Эрих Мария Ремарк - От полудня до полуночи (сборник)

На премьере фильма Геббельс произнес ядовитую речь; его сподвижники бросали в зал жестяные банки, называемые в народе «бомбы-говнючки», и выпускали в публику белых мышей, чтобы прекратить демонстрацию фильма, а на площади перед кинотеатром устроили грандиозную демонстрацию.

Я пригляделся к демонстрантам. Среди них не было людей старше двадцати; следовательно, никто из них не мог быть на войне 1914–1918 годов и никто не знал, что через десять лет они попадут на войну и большинство из них погибнет, не достигнув тридцати лет.

Меня in effigie,[167] то есть в моих книгах и тех копиях фильмов, которые сумели разыскать, сожгли в Берлине в 1933 году. Все мои книги были запрещены, но я, несмотря на это, имел счастье еще раз появиться на страницах германской печати – причем даже в собственной газете Гитлера, «Фёлькишер Беобахтер». Один венский писатель переписал слово в слово главу из «На Западном фронте без перемен», дав ей, однако, другое название и другое имя автора. Он послал это – в порядке шутки – в редакцию гитлеровской газеты. Текст был одобрен и принят к публикации. При этом ему предпослали краткое предисловие: мол, после таких подрывных книг, как «На Западном фронте без перемен», здесь читателю предлагается история, в каждой строчке которой содержится чистая правда. Правда тоже иногда может быть очень обманчивой. Хотя и недостаточно часто.

Когда я в прошлом году дождливым вечером приехал в Берлин, я прошелся по площади Ноллендорф-плац, где нацисты в свое время проводили демонстрации. Вся площадь лежала в развалинах, как и кинотеатр и еще много километров городской территории вокруг. Я миновал руины дома моего первого издателя, которому я некогда передал рукопись романа «На Западном фронте без перемен». Он ее отклонил и заявил мне, что никто больше не желает читать о войне. Тем самым он преподал мне хороший урок: не слишком полагайся на экспертов. В эти же годы я усвоил также, на что я могу полагаться: на независимость, терпимость и чувство юмора – три вещи, не слишком распространенные в Германии.

Побродив какое-то время в дождливых сумерках, я вдруг заметил, что заблудился. Я жил в Берлине годами, но теперь слишком многие ориентиры исчезли. Мне пришлось спрашивать, как пройти в нужном мне направлении через нагромождения руин. То же самое случилось, когда я приехал в город, где родился. Я чувствовал себя там чужаком, и мне пришлось купить старые фотографии, чтобы вспомнить места моей юности.

Когда я открыл дверь в студию, где должен был сниматься фильм «Время жить и время умирать», мне представилось зрелище, похожее на дурной сон. Я вновь увидел все это: знамена со свастикой, черные мундиры отборных частей, атмосферу честолюбия, коррупции и смятения. На какой-то миг зрелище это было до того невероятно, что уже показалось мне почти вероятным – в этом разрушенном городе, где руины стали нормальным явлением, а восстановленные кварталы казались чудом. Мы увидели аналогичную реакцию несколько дней спустя, когда выехали из студии на одну из улиц города, чтобы снять какой-то эпизод. По дороге нам пришлось остановиться, чтобы заправиться. В машине у нас сидели трое актеров, занятых в фильме и одетых в мундиры офицеров элитных войск. Женщина на бензозаправке увидела нас, отвернулась и крикнула в сторону дома: «Отто, беги! Они опять здесь». Воспоминание тоже может быть очень обманчивым.

Значительное отличие романа «На Западном фронте без перемен» от нового фильма состоит в том, что роман содержит весьма впечатляющие батальные сцены, а «Время жить и время умирать» их вообще не содержит. В этом фильме нет ни одного вражеского солдата, но разрушений намного больше, чем в первой войне. Враг здесь невидим. Смерть падает с неба. Окопная война – пройденный этап: линии фронта повсюду. Война солдат – тоже пройденный этап: тотальная война направлена на каждого. Война героев – опять-таки пройденный этап: можно спрятаться, но нельзя защититься. Когда-нибудь в будущем несколько человек будут нажимать на кнопки – а миллионы умирать страшной смертью. Проблема войны состоит в том, что люди, которые ее хотят, не ожидают, что на ней им придется погибнуть. А проблема нашей памяти – в том, что она забывает, изменяет и искажает, чтобы выжить. Она превращает смерть в приключение, если смерть тебя пощадила. Но смерть – не приключение: смысл войны в том, чтобы убивать, а не выживать. Поэтому лишь мертвые могли бы рассказать нам правду о войне. Слова выживших не могут передать ее полностью, а фильмы иногда могут. Наше зрение более обманчиво, чем слово. Надеюсь, этот фильм тоже сможет.

Данная книга представляет собой одно из важнейших и показательных произведений, опубликованных после окончания войны. По масштабности она выходит далеко за рамки своего названия, не ограничиваясь описанием Эйхмана, его мотивации, его пособников, начальников и деяний. Это вместе с тем абсолютно неопровержимое, объективное произведение. Книга базируется в основном на документах, которые цитируются, фотографируются и предлагаются вниманию читателя с такой полнотой, что снова и снова с содроганием приходится согласиться, что имеешь дело с фактами, а не с каким-то зловещим плодом фантазии. При этом даже встает вопрос о том, как могло случиться, что в это вообще поверили и что большинство представителей народа, интеллигентного, цивилизованного и преклоняющегося перед авторитетом, по собственной воле и не без воздействия со стороны, не очень глубоко вникая в суть вопроса, оказались в болоте бесчеловечности.

Здесь, однако, обращает на себя внимание и другой момент, от которого веет еще большим ужасом, чем от самого разнузданного садизма. Это – мелкобуржуазная бюрократия такого садизма, которая в данной книге получает свое многократное подтверждение. Речь о сотнях тысяч беспомощных, ни в чем не повинных людей и их скотском уничтожении, словно они надоедливые паразиты, от которых избавляются любящие порядок морильщики насекомых, о бесконечных вереницах обездоленных, о женщинах и детях, отправляемых на смерть. Автор пишет об этом с такой интонацией, словно реализующая урожай картофеля фирма представляет отчеты своих бухгалтеров и коммивояжеров о деловой активности за истекший год. Читатель узнает, как фирме удалось заполучить в Венгрии исключительно важный пост, как в разных странах ведется охота за крупными складскими площадями и какие для этого надо готовить транспортные средства. Вся информация выдержана в деловом и трезвом стиле без эмоциональных выражений типа «смерть» и «физическое уничтожение». Только в крайнем случае проскальзывают указания на «принятие окончательных решений» и «ликвидацию». Упоминается о ликвидации старых запасов к моменту подвоза новых товаров. При особо удачном стечении обстоятельств, если открывается возможность, рекомендуется приобрести товара на несколько сотен тысяч больше или, наоборот, отделаться от излишков. В зависимости от конечного результата участники сделки поздравляют друг друга, произносят тосты за успехи фирмы «Гестапо» (общество с ограниченной ответственностью) или роскошествуют на банкетах в товарищеской обстановке. Ужасают эти мелкие исполнители массовых убийств, когда они погружаются в свое каждодневное привычное ремесло, не испытывая при этом даже намека на угрызения совести, словно торгуют не жизнью миллионов людей, а почтовыми марками.

Не Аттилы они вовсе и не Чингисханы, а усердные, сервильные исполнители и карьеристы, нацеленные на то, чтобы обскакать других палачей, чтобы продемонстрировать начальству свое неуемное рвение. Заработавшие пенсионное содержание, добропорядочные отцы семейств упражняются в патриотических проявлениях и без малейших колебаний выдают в четырех экземплярах инструкции, на основе которых подлежит истреблению целый народ. При этом у подобных носителей морали господ и рабов ни один мускул не дрогнет: «приказ есть приказ, поэтому за приказом мы как за каменной стеной». Эта мораль трусости по жестокой иронии стала девизом расового превосходства.

Автор снабжает приложенную документацию необходимыми пояснениями. Они дополняют общую призрачную картину. Можно проследить, как многие из этих людей, отсидев небольшой тюремный срок, снова оказываются на свободе или добиваются помилования. В ту пору человеческая жизнь ничего не стоила. И они пользовались этим, равно как и словесным прикрытием: «А что мы могли сделать, ведь приказ никто не отменял». Мертвецы все равно не воскреснут. Разве не погибли наряду с другими миллионы немцев? Не лучше ли просто забыть, что произошло в это время, забыть, как кровавую сагу седой старины, когда человек еще не стал человеком по контрасту с двадцатым веком, когда человек снова перестал быть таковым?