Джордж Макдональд - Сэр Гибби

Все завсегдатаи заведения миссис Кроул старались хотя бы на улице выглядеть прилично, изо всех сил стремясь хотя бы видом своим показать, что направляются на чашечку чая, а не на стакан виски, — а если даже и на виски, то вовсе не потому, что им так уж этого хочется, а просто из — за того, что они привыкли пропускать рюмочку — другую перед ужином. В конце концов, разве у человека есть выбор? Ведь должен же он куда — то идти и чем — то занять свободное время? А если так, то почему бы не пойти к матушке Кроул и не заняться там опустошением очередной бутылки? Но это притворное внешнее безразличие никого не обманывало. Жители переулка (да, пожалуй, и всего Висельного холма) прекрасно знали каждого из них и всю их подноготную. Они прекрасно знали, что для этих пьяниц каждая выпитая рюмка была, как золотая монета для скупого скряги; знали, что, как лань стремится к потокам вод, так и они стремятся к своему стаканчику и жадно заглатывают последние капли одной рюмки, чтобы поскорее погрузиться в сладостную полноту следующей. Они знали, что, подобно тому же прижимистому сквалыге, эти несчастные всегда преуменьшают размеры своих приобретений, чтобы не стесняясь требовать себе ещё и ещё.

Джордж Гэлбрайт был высоким, ладно скроенным человеком, но уже сутулым и потрёпанным жизнью. У него было приятное, хорошо очерченное лицо; однако, его сильно портила неопрятная щетина и скопившаяся за неделю грязь, из — под которой проступала измождённая бледность впалой щеки. Из — под чёрных, нависших бровей тускло блестели глаза, как угли костра, подёрнутые белым пеплом. Джордж не смотрел ни направо, ни налево и шёл, как в забытьи, тупо смотря вперёд неподвижными глазами.

— Вот ведь человек, сам себе враг! — сказала добродушная зеленщица, когда он проходил мимо её двери.

— Да уж, — подхватила зашедшая к ней покупательница, которая сама держала неподалёку лавочку и торговала старой мебелью и разными другими поношенными и подержанными вещами. — Это точно! Да ещё и мальчишку совсем забросил, он, вишь, целый день по городу шныряет, а всей одежонки — воротник от куртки, да помочи от штанов. Ой, соседка, глянешь на него, так сердце и заходится от жалости! Слава Богу, мать его не дожила до такого горя. Наверное, сейчас в могиле у себя переворачивается, бедная!

В тот вечер Джордж пришёл к миссис Кроул первым. Он воровато открыл дверь её заведения и тихо проскользнул в сумеречную гостиную, где ещё не зажгли свечи. Однако в камине весело полыхал огонь, играя светом и тенями на чистом, выскобленном полу, и в его ярких отблесках были видны прикреплённые к стенам цветные картинки, клетки с чучелами птиц, огромная, полностью оснащённая барка, свисающая с середины потолка, и — самое заманчивое зрелище на свете — чёрный графин с винной рюмкой вместо пробки, стоявший посередине стола в окружении стаканов. Последним и завершающим штрихом этой картины был медный чайник, тихонько урчавший над огнём. По сравнению с сарайчиком, где Джордж проработал целый день, эта комната и впрямь была настоящим земным раем. Появление и присутствие в этом раю миссис Кроул только добавляло ему прелести. Теперь на ней был чистый белый чепчик с голубыми лентами, волосы были аккуратно расчёсаны на пробор и забраны назад, и во всём её облике не осталось и следа от утренней грязи и неряшливости, так что вид у неё был довольно импозантный и внушительный.

На ней было тёмное платье с крупными яркими цветами и чёрный шёлковый передник. Лицо её хранило сдержанное, даже печальное выражение, и в течение всего вечера, ухаживая за своими гостями, она держалась с таким достоинством, что её походка и осанка подошли бы, скорее, строгой монахине, участвующей в каком — нибудь торжественном религиозном обряде, нежели содержательнице кабака, прислуживающей десятку — другому пьяных мастеровых.

Когда в двери показалось лицо Гэлбрайта, миссис Кроул восседала возле камина на диванчике из конского волоса, ожидая прихода своих всегдашних посетителей.

— Заходите, заходите, — гостеприимно сказала она и поднялась, но тут же, другим тоном, добавила: — Вы, наверное, совсем позабыли, сэр Джордж. Знаете, сегодня ведь суббота, а если вы, как всегда, просидите до утра, то завтра перед церковью не успеете побриться!

Она знала не хуже самого Джорджа, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не появляется в церкви. Но это было одной из её привычек, присущей, по — моему, и многим столпам общества и церкви: то и дело, «примера ради», говорить об некоторых нравственных и религиозных обычаях и устоях (а иногда и о самых обыкновенных вещах вроде утреннего умывания и вечерней ванны) так, как будто они являются непреложными законами и все непременно должны их соблюдать.

Гэлбрайт поднёс к лицу ладонь, тёмную от сапожного воска, и задумчиво потёр свой подбородок. Он принял предложенную ему игру. Это был всего лишь хорошо знакомый пролог к привычному еженедельному притворству. А что если он не собирается завтра в церковь? Даже если так, наверное, всё же нужно хоть чуть — чуть привести себя в порядок после долгой недели перед выходным!

Слово за слово — и еженощная привычка начинала казаться ему лишь невинным развлечением субботнего вечера, когда каждый трудовой человек вполне может законно расслабиться перед целым днём заслуженного отдыха.

— А я и не заметил, что сегодня суббота, — ответил Джордж. — Если бы вспомнил, надел бы чистую рубашку и умылся бы получше. Пойду — ка заверну на полчасика к цирюльнику, побреюсь, а там, глядишь, и другой народ подойдёт.

Миссис Кроул прекрасно знала, что на чердаке у Джорджа нет никакой чистой рубашки. Ещё она знала, что та рубашка, которая была на нём сейчас и которую, из — за нарыва на пальце у служанки, ей, по всей видимости, придётся стирать самой, раньше принадлежала её покойному мужу и она сама подарила эту рубашку несчастному сапожнику. Но слова Джорджа относились именно к разряду тех приличий, которые так упорно соблюдали все посетители её заведения, и она ценила их гораздо больше, чем они того заслуживали.

Эта женщина относилась к Джорджу с настоящей любовью и заботой. Её нисколько не занимали ни характеры, ни судьбы остальных её гостей, но в глубине души она горько сожалела о том, что Джордж так беспробудно пьёт и так мало беспокоится о своём сыне, оставляя его жить на улице. Однако она утешала себя той мыслью, что уж если Джордж продолжает пить, то пусть хотя бы пьёт в приличной компании и в таком месте, где её строгая, властная рука сможет хотя бы сдерживать пьяное распутство его собутыльников. Ведь стоит ему покинуть её очаг — а она воспринимала своё заведение именно как домашний очаг, а не как случайную забегаловку, — как он непременно прибьётся к пивнушке Джока Тамсона или Джими Дьюка, а там его тут же втянут в грубые, неприличные разговоры и, скорее всего, даже в драки или буйные попойки.

Через несколько минут Джордж вернулся, и можно было сразу заметить, как сильно отличается верхняя половина его лица от нижней. Услышав его приближение, миссис Кроул подошла к двери.

— А теперь, сэр Джордж, — сказала она, — подите — ка в мою комнату и умойтесь хорошенечко, да и рубашка чистая там же, лежит на кровати. А потом приходите назад и выпейте немножко.

Вся душа Джорджа была устремлена к выпивке, но он послушно зашагал наверх, как будто миссис Кроул была ему дважды матерью. Когда он спустился вниз, там уже собралась обычная компания, и он появился среди приятелей со всей респектабельностью, которую могла придать ему свежая рубашка и попытка отмыть с лица и рук застарелую, въевшуюся в кожу сапожную грязь. Приятели приветствовали его появление кто кивком, кто широкой улыбкой, кто добрым словом. Каждый из них сидел за столом, занимаясь своим делом: отмеряя в стаканчик виски, ложкой раздавливая в нём куски непослушного сахара или пробуя получившуюся смесь, критически выдерживая её между языком и нёбом.

Какое — то время разговор протекал вяло и скучно. Все присутствующие негласно принимали царящие здесь правила светского приличия и знали, что за столом все суждения должны высказываться в согласии с ними, и потому с готовностью порицали всё и вся, встречая новости о городских событиях или о предосудительном поведении того или иного знакомого то недоверчивой или жалостливой улыбкой, то неодобрительным покачиванием головой. Но в то же самое время каждый из них изо всех старался поскорее довести себя до такого состояния, когда слова вообще утратят для них всякий смысл.

Все собравшиеся, как и миссис Кроул, называли Гэлбрайта сэром Джорджем, и он принимал этот титул с заметным, но негорделивым достоинством. Ведь если не весь город, то, по крайней мере, его лучшие адвокаты знали, что Джордж Гэлбрайт является настоящим баронетом по прямой линии, а титул был дарован его семье королём Иаковом шестым.