Эптон Синклер - Джунгли

«Призыв» был пропагандистским органом. Он обладал своим особым стилем. Его статьи были полны соли и перца, задора и западного жаргона. Он подбирал новости о жизни плутократов, чтобы научить чему-нибудь «американскую ломовую лошадь». На его страницах помещались столбцы убийственных параллелей: описание брильянтов, стоивших миллионы, или придворного штата любимого пуделя светской дамы бок о бок с сообщением о миссис Морфи, умершей от голода на улицах Сан-Франциско, или о том, что в Нью-Йорке повесился Джон Робинсон, который, выйдя из больницы, не смог найти работу. «Призыв» выбирал из ежедневной прессы сообщения о взятках и о нищете и превращал их в маленькие заметки, полные яда. «В Бэнгтауне, Южная Дакота, лопнули три банка, поглотив сбережения рабочих!» «Мэр Санди-Крика, Оклахома, сбежал со ста тысячами долларов. Вот каких правителей дают вам старые партии!» «Председатель Флоридского акционерного общества летательных аппаратов в тюрьме за двоеженство. Он был видным противником социализма потому, что, как он говорил, социализм уничтожит семью!» У «Призыва» было около тридцати тысяч верных корреспондентов, которых он называл своей «армией». Газета призывала эту «армию» не успокаиваться ни на минуту, а иногда для поощрения устраивала состязание на приз — от золотых часов до спортивной яхты или фермы в восемьдесят акров. Все сотрудники издательства были известны в «армии» под смешными кличками «Чернильного Айка», «Лысого», «Рыженькой», — «Бульдога», «Редакционного козла» и «Рабочей лошадки».

Но иногда «Призыв» бывал очень серьезен. Он посылал корреспондента в Колорадо и заполнял целые страницы описаниями беззаконий, творимых в этом штате. В одном городе больше сорока членов «армии» служили в центральном бюро Телеграфного треста, и ни одна важная для социалистов телеграмма не проходила через их руки без того, чтобы копия ее не попадала в «Призыв». Во время избирательной кампании газета выпускала многочисленные листовки. Попавший к Юргису экземпляр представлял собой обращение к бастующим рабочим, разосланный в количестве миллиона экземпляров во все промышленные центры, всюду, где объединение капиталистов проводило свою программу «открытых фабрик»[30]. «Вы проиграли стачку!» — так было озаглавлено обращение. «Что же вы собираетесь делать теперь?» Это было то, что называется «подстрекательским» воззванием, и его написал человек, чья душа закалилась в борьбе. Двадцать тысяч экземпляров этого воззвания были пересланы в район боен, где их спрятали в задней комнате маленькой табачной лавочки, и каждый вечер — а по воскресеньям и днем — члены местного отдела уносили их целыми охапками и раздавали на улицах и в домах. Рабочие Мясного городка, знавшие по опыту, что такое проиграть стачку, охотно читали воззвание, и двадцати тысяч экземпляров не хватило. Хотя Юргис и решил никогда больше не приближаться к своему прежнему дому, но тут он не выдержал и в течение недели каждый вечер ездил на трамвае к бойням, чтобы помочь свести на нет свою прошлогоднюю работу, когда он провел в муниципальный совет маркера, ставленника Майка Скэлли.

Он увидел, что за эти двенадцать месяцев в Мясном городке произошла чудесная перемена: у рабочих начали открываться глаза! Во время этих выборов социалисты буквально сметали всех со своего пути, а Скэлли и другие местные «демократы» тщетно ломали себе головы, ища выхода. В самом конце кампании они вспомнили, что забастовка была сорвана с помощью привезенных с Юга негров, и выписали из Южной Каролины особенно «боевого» сенатора, которого прозвали «В подтяжках»: говоря с рабочими, он снимал сюртук и ругался, как последний хулиган. Этот митинг они усиленно рекламировали, но социалисты тоже готовились к нему, и в результате их набралось там около тысячи человек. Сенатор «В подтяжках» около часа выдерживал град их вопросов, а потом удалился сильно не в духе. Конец митинга представлял собой уже обычную стычку между партиями. Юргис, непременно желавший пойти на это собрание, веселился там, как никогда. Он приплясывал и размахивал руками от возбуждения, а в самый разгар споров вырвался от своих друзей, пробрался в проход и сам начал произносить речь! Сенатор как раз заявил, что демократическая партия не прибегает к подкупам и что только республиканцы скупают голоса. И вот тут-то Юргис не своим голосом завопил: «Ложь! Ложь!» Затем он начал рассказывать, откуда он это знает, и объявил, что сам скупал голоса! Он рассказал бы сенатору «В подтяжках» все свои приключения, если бы Гарри Адамс и еще кто-то из его друзей силой не усадили его.

Как только Юргис получил работу, он немедленно отправился к Марии. Она спустилась к нему в переднюю, и он, стоя у дверей с шапкой в руках, сказал:

— Я получил работу, и теперь ты можешь уйти отсюда.

Но Мария только покачала головой. Ей больше ничего не остается, сказала она, потому что никто не возьмет ее на работу. Ей не удастся скрыть свое прошлое — другие девушки пытались, но их всегда изобличали. Дом посещают тысячи мужчин, и рано или поздно она с кем-нибудь из них встретится.

— А кроме того, — добавила Мария, — я больше не могу работать. Я ни на что не годна — я морфинистка. Что бы ты стал делать со мной?

— Разве ты не можешь отвыкнуть? — воскликнул Юргис.

— Нет, — ответила она, — я не отвыкну. Какой смысл об этом говорить? Видно, мне уж оставаться тут до самой смерти. Я только на это и годна.

Другого ответа Юргис не смог от нее добиться. Когда он сказал ей, что не позволит Эльжбете брать у нее деньги, она равнодушно ответила:

— Значит, они пропадут здесь — вот и все.

У нее были опухшие веки и красное оплывшее лицо. Он видел, что его присутствие раздражает ее, что она только и ждет, когда он уйдет. И он ушел, разочарованный и огорченный.

Бедный Юргис был не особенно счастлив в своей домашней жизни. Эльжбета теперь часто хворала, а мальчики были грубы и упрямы — жизнь на улице не пошла им на пользу. Но все-таки он держался за семью, потому что она напоминала ему о былом счастье; участие в социалистическом движении заставляло его забывать о домашних неурядицах. С тех пор как его жизнь была вовлечена в этот мощный поток, то, что раньше составляло смысл его существования, потеряло свое прежнее значение. Его интересы лежали теперь в другой сфере, он жил в мире идей. Внешне его жизнь была обыденна и неинтересна. Он был просто швейцаром при отеле и собирался оставаться им до конца своих дней. Но его внутренняя жизнь была полна и увлекательна. Сколько нового ему предстояло узнать, какие чудеса открыть! Юргис на всю жизнь запомнил день накануне выборов, когда Гарри Адамсу позвонил кто-то из его знакомых и попросил привести к нему Юргиса. Юргис пошел и познакомился с одним из ведущих теоретиков движения.

Приглашение исходило от некоего Фишера, чикагского миллионера, посвятившего свою жизнь улучшению жилищных условий рабочих и поселившегося в самом сердце городских трущоб. Он не принадлежал к партии, хотя и сочувствовал ей. В этот вечер он ожидал гостя, редактора большого журнала на Востоке, писавшего против социализма, но не знавшего толком, что это такое. Миллионер попросил Адамса захватить с собой Юргиса и во время разговора затронуть вопрос о «здоровой пище», которым интересовался редактор.

Молодой Фишер жил в двухэтажном кирпичном доме, грязном и облупившемся снаружи, но очень уютном внутри. Комната, в которой очутился Юргис, была наполовину заставлена книжными шкафами, а на стенах висело много картин, едва различимых в мягком желтоватом свете. Вечер был холодный и дождливый, и поэтому в камине трещали дрова. Когда Адамс и его друг вошли, в комнате было уже семь или восемь человек, и среди них Юргис, к своему смущению, увидел трех дам. Ему никогда еще не приходилось беседовать с такими людьми, и он испытывал мучительную растерянность. Он стоял в дверях, судорожно сжимая в руках шапку и низко кланяясь каждому, с кем его знакомили. Потом, когда его пригласили сесть, он выбрал стул в темном углу и пристроился на краешке, вытирая рукавом вспотевший лоб. Он был в ужасе при мысли, что ему, может быть, придется говорить.

Хозяин оказался высоким, атлетически сложенным молодым человеком во фраке. Во фраке же был и редактор — болезненный на вид господин, по фамилии Мэйнард. Жена хозяина, хрупкая молодая женщина, сидела рядом с пожилой дамой, руководившей детским садом в трущобах, и молодой студенткой, красивой девушкой с сосредоточенным и серьезным лицом. За все время, пока Юргис был там, эта девушка заговорила только раз или два, остальное же время сидела у стола посреди комнаты, положив подбородок на руки и увлеченно следя за разговором. В комнате было еще двое мужчин, которых Фишер представил Юргису как мистера Лукаса и мистера Шлимана. Услышав, что они называют Адамса «товарищем», Юргис понял, что они социалисты. Лукас был человек невысокого роста с кротким и смиренным лицом, похожий на священника. Выяснилось, что он прежде действительно был странствующим проповедником-евангелистом, но прозрел и стал пророком нового учения. Он бродил по всей стране, жил, как некогда апостолы, чужим гостеприимством, и если не было зала, проповедовал на перекрестках. Появление Адамса и Юргиса прервало спор, который мистер Шлиман вел с редактором, но теперь они, по предложению хозяина, возобновили свою беседу. И скоро Юргис уже слушал, как завороженный, и ему казалось, что он никогда в жизни не встречал такого странного человека.