Карел Чапек - Как делается фильм

– Сегодня дело шло отлично, – радуется режиссер, когда к вечеру его, изнемогающего от усталости, едва не выносят на носилках из павильона. – Накрутили двадцать кадров!

А эти двадцать кадров на экране промелькнут за десять минут, да еще зачастую большинство из них выбросят при монтаже. Такая уж это работа.

Поэтому расстаньтесь с иллюзией, будто обожаемая вами кинозвезда как-нибудь переживала те поцелуи, слезы и пылкие взгляды, которыми она пленяет вас на экране. Куда там! Это были лишь номера кадров. Впрочем, если вы не хотите отказаться от иллюзий – тоже хорошо; зачем, в самом деле, смотреть на кино более критически, чем на многие другие человеческие поступки?

В кинематографии все еще много технически несовершенного, примитивного. Например, актеры играют, так сказать, «вручную», кустарно. Все еще не изобретена машина, которая сыграла бы скорее и экономнее. Но, видимо, придет и это.

Пока же то, что сыграно и отснято «вручную», попадает в великолепные и совершенные машины.

В них вставляется катушка отснятой пленки, и машина автоматически проявляет, фиксирует и копирует. Потом пленка опять попадает в человеческие руки – к техническому контролеру. Слишком светлые или слишком темные копии помечаются и вставляются в другую машину, которая сама исправляет их. Потом склеиваются оптическая и звуковая ленты. Потом пленка лакируется, и я не знаю, что еще. Короче говоря, все делается тихими и изящными машинами в светлых стеклянных лабораториях, слегка пахнущих химикалиями, и чистых, как операционная в клинике. Здесь неторопливо двигаются люди в белых халатах и нитяных перчатках, нежными движениями рук сматывая и разматывая блестящие киноленты. Говорю вам: лаборатория, где обрабатывается фильм, – настоящее чудо техники по сравнению со съемочным павильоном. Что поделаешь, человеческий труд, видно, во все века неизбежно бывает немного сумбурным и драматически напряженным, связан со спешкой, криком, шумом, потом лица и скрежетом зубовным…

Из лаборатории фильм выходит еще не готовым. На рулонах кадры в том порядке, как их снимали, с пятого на десятое. Фильм надо прежде всего просмотреть в демонстрационном зале, где он впервые появляется на экране и выглядит примерно так,

На экран вылетает юноша в свитере, выставляет табличку с номером «27», кричит:

– Двадцать семь! – хлопает хлопушкой и исчезает. Валнога сидит у письменного стола и пишет. Слышен стук. Валнога поднимает голову:

– Войдите!..

– Стоп! – звучит голос режиссера. – Повторить! После стука должна быть секундная пауза…

Снова выскакивает юноша с табличкой, кричит:

– Двадцать семь! – и хлопает хлопушкой. За письменным столом сидит Валнога и пишет. Слышен стук.

– Войдите!..

– Стоп! – орет режиссер. – Проклятье! Чтоб вам пусто было. Кто там топал сзади?.. Какая скотина…

Затем выскакивает юноша с табличкой, ревет:

– Сто восемьдесят пять! – и хлопает хлопушкой. Крупным планом показывается голова мадемуазель Мириам Неколь.

– Нет, никогда! – восклицает голова.

– Роскошно!

Юноша с табличкой кричит:

– Сто девяносто семь! – и хлопает. Снова голова мадемуазель Мириам Неколь.

– Плакать! – слышен голос режиссера.

Из глаз мадемуазель Мириам вытекает крупная слеза.

– Стоп! Отлично!

– Стоп! – кричит режиссер в просмотровом зале. – Этот кадр несинхронный. Переснять, Дальше!

И бежит кадр за кадром, с табличками, выкриками и хлопушками. Иногда лента синхронна, но слишком бледная, иногда так страшна, что ее называют «зарезанная», иногда на ней случайно виден микрофон или юпитер, и такие куски, разумеется, нужно выбросить. Некоторые кадры – немые, они будут озвучены позднее, это называется постсинхронизация. Короче говоря, это и есть те самые камешки, из которых сначала начерно, а потом начисто будет монтироваться фильм, где кадры соединены между собой с помощью различных приемов – диафрагмой, наплывом, затемнением и так далее. Только теперь будет окончательно складываться фильм. С ножницами и клеем в руках монтажеры создадут, в общем, связное действие, и когда фильм станет наконец вполне вразумительным, режиссер придет к мрачному выводу: – Ну вот, теперь надо сократить его на двадцать пять минут.

А потом еще появится продюсер и предложит опустить некоторые диалоги – это, мол, публике неинтересно.

Наконец, цензура потребует вырезать сцену, где Мо-ленда душит бедняжку Мириам Неколь.

И когда все оставшееся снова склеено и приведено в порядок – грандиознейший боевик сезона окончательно готов.

Так уж повелось в мире кино – каждый фильм, который сейчас снимается на студии, считается лучшим в сезоне. Поэтому пока Альфафильм снимает свою картину и ее директор едва не лопается от гордости, директора Бетафильма и Гаммафильма заметно желтеют и удрученно бормочут что-то вроде: «Еще посмотрим», «цыплят по осени считают» и т. д. Альфафильм тем временем повсюду рекламирует «наш новый боевик, обещающий быть непревзойденным шедевром сезона», и в изобилии рассылает во все газеты заманчивые снимки, интервью и хронику работы над фильмом. Рекламируются, разумеется, только кинозвезды; директора кинокомпаний и финансисты из врожденной скромности уклоняются от популярности.

Согласно неписаным законам, ни один директор кинокомпании не переступит порога киностудии, пока там снимается фильм другой компании. Он только, пожимая плечами, внимает слухам о том, какая это будет замечательная картина или какой несусветный бред. Однако скоро и на его улице будет праздник: торжественный, нетерпеливо ожидаемый день премьеры.

И вот он настал. Наконец-то разыгрывается на экране все то, что стоило таких трудов стольким людям – от автора до юноши с хлопушкой, от осветителей до заведующего рекламой. Сидящий за письменным столом Вал-нога поднимает голову, Мириам Неколь вспыхивает и восклицает: «Нет, никогда!» – все связно, все гладко, все идет как по маслу.

И вот он наконец, долгожданный момент, когда директор Бетафильма наклоняется к директору Гаммафильма и шепчет:

– Провал, а?

– Провал!..

Пиштек Теодор (1895–1960) – популярный актер чешского театра и кино.

Игра слов – в чешском языке слова «ставка», «вопрос» и «любовь» – «sázka», «otázka», «láska» – созвучны.

«Ступени старого замка» – точнее: «Старая замковая лестница»; спуск с каменными ступенями, ведущий от пражского Града (Кремля); теперь название улицы.

Малостранские – Мала Страна – район в Праге.

Маха Карел Гинек (1810–1836) – выдающийся чешский поэт-романтик.

Штефаник Милан Растислав (1880–1919) – астроном по образованию; министр обороны в первом чехословацком буржуазном правительстве; погиб в авиационной катастрофе; его личность была окружена романтическим ореолом.

Ян Козина (настоящая фамилия – Сладкий) – вождь чешского крестьянского восстания (1693); казнен в 1695 году.

Хухле – дачный поселок близ Праги.

Кукула Отакар (1867–1925) – видный чешский хирург, профессор медицинского факультета Карлова университета.

Едличка Рудольф (1869–1926) – профессор послеоперационной патологии и терапии медицинского факультета Карлова университета.