Кнут Гамсун - Соки земли

Выезды Исаака были вовсе не заурядным событием, он ездил очень редко, обыкновенно посылал вместо себя Сиверта. На двух первых хуторах хозяева стоят в дверях землянки и говорят друг другу:

– Это сам Исаак, зачем он едет сегодня?

Когда он проезжает мимо Лунного, у окна стоит Варвара с ребенком на руках, смотрит на него и думает:

– Это сам Исаак!

Он подъезжает к «Великому» и останавливается:

– Тпру! Елисей дома?

Елисей выходит. Да, он дома, еще не уехал, но собирается в весеннюю поездку по южным городам.

– Вот, тут мать что-то такое тебе прислала, – говорит отец, – не знаю, что, но, верно, пустяки.

Елисей вынимает горшки, благодарит и спрашивает:

– А письмеца или чего-нибудь такого нет?

– Как же! – отвечает отец и начинает шарить по карманам, – должно быть, от маленькой Ревекки.

Елисей берет письмо, его-то он и ждал, он чувствует, что оно плотное и толстое, и говорит отцу:

– Жалко, что ты приехал так рано, лучше бы денька через два. Но, может, ты подождешь немножко, и свезешь мой чемодан.

Исаак слезает и привязывает лошадь. Он обходит участок. Маленький доверенный Андресен неплохой землепашец за счет Елисея, конечно; Сиверт приезжал ему помогать с лошадью из Селланро, но он и сам осушил порядочный участок болота и нанял человека обложить камнями канавки. Нынче в «Великом» не придется покупать корма для скотины, а на будущий год Елисей сможет, пожалуй, держать лошадь. Этим он обязан интересу Андресена к сельскому хозяйству.

Некоторое время спустя Елисей кричит, что он уложил чемодан и готов. Сам он тоже стоит на крыльце готовый к отъезду, на нем красивый синий костюм, белый воротничок, на ногах галоши, в руках тросточка. Правда, он приедет за два дня до отхода парохода, но это не беда, он может подождать в селе, ему все равно, где быть.

И вот отец с сыном едут. Доверенный Андресен стоит в дверях лавки и говорит:

– Счастливого пути!

Отец заботится о сыне и хочет предоставить сиденье ему одному, но Елисей сейчас же отказывается и садится сбоку. Они проезжают мимо Брейдаблика. И Елисей вдруг вспоминает, что позабыл одну вещь.

– Тпру! Что такое? – спрашивает отец.

О, зонтик, Елисей позабыл дождевой зонт, но не решается сказать и говорит только:

– Ну, делать нечего. Поезжай!

– Не повернуть ли?

– Нет, поезжай дальше!

Но, во всяком случае, чертовски досадно, что он стал так забывчив! Это второпях, оттого, что отец ходил по участку и ждал. Теперь Елисею придется купить второй зонт, чтоб ходить с ним в Тронгейме, когда туда приедет. Ведь то, что у него будет два зонта, никакой разницы не составит. Однако он так сердит на себя, что соскакивает на землю и идет позади телеги.

Так им не удается особенно много побеседовать, потому что отцу приходится каждый раз оборачиваться и говорить через плечо. Он спрашивает:

– Ты надолго уезжаешь? Елисей отвечает:

– Недели на три, самое большее на месяц.

Отец удивляется, как это люди не путаются в больших городах и не попадают невесть куда. Но Елисей отвечает, что если говорить о нем, то он привык к городам и ни разу не плутал, с ним этого никогда не случалось.

Отцу совестно сидеть одному, он говорит:

– Нет, теперь поезжай ты, мне надоело!

Но Елисей ни за что не хочет согнать отца с сиденья и предпочитает сесть сам. Но сначала они закусывают из большой отцовской котомки. Потом едут дальше.

Они подъезжают к двум нижним хуторам, и сразу видно, что они приблизились к селу, в обеих усадьбах белые занавески на маленьких оконцах, выходящих на дорогу, а на коньке сеновала укреплена жердь для флага в честь Семнадцатого мая.

– Это сам Исаак! – говорят люди на обоих хуторах, увидя проезжающих.

Наконец, мысли Елисея настолько отходит от его собственной особы и его собственных дел, что он спрашивает:

– Зачем ты едешь сегодня?

– Гм! – отвечает отец, – да ни зачем! – Но Елисей ведь уезжает, так что не беда, если он и узнает: – Да вот, еду за кузнецовой Иенсиной, – признается отец.

– Стоило ли тебе ехать из-за этого самому, разве не мог бы съездить Сиверт? – спрашивает Елисей.

Вот тебе и раз, Елисей ничего не понимает; он думает, значит, что Сиверт поехал бы за кузнецовой Иенсиной после того, как она так заважничала, что уехала из Селланро!

Нет, в прошлом году насчет сенокоса у них было неважно. Правда, Ингер здорово работала, как и обещала, Леопольдина тоже делала свое, да, кроме того, у них были конные грабли. Но сено – частью тяжелая тимофеевка, а покос большой. В Селланро теперь большое хозяйство, у женщин много другой работы, помимо уборки сена: сколько скота, кушанье надо приготовить во– время, да варить сыр, да сбивать масло, да стирать, да печь хлебы; мать и дочь выбивались из сил, Исаак не хотел пережить второе такое лето, он заявил, что Иенсина должна вернуться, если она свободна. Теперь Ингер тоже ничего не имела против, она опять образумилась и отвечала:

– По мне, делай, как хочешь!

Ингер стала теперь рассудительнее, немалая штука вернуть себе разум, когда его потеряешь. Ингер уже не нужно тушить внутренний жар, не нужно держать в узде какое-то особенное буйство, зима остудила ее, жар у нее остался для домашнего употребления, она начала понемножку полнеть, стала красивая, статная. Удивительная она была женщина: она не увядала, не отмирала по частям; может быть, это происходило оттого, что цвести она начала так поздно. Бог знает, отчего все происходит, ничто не имеет одной единственной причины, все имеет целый ряд причин. Разве Ингер не пользовалась величайшим уважением у кузнечих? За что кузнечики могли ее осуждать? Благодаря обезображенному лицу, она пропустила зря свою весну, потом ее посадили в искусственную атмосферу и на шесть лет оторвали от лета; так как в ней оставалась жизнь, осень ее по неволе должна была дать буйные побеги. Ингер была лучше всяких кузнечих, немножко поврежденная, немножко искривленная, но хорошая от природы, добродетельная от природы…

Отец и сын едут, подъезжают к гостинице Бреде Ольсена и ставят лошадь в сарай. Уж вечер. Они входят в дом.

Бреде Ольсену удалось снять этот дом; это был нежилой дом, принадлежавший торговцу, сейчас в нем устроены две комнаты и две каморки, он не плох и стоит на хорошем месте, заведение охотно посещается любителями кофе и жителями соседних сел и деревень, приезжающими к пароходу.

Кажется, на этот раз Бреде повезло, он попал на свое настоящее место, и этим обязан своей жене. Действительно, мысль о кофейне и гостинице пришла жене Бреде, когда она продавала кофе на аукционе в Брейдаблике, очень уж весело было торговать, чувствовать между пальцами скиллинги, наличные деньги. С тех пор, как они попали сюда, дела идут отлично, жена продает теперь кофе всерьез и дает приют многим, у кого нет крыши над головой.

Проезжие ее благословляют. Конечно, ей помогает дочь, Катерина, она уже взрослая девушка и отлично прислуживает; но, конечно, это вопрос времени, потому что Катерине недолго придется пробыть в родительском доме и прислуживать. Но, пока что, оборот очень приличный, а это самое главное, Начало было очень хорошо и было бы еще лучше, если б торговец не подвел с крендельками и печеньем к кофе; а то в праздник Семнадцатого мая весь народ сидел и тщетно требовал хлеба к кофе, печенья! Это научило торговца запасаться печеньем к сельским торжествам.

Семья Бреде и сам он, как ни как, кормятся своим предприятием. Частенько обед состоит из кофе с черствым хлебом и печеньем, но это все-таки поддерживает жизнь, а дети приобретают благородную, можно даже сказать, изысканно благородную наружность. – Не у всех есть хлеб и кофе! – говорят сельчане. Семья Бреде, по-видимому, живет хорошо, они даже держат собаку, которая обходит гостей, ластится, получает лакомые куски и жиреет. Такая жиренная собака еще как может рекламировать кухню и стол в гостинице!

Сам Бреде Ольсен играет в этом доме роль хозяина; попутно он успел упрочить свое общественное положение. Он снова состоит понятым и постоянным спутником ленсмана, и одно время к услугам его очень часто прибегали; но в последнюю осень дочь его Варвара не поладила с ленсманшей из-за безделицы, попросту сказать, из-за вши, и с того времени Бреде стали недолюбливать в доме ленсмана. Но Бреде от этого не очень в накладе, есть и другие господа, которые теперь обращаются к нему как раз для того, чтоб позлить ленсманшу; таким образом он в большом фаворе у доктора, а пасторша, «так у той свиней– то столько нет, сколько раз она посылала за Бреде, их колоть», – это его собственные слова.

Но, конечно, частенько семье Бреде приходится туговато, они не все такие жирные, как собака. Ну да, слава Богy, у Бреде характер легкий: – Дети все растут и растут! – говорит он, хотя постоянно появляются новые малютки. Те, что выросли и уехали, заботятся о себе сами и изредка посылают кое-что домой: Варвара живет замужем в Лунном, а Хельге служит в сельдяной артели; они уделяют родителям немножко провизии или денег, когда могут. Даже Катерина, прислуживающая дома, и та умудрилась сунуть отцу в руку пять крон как-то зимой, когда им пришлось очень туго.