Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

…Майса всегда огорчалась, что после смерти сынишки пришлось продать детскую коляску; таскаться с ребенком на руках было неловко — сразу видно, что они бедные, да и девочка так оттягивала ей руки, что, когда они возвращались домой, мадам Эллингсен чувствовала себя совершенно разбитой. Но к дому лейтенанта флота Сульберга теперь можно доехать на новом трамвае, что стал ходить по улице, до которой недалеко дойти из Осло. И ведь как приятно совершить такую прогулку и проехаться в трамвае туда и обратно.

Ей это полезно, а то она совсем извелась и только тогда хватилась, что на дворе лето, когда заметила, что не надо покупать дрова и уголь.

Теперь нужно любой ценой достать Енсине соломенный капор с красными шелковыми лентами и пальтишко с капюшоном, точь-в-точь как те, что в этом году она видела на господских детях, которых возили в дорогих колясочках, а Эллинг пусть сошьет дочке хорошенькие туфли. Она и в прошлом году старалась ее принарядить. Но шерстяная шапочка стала совсем мала, а зимнее пальтишко только и может служить сейчас одеяльцем в люльке.

Пришлось порядком потрудиться, чтобы сколотить денег на капор с лентами и на материю для пальто. Эллингу повезло: он получил в кредит три фунта кожи для подметок у нового кожевенника, что поселился на углу Бругатен, и вот появились деньги от продажи двух пар сапог. Хотя вид Эллинга и внушал доверие, многие, вглядевшись в его унылое лицо, начинали сомневаться, можно ли поверить ему в долг.

Все свободное время мадам Эллингсен что-то шила и мастерила, чтобы привести себя и ребенка в приличный вид. С тех пор как от них ушла служанка, вся работа по дому лежала на ней: она и мыла, и чистила, и за мастерской следила, чтобы в ней всегда было прибрано, да еще тачала обувь для Эллинга, когда у того была работа… А на будущей неделе снова надо идти стирать на ручей к Энгевейен, за их домом. Там приходится стоять в сырости возле узкого деревянного желобка и, согнувшись над лоханью, бить белье палкой, мылить и выкручивать, а потом сушить, да еще присматривать за девочкой, которая сидит рядом на растеленном на земле платке; хорошо хоть, что светит солнце: для нее, для бедняжки, это лучшее лекарство…

В воскресенье она к Сульбергам не пойдет, в воскресенье их дома не застанешь: они уезжают с детьми на дачу к старикам Сульбергам или к асессору Юргенсену.

Наконец она выбрала день и часа в четыре вышла из трамвая в Хумансбюэне с маленькой Енсине на руках.

С тех пор как она в последний раз была в этих краях, здесь появилось много нового — новые дома и даже новые улицы, за шесть лет, что она замужем, все кругом переменилось…

Дорога сюда, на другой конец города, показалась ей целым путешествием, а ведь было время, когда ей ничего не стоило проделать этот путь пешком. Сколько она тут бегала! Теперь же она дальше узких улочек Осло нигде не бывает.

Быстро пройдя несколько кварталов, она остановилась на заднем крыльце красного каменного дома, принадлежащего лейтенанту Сульбергу. Дом с маркизами на окнах был окружен садом и украшен башенками с флюгерами. Прежде чем войти, она одернула платье на Енсине и расправила бант у нее под подбородком.

Мадам Эллингсен столько мечтала о сегодняшней поездке, что теперь, когда она уже стояла перед дверью, ее охватило беспокойство — как-то ее примут: она почувствовала себя неуверенно, глядя на этот богатый дом.

Набравшись смелости, она вошла.

В кухне никого не было, кроме нарядной горничной в белом фартучке, которая вытирала чашки и ставила их на поднос.

Да… фру дома… но…

— Скажите, что пришла мадам Эллингсен, которая когда-то шила у ее родителей.

Горничная с сомнением глядела на нее и на разряженную Енсине.

— А лучше передайте просто, что пришла Майса Юнс, тогда фру сразу поймет.

Мадам Эллингсен молча ждала, пока горничная уставляла поднос чашками и снимала с плиты блестящий кофейник. У нее было такое чувство, что они с дочкой мешают девушке, но наконец та удалилась в комнаты.

Мадам Эллингсен снова оправила платьице на Енсине и, прислушиваясь к шипению чайника на плите, оглядела сверкающую кухню.

Эта нарядная горничная не больно-то хорошо воспитана. Подумать только, даже не предложила ей сесть, а она ведь с ребенком!

Ну ничего, когда фру выйдет, эта гордячка увидит, как ее принимают. Кто знает, может ей придется даже наливать Майсе кофе, а Енсине поведут в детскую…

Однако что-то долго ее нет.

— Ш-ш, ш-ш!

Енсине вот-вот заплачет, уже сунула пальцы в рот, ее беспокоят зубы.

Через окно мадам Эллингсен увидела, как к дому подвезли детскую коляску. Прямо к самому парадному входу…

Она перегнулась через стол, чтобы получше разглядеть. Вот няня или, верно, кормилица вынула ребенка и понесла в дом…

Не иначе, это их младшая девочка, которая всего на три месяца моложе Енсине. Не слишком крупная, в конверте и чепчике, только ручки на свободе, такая хорошенькая, вся в голубом, и у коляски голубой верх…

А подбородок-то остренький, точь-в-точь как у матери…

Мадам Эллингсен была совсем захвачена этими наблюдениями, когда горничная наконец вернулась:

— Фру просит передать привет и сказать, что сегодня она никак не может вас принять! У нее гости из города, они пьют кофе. Но она будет рада, если вы когда-нибудь зайдете и дочку захватите.

Лицо мадам Эллингсен слегка вытянулось, но, стараясь не выдать себя, она посадила Енсине на стол и начала тщательно завязывать ленты на капоре, — ей очень не хотелось, чтобы горничная заметила, как она огорчена и обижена.

— Я случайно оказалась в этих краях и решила заглянуть, раз фру сама меня приглашала, — объяснила она.

…Вот всегда, всегда так бывает, стоит только ей помечтать о чем-нибудь хорошем!.. Какая она дура, готова бежать навстречу каждой ласковой улыбке, готова растаять от первого доброго слова, а ведь она уже достаточно прожила на свете, пора ей научиться разбираться в людях…

Так ей и надо, нечего было покупать новый соломенный капор да шить пальто Енсине. Сколько она отказывала себе во всем ради этой поездки, а зачем? Никому до нее нет дела…

«Ну вот, теперь Енсине раскричалась. Ничего не скажешь, хорошо нас встретили, дочка, не слишком-то тебя побаловали…»

— Хоть бы чашку кофе предложили, — вырвалось у Майсы с досадой. — Поплачь, поплачь, Енсине, сейчас пойдем домой, на сегодня нам веселья хватит!

Не оглядываясь, она побежала к трамваю.

И напоследок придется довольствоваться поездкой в пустом, накаленном от солнца вагоне!

— Тише, Енсине… Перестань… Давай я расстегну тебе ворот и ленту развяжу, здесь нам нечего стесняться. Тише!

Пустой трамвай, трясясь и дребезжа опущенными стеклами, с грохотом катил по рельсам. Шум стоял такой, что почти не было слышно, как надрывается в плаче Енсине.

Они остановились, чтобы пропустить другой трамвай, поднимавшийся снизу, и снова их вагон, все такой же пустой, застучал вдоль длинной улицы с редкими, дремлющими в садах домиками.

Да, поделом ей, поделом!

Вон идут два господина, наверно возвращаются домой из департамента или из конторы.

А у рынка из мясной лавки вышел Хансен. Он начал пересчитывать деньги в толстом бумажнике; говорят, за последнее время он сильно разбогател.

На углу Бругатен переводили стрелку. В вагон вошла компания хорошо одетых людей — видимо, собрались в гости.

Мадам Эллингсен снова принялась завязывать банты Енсине и одергивать на ней платье. Она обмахивала ее чистым носовым платком, который не успела пустить в ход на кухне у Сульбергов.

Она прислушивалась к болтовне своих спутников. Вдруг окажется, что она еще с прежних времен знает тот дом, куда они едут, и тех, о ком они говорят!

Высокая фрекен не могла удержаться, чтобы не пожать обутую в лакированную туфельку ножку Енсине:

— Как зовут малютку? У нее глаза словно орешки!

— Должно быть, у нее зубы режутся? — сказала фру, сидевшая рядом; верно, у нее у самой были дети. — Почему она не выпускает пальцы изо рта?

Через них перегнулась совсем молоденькая фрекен и взяла Енсине за другую ножку, а господину, ехавшему с ними, это показалось очень забавным.

— Мама, можно дать ей мятную конфету?

— Ты сошла с ума, детка!

— Я думала, ей будет приятно в такую жару.

Она смутилась, когда господин рассмеялся.

— Вы ей, наверно, даете костяное кольцо для десен, мадам?

— Кому? — спросил господин, будто имел в виду молоденькую фрекен, — он с нее глаз не спускал.

Еще бы, конечно, мадам Эллингсен знает это средство.

Она все старалась вспомнить, кто же эта фру. Лицо у нее такое знакомое…

Ах, вот оно что! Ну конечно, она вспомнила и ее и ее дочку! Это семья инспектора, где она когда-то давно несколько раз шила.

Она не удержалась и сказала об этом. Вот-то все оживились, и начались разговоры и воспоминания, которых хватило до остановки Грёнланн, где всем нужно было выходить…