и Мияко было известно о существовании друг друга. Он сам рассказал им об этом, а Мияко предупредил: если она начнет хоть чуточку ревновать, он либо изувечит ее, либо умрет от разрыва сердца. Наверно, так Арита пытался обеспечить себе спокойную жизнь. Он страдал от невроза сердца, и Мияко об этом знала — всякий раз во время приступа она мягко поглаживала ему грудь, нежно прикасалась к ней щекой.

Что до экономки, которую звали Умэко, то она, по-видимому, не могла подавить в себе ревнивое чувство. Мияко вскоре стала догадываться: если старик Арита приходил к ней в хорошем расположении духа и баловал ее, значит, в тот день экономка доняла его ревностью. Как только может эта молодая еще женщина ревновать немощного старца? — с презрением думала Мияко.

Арита нередко хвалил экономку, называл ее примерной, домовитой хозяйкой. Мияко из этого делала вывод, что в ней, в отличие от Умэко, он хотел видеть лишь девицу для развлечений. Но и от Умэко и от Мияко он прежде всего жаждал проявления материнского чувства. Когда Арите было два года, отец развелся с его матерью и привел в дом другую женщину. Старик часто рассказывал Мияко эту историю и в заключение всякий раз говорил:

— Как был бы я счастлив, если бы место мачехи заняли такие женщины, как ты или Умэко.

— Не знаю, не знаю! Может, я изводила бы пасынка. Наверно, в детстве вы были противным мальчишкой.

— Нет, я был послушным ребёнком.

— Должно быть, в воздаяние за то, что мачеха изводила пасынка, вам на старости лет достались две добрые мамаши. Разве вы не счастливы? — однажды иронически заметила Мияко. На это Арита вполне серьезно ответил:

— И правда! Я так благодарен тебе.

«Ах, значит, он благодарен!» — злилась Мияко и в то же время думала: есть чему поучиться у этого семидесятилетнего старца.

Похоже, Ариту, который по-прежнему трудился, несмотря на возраст, раздражал праздный образ жизни Мияко. Предоставленная себе Мияко чуралась всякой работы. Молодость безвозвратно уходила, а ее уделом было бессмысленное ожидание визитов Ариты. Мияко удивляли старания служанки Тацу как можно больше выжать из старика. Это она пыталась надоумить Мияко, чтобы та утаивала часть платы за отель, когда Арита отправлялся с ней в путешествие. Тацу посоветовала договориться с метрдотелем, чтобы тот выставлял завышенные счета за помер и разницу делил с Мияко. Но Мияко не захотела унизиться до таких махинаций.

— Раз вам это не по душе, попытайтесь хотя бы утаить кое-что из чаевых. Ради престижа старик не станет скупиться, а вы рассчитывайтесь в соседней комнате. К примеру, получите от него три тысячи и, пока идете расплачиваться, суньте тысячу иен за пазуху или под пояс кимоно.

— Перестань! Противно слушать — до чего же ты жадная и мелочная.

Но это вовсе не было для Тацу мелочью, если учесть ее мизерное жалованье.