Джон Пристли - Дядя Ник и варьете

— Для меня было большой честью и удовольствием, доктор Дасс! — восторженно выкрикивал дядя, пока я заталкивал обеспамятовавшего Барни на заднее сиденье и усаживался рядом. Теперь дядя Ник сам держал дверь, загораживая нас от постороннего глаза, пока Стэн садился за руль.

— Надеюсь, что мы еще встретимся, доктор Дасс! — воскликнул дядя Ник, захлопнул дверцу, и мы укатили. На наше счастье смеркалось быстро. Иначе нам вряд ли удалось бы скрыть подмену: Барни был чуть ли не в беспамятстве. Только мы двинулись, как мне, к моему ужасу, послышалось, что кто-то крикнул: «Стой!», но я не был уверен, да и Стэн Браун был не из тех, кого можно так просто остановить.

Мы ехали довольно быстро, но не настолько, чтобы привлекать внимание, и свернули не к Северному пляжу, на дорогу во Флитвуд, а к Южному.

— Вы не ошиблись дорогой? — спросил я.

— Нет, друг, все рассчитано, — ответил он. — Поспешишь, так угодим в каталажку. Я знаю, что делаю.

Где-то на краю города, за Южным пляжем, он подвез нас к гаражу. Это было большое, плохо освещенное здание, там стояло с полдюжины машин.

— Вылезай. Пересадка, — крикнул он, когда мы остановились. И, выйдя, обратился к кому-то невидимому: — Все в порядке, Чарли, это я, Стэн. Я возьму маленького «туриста».

Я не вывел, а просто выволок Барни из машины.

— Почему вы привезли нас сюда, Стэн?

— Сменим машину, сменим платье и станем другими людьми. Уж мы-то с ним наверняка… А ты можешь надеть большую кепку, где она у меня тут? Смотрите, шофера больше нет. Он снял свою форменную куртку. — Помоги ему принять обычный вид. И если он таков, как я думаю, то устроится сзади, на полу. Значит, вместо двух знатных особ и шофера в большой машине мы теперь просто двое ребят — в маленькой. Я ведь Стэн Осторожный, хотя ты этого, может, и не подозреваешь. А до Флитвуда всего десять миль, и сейчас темнеет с каждой минутой.

Мне и тут пришлось помочь Барни переодеться и снять грим. Когда я вынул его из ходуль, то подумал, что ему придется ехать в Голландию босым, но в свертке оказались домашние туфли. Бороду, тюрбан и сапоги я завернул в халат и засунул в багажник. Барни сел сзади на пол и исчез. А я устроился на переднем сиденье и стал ждать Стэна, которому надо было потолковать с невидимым Чарли. Около десяти часов мы выехали из гаража, а в половине одиннадцатого были уже около «Флоры» во Флитвуде. Стэн выгрузил нас с Барни и заявил, что ему надо повидать приятеля и что за мной он приедет сразу после одиннадцати.

Капитан Фрилер оказался толстым, широкозадым коротышкой. Я таких сроду не встречал. Он с презрением взглянул на Барни с его узелком и велел одному из матросов присмотреть за ним. Я попрощался с Барни и последовал за капитаном в каюту, где передал ему четыре пятифунтовых банкноты, которые мне дал дядя Ник.

При виде денег капитан Фрилер покрутил носом.

— Я надеялся получить ваши прекрасные английские соверены.

— Вы можете получить их утром в банке, капитан, — сказал я. — Когда вы отплываете?

— Только днем. Так что последую вашему совету и схожу в банк.

— Пожалуйста, спрячьте Барни, карлика.

— Конечно, конечно. Его никто не увидит. А в Роттердаме его встретят, да? Это все организовано? Тогда выпьем.

От голландского шнапса меня так и передернуло.

— Слишком крепко?

— По правде сказать, капитан Фрилер, я устал — день был трудный — да еще на пустой желудок.

— О, на пустой желудок! Тогда мы закусим. Садитесь, молодой человек. Через пять минут будет еда.

Пока он ходил, я выпил еще шнапса, на этот раз с осторожностью. Слышно было, как капитан Фрилер кричит что-то по-голландски. Теперь, когда наш обман — самый грандиозный фокус дяди Ника — удался, я испытывал не подъем, а скорее упадок сил.

— Голландский гороховый суп, — объявил капитан Фрилер, возвращаясь в сопровождении человека с большим подносом в руках. — Лучшая еда в мире, в любое время дня и ночи. Теперь добавьте побольше сала, бекона — вот так.

И через минуту я уже сдабривал суп крошечными кусочками поджаренного бекона. Суп был очень вкусный и такой густой, что хоть режь его, так что через много лет, когда я ездил в отпуск писать картины в Голландии, я часто заказывал гороховый суп и вспоминал капитана Фрилера и ту ночь, когда Барни бежал из Англии.

Время близилось скорее к двенадцати, чем к одиннадцати, когда Стэн подвез меня почти к самой берлоге и остановился в нескольких шагах от нее. Я сказал, что хочу забрать платье и другие вещи. Но он остановил меня.

— Послушай, друг, — процедил он, почти не открывая рта, — на твоем месте я бы ничего не брал. Там у дома торчит сержант полиции. Свое добро заберешь завтра. Я буду в гараже. А сейчас тихонько вылезай, не обращай на него никакого внимания и иди себе домой, как невинный младенец.

Я видел сержанта, но притворился, что не замечаю его, а он тоже сделал вид, что меня не заметил. Под дверьми столовой виднелась полоска света, и я вошел. Дядя Ник сидел у стола, курил сигару и пил шампанское. По другую сторону стола сидел инспектор Крабб: он был очень зол.

— Где вы были? — спросил Крабб резко.

— Какое вам дело, где он был? — сказал дядя Ник. — Хотя нет, Ричард, уважь его, ответь. Ему и мне. Я тоже сижу и гадаю, где тебя носит. Ты ужинал?

— Да, этим я и был занят. Ужинал… с приятелем. Закон этого не запрещает, инспектор?

— Сколько времени у вас работает карлик по имени Тьюби?

— Он приехал в прошлый вторник. Я сам его встречал.

— А когда отбыл второй, этот Барни?

— По-моему, через несколько дней, инспектор. Они так похожи в костюме и гриме, что я даже не заметил, как Барни уехал, а Тьюби занял его место.

— Еще сегодня видели, как Барии выходил и входил в служебный подъезд «Паласа».

Я покачал головой.

— Это был Тьюби.

— Они арестовали беднягу Тьюби, — сказал дядя Ник, — но, конечно, им пришлось его выпустить.

— За что арестовали, дядя?

— Хватит переговариваться, — злобно вмешался Крабб и повернулся ко мне, сверкнув глазами. — Где Барни?

— Не знаю, инспектор. Откуда мне знать? Мы с ним не были приятелями. Вам надо обратиться в агентство Джо Бознби.

— Я уже говорил ему, — сказал дядя Ник.

Крабб оперся руками о стол и встал.

— Мы его найдем, так и знайте. Можете не сомневаться. И он у нас заговорит. И тогда я готов съесть мою шляпу, и докажу, что один из вас — а может, и оба, — по уши увязли в этом деле.

— Доброй ночи, инспектор, — любезно сказал дядя Ник.

В ответ Крабб только хлопнул дверью. Потом с таким же шумом открылась и захлопнулась входная дверь.

— Молодей! Он вытянул из тебя не больше, чем из меня. Он отлично понял, что мы обвели его вокруг пальца, но не знает — каким образом. Великий инспектор Крабб ошарашен. Как я понимаю, там все в порядке? Отлично. Дело об исчезающем карлике поставило в тупик Крабба. Неплохо, а малыш?

По-моему, в некотором смысле это действительно был его лучший фокус.

В ту первую неделю августа, когда началась война, мы снова были в Лестере, но это уже не имело отношения к ланкаширским гастролям: они закончились в Блэкпуле, и с нами не было никого из прежнего состава. Дядя Ник хотел было взять отпуск, но Джо Бознби и лишних пятьдесят фунтов в неделю убедили его выступить несколько раз, возглавив программу вместо популярного комика Нормана Бентли, которому сделали операцию по поводу аппендицита. Выступления были назначены в четырех городах: Лестере, Ноттингеме, Шеффилде и Лидсе. В Лестере остальные номера программы были из рук вон плохи, — август вообще неудачный месяц для варьете в промышленных городах. Только заключительный номер программы был нашего уровня — супружеская пара вокалистов Айрис Хэмптон и Филипп Холл, исполнители арий из оперетт; великолепно одетые, чопорные и сверхизысканные, они вне сцены вели себя как дамы-патронессы, покровители искусств. Дядя Ник возненавидел их с первого взгляда, они его тоже терпеть не могли, так как считали, что гвоздем программы подобает быть только им.

Дядя Ник был главной звездой и зарабатывал больше денег, чем когда-либо: казалось бы, он должен бы быть доволен жизнью. Номер наш шел превосходно, потому что Дорис Тингли и Филипп Тьюби двигались быстрее, и работать с ними было легче, чем с Барни или Сисси. Мы были в отличной форме. Но хороший номер еще ничего не значит без хорошей публики. А на первое представление всю неделю народа ходило мало, так что дядя Ник признался мне, что не заслуживает дополнительной оплаты; и хотя на вторых представлениях дела шли лучше, но публика была шумная и бестолковая и к возмущению дяди Ника совсем не умела сосредоточиться.

Как только началась война, — хотя никто не знал, как глубоко мы увязли и что же на самом деле происходит, — дядя Ник начал завершать номер трюком, который сам называл «фокусом для детворы» — иронизируя над собой, он устраивал «большой флаговый финал»: вытаскивал из бумажной трубки множество флагов, а в самом конце доставал огромный флаг Великобритании, что вызывало больше рукоплесканий, чем все самые тонкие фокусы вместе взятые.