Хуан Рульфо - Педро Парамо

«Я, Фульгор Седано (пол мужской, возраст — пятьдесят четыре года, холост; род занятий — управляющий имением; специальность — стряпчий), в силу данной мне власти и в полном соответствии с принадлежащим мне правом вчиняю иск и заявляю нижеследующее…»

Такими словами начал он акт о преступных действиях Торибио Альдрете. Кончил он его так: «Тем самым я обвиняю вышепоименованного Торибио Альдрете в присвоении чужой собственности».

— Да это никому и в голову не придет, дон Фульгор, сомневаться, что вы мужского пола. Вы еще для мужского дела вполне годный. Сами по себе годный, потому как тут никакая власть вам силы не прибавит.

Он вспоминал. Это были первые слова Альдрете после того, как они выпили; пили они вдвоем, якобы чтобы обмыть составление акта.

— А теперь, дон Фульгор, мы с вами этой бумажкой подотремся, и точка. Никому она больше не нужна. Вы свое дело справили, исполнили, что было приказано, и меня избавили от забот, а то ведь я сам не свой ходил. Так что и вы довольны и я. Сейчас вот раскумекал что к чему — смех берет. Нечего сказать, «чужая собственность»! И как только хозяину вашему не совестно: не знает он, чья это собственность!

Он вспоминал. Они сидели в таверне у Эдувихес. И он спросил у нее:

— Эй, Вихес! Можешь отвести нам угловую комнату?

— Какую угодно, дон Фульгор, хоть бы и все вместе. А люди, что с вами, тоже останутся ночевать?

— Один останется. Ты о нас не беспокойся, ложись спать. Ключ только нам от комнаты дай.

— Вот я и говорю, дон Фульгор, — продолжал Торибио Альдрете. — Вы настоящий мужчина, никто у вас не отнимет. Не то что этот сукин сын, ваш хозяин. Сопляк вонючий! Чего он стоит? Плюнуть и растереть.

Он вспоминал. Это были последние слова, сказанные Торибио, пока он еще был самим собой. Потом он вел себя как баба, кричал: «Сила-то моя, сила куда подевалась?! Одолели! О Господи!»

Он постучал рукоятью хлыста в двери дома Педро Парамо. Вспомнилось, как он стучал в нее впервые две недели назад. Тогда тоже пришлось ждать довольно долго. И так же, как тогда, взглянул он теперь на черный траурный бант, прибитый над дверью. Но уже не удивился, как в тот раз: «Гляди-ка, повесили! Первый-то совсем выгорел, а этот блестит, будто шелковый, и не поверишь, что старая тряпка, крашеная».

Долгонько заставили его в тот раз прождать у дверей. Он даже сомневаться начал, живет ли кто-нибудь в доме, хотел уже уходить, когда на пороге выросла фигура Педро Парамо.

— Здравствуй, Фульгор.

Собственно, это была их вторая встреча. При первой Фульгор лишь повидал Педро Парамо. Потому что Педро тогда только что появился на свет. И вот сегодня — третья. Но, по сути, первая встреча была у них две недели назад… Да, а вышло, что говорил с ним Педро как с равным. Ну и ну! Фульгор размашисто шагал за ним следом, сбивая хлыстом пыль со своих сапог. «Ничего, он у меня живо узнает, с кем имеет дело. И зачем я приехал, это он тоже узнает».

Педро провел его на скотный двор.

— Присаживайся. — Он опустился на край яслей и выжидающе поглядел на гостя. — Почему ты не садишься, Фульгор?

— Лучше уж я постою, Педро.

— Как тебе угодно. Но, пожалуйста, не забывай, меня зовут дон Педро.

Да кто он такой, этот желторотый, чтобы так с ним разговаривать! Этакого тона не позволял себе даже его отец, Лукас Парамо. Мальчишка сроду не заглядывал в Медиа-Луну, про хозяйство и понаслышке не знает, а командует ему, словно батраку какому-нибудь. Прыток! Ну, ну, поглядим.

— Как там у вас?

Теперь пришел его черед. «Погоди, голубчик, сейчас я тебя поставлю на место».

— Худо. Подобрали все подчистую. Последнюю скотину продали.

Он полез за бумагами, пусть посмотрит, сколько еще долгов осталось, и уже открыл было рот, чтобы сказать: «Общая сумма долга составляет…», как вдруг услышал:

— Кому мы должны? Важно не сколько, важно — кому.

Фульгор протянул ему список кредиторов.

— Трудность в том, — добавил он, — что негде взять денег на погашение.

— Негде? Почему?

— Потому, что ваша семья подорвала доверие к себе. Знали одно: брать да брать. И никогда не отдавали. За это приходится дорого расплачиваться. Я всегда говорил: «Если так пойдет, в пух проживетесь». И прожились. Конечно, на землю вашу покупатели найдутся, есть желающие. И цену дают хорошую. Хватит выкупить все векселя, кое-что еще и останется. Не густо, правда, но останется.

— Желающие? Уж не ты ли?

— Как вы могли такое на меня подумать?

— Я в праведников не верю. Клубок этот начнем распутывать с завтрашнего же утра. На первой очереди сестрицы Пресиадо. Им, говоришь, мы должны больше всего?

— Да. И им меньше всего выплачено. Папаша ваш всякий раз откладывал их на потом. Насколько мне известно, Гертрудис живет теперь в городе, не знаю, то ли в Гвадалахаре, то ли в Колиме. Так что хозяйка поместья у них Лола, виноват, донья Долорес. Вы, наверно, слыхали, ранчо Энмедио. Стало быть, расчеты надо вести с ней, с доньей Долорес.

— Завтра поедешь просить ее руки.

— Шутить изволите. Она старика не полюбит.

— Для меня. Она в общем-то девушка не без приятности. Скажешь, что я без памяти в нее влюблен. И что, если она согласна, и так далее. По дороге заглянешь к падре Рентериа, передашь, чтобы приготовил все для венчания. Деньги у тебя какие-нибудь есть?

— Ни сентаво, дон Педро.

— Пообещай, что расплачусь потом, при первой возможности. Думаю, он не заартачится. Поедешь завтра, с утра.

— У меня тут вопрос насчет Альдрете.

— Что еще за Альдрете? Ты мне говорил про сестер Пресиадо, про Фрегосо и про Гусманов. Значит, это не все? Есть еще какой-то Альдрете?

— Тут дело с размежеванием. Он свою землю огородил и требует, чтобы на меже с нами ограду ставили мы. Хочет, чтобы раздел был произведен полностью.

— Это потерпит. Об оградах не беспокойся. Не будет оград. Земля цельная, она разделов не признает. Распространяться об этом, Фульгор, не стоит, только про себя помнить. Сейчас Лолой займись, надо это поскорей провернуть. Так и не присядешь?

— Присяду, дон Педро, присяду. Клянусь честью, очень уж мне по душе ваши речи.

— Будешь с Лолой говорить — слов не жалей, главное, про мою любовь расписывай, они на это падки. А я и верно, Седано, в нее влюбился. Видел, глаза у нее какие? Так что пораньше завтра, прямо с утра. От хозяйства тебя освобождаю. Про Медиа-Луну пока что забудь.

«Экая хватка у мальчишки. Дьявол! — размышлял Фульгор Седано, возвращаясь в поместье. — Вот уж от кого не ожидал. „Недотепа, — дон Лукас, покойник, иначе и не называл его. — Пустельга“. Да и как было с ним не согласиться. „После моей смерти, Фульгор, придется вам другое место себе подыскивать“. — „Да уж, видно, так, дон Лукас“. — „Поверите ли, Фульгор, хотел даже в семинарию его определить, как-никак, верный кусок хлеба и для него и для матери, когда уж меня на свете не будет. Не пошел. С духом собраться не может“. — „Да, дон Лукас, вы лучшего сына заслуживали“. — „Ни в чем на него положиться нельзя, тем паче надеяться, что он мне в старости будет опорой. Ничего не попишешь, Фульгор, неудачный у меня сын“. — „Обидно это, дон Лукас, очень обидно“».

И вот пожалуйста. Не будь Фульгор так привязан к Медиа-Луне, он бы и ехать-то к нему не подумал. Бросил бы хозяйство, и до свидания, даже не поставил бы его в известность. Но Фульгору была земля дорога, безлесные эти, паханые-перепаханые, покорные плугу и щедрые, с каждым разом все более щедрые холмы… Милая Медиа-Луна. Да и соседние земли. «Поди-ка, поди-ка сюда, землица Энмедио!» Вот она, бежит ему навстречу. Похоже, и впрямь льнет к полям Медиа-Луны. Да, в конце концов и женщина может на что-нибудь пригодиться. «Еще и как!» — проговорил он и, похлопывая себя хлыстом по ногам, въехал в широкие ворота поместья.

Поймать Долорес в расставленную сеть оказалось делом несложным. Глаза у нее блестели, растерянное лицо пылало.

— Вы меня в краску вогнали, дон Фульгор, простите уж. Мне и в голову не приходило, что дон Педро может обратить на меня внимание.

— Он лишь о вас и думает, сон потерял.

— Но он и получше невесту может выбрать. В Комале столько хорошеньких девушек. Они на него обидятся, когда узнают.

— Он думает только о вас, Долорес. И ни о ком больше.

— Ну что вы такое говорите, дон Фульгор, даже в жар бросает. Я и вообразить ничего подобного не могла.

— Да, он не любит выказывать своих чувств. Дон Лукас, царство ему небесное, пытался даже убедить дона Педро, будто вы его не стоите. Педро из послушания не стал ему перечить. Но теперь, после смерти дона Лукаса, никаких препятствий больше нет. И он первым делом поручил мне съездить к вам. А мне все никак было не выбраться, знаете, хозяйство, то да се. Что, если нам назначить свадьбу на послезавтра, не возражаете?

— А это не чересчур как-то быстро? У меня и не приготовлено ничего. Надо платье венчальное заказать, ну и все, что положено. Написать сестре. Или нет, к ней я нарочного пошлю. Как ни торопись, до восьмого апреля мне не управиться. Сегодня у нас первое. Да, раньше восьмого — никак. Передайте дону Педро, пусть подождет недельку.