Эдит Уортон - Век невинности

Только на приеме в честь «иностранной гостьи» могли допустить, чтобы миссис Ван-дер-Лайден сидела с левой стороны от хозяина. Тем самым деликатно подчеркивалась принадлежность графини Оленской к другому миру. Миссис Ван-дер-Лайден благосклонно отнеслась к этой вольности, и по ее лицу было видно, что она считает ее уместной. За ужином нужно было совершить несколько ритуалов; причем, все надлежало делать самым наилучшим образом, — или не делать вообще. Прежде всего, в шутливой форме отъезжающую гостью отлучали от клана. Теперь, когда отъезд графини Оленской в Европу был не за горами, Велланды и Минготы наперебой уверяли ее в любви и преданности. Ачер, сидевший во главе стола, был изумлен столь разительной переменой в отношении родственников к графине Оленской. Она вдруг снова стала популярной, и ее окружили вниманием и заботой. Все это означало, что клан одобрил и всецело поддержал ее благоразумное решение. Миссис Ван-дер-Лайден щедро одаривала графиню своими улыбками, что могло быть расценено, как знак благоволения с ее стороны. Тем временем мистер Ван-дер-Лайден, сидевший справа от Мэй, бросал тревожные взгляды на букеты гвоздик из Скайтерклифа, словно пытаясь выяснить, все ли на месте. Ачер чувствовал, что ему отведена на этом семейном празднике роль свадебного генерала. Мысли его были далеко, и его меньше всего интересовало собственное участие во всех эти «ритуалах». Когда он смотрел на сытых, холеных людей, сидевших перед ним с таким наивным выражением на лицах и поглощавших утку, приготовленную по заказу Мэй, — ему казалось, что они все участвуют в заговоре против графини Оленской. И вдруг его осенило. Да, конечно, ни у кого не осталось сомнений в том, что он и мадам Оленская — любовники.

И как бы вульгарно ни звучало это слово, позаимствованное из европейского лексикона, оно верно отражало суть дела. Он подумал, что на протяжении нескольких месяцев был объектом всеобщего внимания. За ним неотступно следило множество внимательных глаз, его подслушивало множество ушей; и им с его возлюбленной был вынесен одинаковый приговор: их разлучали навсегда. И теперь все старательно делали вид, будто ни о чем не догадываются, и пришли на пати в честь покидающей их Элен Оленской.

В этом и был весь старый Нью-Йорк, предпочитавший обходиться без «кровопускания». Общество боялось скандалов, как чумы. В нем вежливость всегда ценилась больше, чем храбрость. Люди, устраивавшие сцены, считались дурно воспитанными; но с точки зрения добропорядочных членов общества, издержками воспитания страдал и тот, кто намеренно провоцировал их.

Как только в голове Ачера пронеслись все эти мысли, он почувствовал себя пленником в кругу врагов. Молодой человек окинул их взором и, сосредоточив свой взгляд на аспарагусе из Флориды, вспомнил, каким тоном каждый из них осуждал Бьюфорта и его жену.

«Такая же участь ожидает и меня», — подумал он. И ему показалось, что за его спиной захлопываются двери семейного склепа. Единство его судей проявлялось в их немом приговоре и ничего не значащих словах, которые они ему говорили с любезными улыбками.

Он вдруг рассмеялся, и миссис Ван-дер-Лайден удивленно взглянула на него.

«Вы полагаете, это смешно? — спросила она с натянутой улыбкой. — Конечно, бедняжку Реджину поднимут на смех, если она расскажет о своем намерении остаться в Нью-Йорке».

«Конечно», — пробормотал Ачер.

Вскоре он заметил, что между мадам Оленской и ее соседом справа завязалась беседа. И почти сразу он увидел, как Мэй, восседавшая между Ван-дер-Лайденом бросила беспокойный взгляд в сторону Элен. Она как бы давала ему понять, что дольше хранить молчание было бы неприлично. Ачер повернулся к мадам Оленской, и та улыбнулась ему вымученной улыбкой. Казалось, ее глаза говорили:

«Скорее бы все это кончилось!»

«Поездка вас не утомила?» — спросил он и удивился, насколько естественно прозвучали его слова. Элен ответила, что, напротив, ей редко приходилось путешествовать с таким комфортом.

«Но, знаете ли, в поезде так сильно топят!» — добавила она, и он заметил, что ей не придется страдать от жары и духоты в той стране, куда они с Медорой отправляются.

«Помнится, меня буквально заморозили в поезде, — признался молодой человек, — когда я однажды ехал из Кале в Париж!»

Элен сказала, что это ее не удивляет, и добавила, что лучше всего брать с собой дополнительно теплый плед.

«Впрочем, — заметила она после короткой паузы, — всего не предусмотришь: во время путешествия стрессы подстерегают нас на каждом шагу».

На это Ачер порывисто ответил, что самый большой стресс, это когда человек уезжает навсегда… Элен побледнела еще более, и он добавил, внезапно повысив голос: «Я и сам собираюсь в далекое путешествие!»

Мадам Оленская изменилась в лице, а он воскликнул, обращаясь к Реджи Чиверсу:

«Почему бы нам с вами, Реджи, не отправиться в кругосветку? Не сейчас, конечно, а, скажем, через месяц? Я бы с удовольствием составил вам компанию!»

Но тут в разговор вступила миссис Чиверс. Она пропела своим сладким голоском, что не отпустит Реджи, пока тот не поможет ей устроить пасхальный бал в приюте для слепых детей; а ее супруг смущенно добавил, что после этого события состоится международный матч по водному поло, который он никак не может пропустить.

Но слово «кругосветка» прочно засело в мозгу у мистера Морриса, и так как однажды этот почтенный джентльмен уже предпринял большое кругосветное путешествие на своей паровой яхте, он счел своим долгом предупредить собравшихся, что в портах Средиземноморья много отмелей.

«А вообще, — добавил он, покосившись на Ачера, — это не имеет значения: кто захочет увидеть Афины, Смирну и Константинополь, — тот их увидит».

Миссис Моррис заметила, что не испытывает особой благодарности к доктору Бенкому, поскольку тот отсоветовал им ехать в Неаполь, сославшись на то, что там свирепствует лихорадка.

«Лучше провести эти три недели в Индии», — заметил мистер Моррис, всем своим видом показывая, что он не причисляет себя к любителям «кругосветок».

Это было последнее замечание перед тем, как дамы поднялись из-за стола и направились в гостиную.

В библиотеке, несмотря на присутствие старейшин, вниманием гостей всецело завладел Лоренс Лефертс. И, как это часто бывало в последнее время, разговор зашел о Бьюфортах. Генри Ван-дер-Лайден и Сельфридж Моррис расположились в роскошных креслах, предусмотрительно поставленных для них; они специально прервали свою беседу, чтобы послушать обличительную речь Лефертса. Тот начал издалека, упомянув о строгих законах, существовавших еще в эпоху зарождения христианства; потом он долго распространялся о святости домашнего очага. Все заметили, что негодование, переполнявшее его, положительно сказалось на его красноречии. Уже никто не сомневался, что если бы общество почаще внимало его речам и следовало его «благому примеру», оно никогда бы не приняло в свои ряды такого выскочку, как Бьюфорт, — нет и еще раз нет (даже если бы он женился на Ван-дер-Лайден или Ланнингс, а не на девице далласского рода-племени)!

«То, что ему удалось жениться на далласском роде, — продолжал гневно обличать Бьюфорта Лефертс, — не давало ему права самовольничать! Он же проложил себе дорожку к дому миссис Лемюэль Страферс, не говоря уже о прочих его выходках! Открывая двери перед такими вульгарными особами, как эта дама, общество не столько причиняет себе вред, сколько теряет на них свое драгоценное время. Стоит только разбавить свои ряды людьми неизвестного происхождения — к тому же с темным прошлым, — и неприятности не заставят себя долго ждать. Как они все-таки способствуют быстрому разложению „сливок общества“, эти выскочки!..»

«Если так будет продолжаться, — прогремел Лефертс, оглядывая притихших гостей с видом пророка, которого понимают лишь единицы, — то наши дети сочтут за великую честь, если их пригласят в дом вора и с радостью заключат браки с его выродками!»

«Полегче, мистер Лефертс!» — запротестовали Реджи Чиверс с молодым Ньюлэндом; мистер Сельфридж Моррис казался слегка взволнованным, а благородное лицо мистера Ван-дер-Лайдена выражало боль и отвращение.

«А что, у него и дети есть?» — воскликнул мистер Силлертон Джексон, ушам своим не веря. И пока Лефертс пытался все обратить в шутку, пожилой джентльмен возбужденно прошептал на ухо Ачеру:

«Есть же такие „правильные“ люди! Видят сучок в глазу брата своего, а бревна в собственном не замечают! Он из тех хозяев, чьи повара — самые худшие, но которые, съездив в гости, жалуются на то, что их там отравили! Я все думал, чего это он так расходился, а потом вспомнил, что одна секретарша…»

Разговор лился рекой, но Ачер не следил за его течением: слова казались ему пустыми и лишенными всякого смысла. На окружающих его лицах отражалось изумление и даже радость. Всех, кроме него, казалось, интересовал этот разговор. Он слышал, как молодые мужчины смеялись, а Генри Ван-дер-Лайден и Сельфридж Моррис обсуждали качества и оснастку «Мадейры», яхты Ачеров, которую оба джентльмена оценили по достоинству. С Ачером беседовали тепло, по-дружески, но, как ему казалось, с некоторой преувеличенной любезностью; это лишний раз доказывало, что кольцо вокруг него продолжало сжиматься. В нем росло внутреннее сопротивление и желание стряхнуть с себя невидимые путы.