Джон Пассос - 42-я параллель

– Мурхауз добился своего: работая над укреплением мира в промышленности, он работает на завтрашнюю войну, – и рядом портрет Карнеги разоблачает всю внутреннюю лживость этого стального короля, на доходы с кровавых заводов Хемстеда, на военные сверхприбыли насаждающего науку и мир «всегда, но только не во время войны»;

– Мурхауз стал видным приказчиком капитала, его цель – добиться сотрудничества всех сил нации для ведения войны, которая уже стала фактом, – и вот портреты Эдисона и Штейнмеца показывают науку на службе капитала;

– Одурманенные и одураченные чарли андерсоны едут пушечным мясом на фронт, – а за их спиною остается упрямая, негнущаяся и слепая в своем честном упорстве фигура Лафоллета, который разоблачает обман и угар милитаризма.

Для каждого из этих портретов Дос Пассос находит свою манеру и тон: обстоятельность для Эдисона; жалостливое сочувствие к честным мечтателям Дебсу и Лафоллету; чисто стихотворная, ритмическая чеканка портрета Карнеги, завершенного убийственной концовкой; теплые, товарищеские интонации для Большого Билла и Бербанка; бичующая ирония для Брайана – все это служит как для внутренней характеристики изображаемых лиц, так и для уяснения общего замысла книги.

В своей трилогии Дос Пассос хочет дать своего рода калейдоскопическую летопись Америки начала XX века, и вот, разрушая оставшиеся грани между действительностью и выдумкой, подают свой голос Новости дня: газетная сенсация – властитель если не дум, то инстинктов, импульсов среднего американца. Новости дня – крайне расчетливый и субъективный подбор объективной документации периода от начала века до империалистической воины. Это, во-первых, точные социально-хронологические и географические рамки событий, а во-вторых, текучий и эфемерный злободневный фон. Первые – это опять-таки своего рода внутренний комментарий автора. В книге теснятся чуждые люди и события, и вот Новости дня напоминают американскому читателю, кто был профессор Феррер, каким путем была добыта Рузвельтом Панама, кто был Диас; через общеизвестное событие или популярную песенку дают точную локализацию во времени и т. п. Дос Пассос явно хотел дать такой внутренний комментарий, но зная, что всякого рода исторические и географические справочники – настольная книга американца, он мог ограничиваться намеками. Для читателя русского эти намеки приходится раскрывать.

Что касается фона – бытовой детали, газетной сенсации, малоизвестной песенки, – то по самой злободневности своей они обречены на забвение. Они вполне уместны, они дают ощущение пестроты и мелькания современной жизни, но, осмысляя в них все типическое, так же излишне объяснять все «на все сто процентов», как бесцельно было бы обязывать американца прочесть весь пестрый материал, заполняющий тридцать, пятьдесят, сто страниц его ежедневной газеты.

И, наконец, последний, четвертый план сметает все внутренние противоречия между самим автором и его книгой. Это лирический дневник Дос Пассоса, своего рода камера-обскура[204] памяти, выхватывающая своим лучом какие-то узловые точки на темном экране прошлого. Это ряд предельно интимных, намеренно завуалированных моментальных снимков сознания.

Автобиографичность Камер-обскур несомненна; больше того, они отражают все решающие, переломные моменты, упомянутые в очень скупой автобиографии Дос Пассоса. В самом деле, достаточно сравнить то, что пишет Дос Пассос о своем деде: «Отец моего отца был португальцем и иммигрировал в Америку с острова Мадейры. Он был сапожник и шил, как говорят, прекрасные башмаки. По-видимому, он был революционером, но к какому принадлежал направлению – я не знаю. Хорошо говорить по-английски он так и не научился», – с беглым наброском деда-португальца в Камере-обскуре (15); и далее: «Мой отец, занимавшийся вначале частной адвокатской практикой, а затем вступивший в коллегию, зарабатывал большие деньги, которые он весьма рассудительно тратил быстрее, чем добывал», – и Он – отец – в Камерах-обскурах (2), (4), (16).

«…По целому ряду причин, – вспоминает Дос Пассос, – я вырос вдали от семьи. Мать всю жизнь располагала крайне ограниченными средствами… Но еще совсем маленьким ребенком я прожил некоторое время в Европе», – и фигура Ее – матери – в Камерах-обскурах (1), (2), (3), (4), (16), и Европа в Камерах-обскурах (1), (5), (6), (18).

«…Позднее я жил довольно долго в одном из самых захолустных округов Виргинии… Трудно найти на земном шаре место более далекое от всяких исторических событий, чем Уэстморленд, где я провел предвоенные годы, выращивая овощи для нашего стола», – ср. Камеры-обскуры (9) и (21). «Ребенком я побывал также в Вашингтоне» – Камеры-обскуры (10), (12), (13). «С восьми лет я стал читать все, что попадалось под руку… Больше всего я любил многотомные повести и морские приключения. Я твердо решил, что, когда вырасту, стану непременно капитаном морского корабля или по крайней мере матросом», – Камера-обскура (19).

«…Я был довольно болезненным мальчиком, а мое слабое зрение лишало меня возможности участвовать в большинстве детских игр. Я плохо ладил со своими сверстниками и испытал все трудности, выпадающие на долю каждого, живущего в буржуазном обществе и не имеющего за собой ряда именитых предков», – Камеры-обскуры (7) и (8).

«…Я читал Байрона, Шелли и Библию и решил, что являюсь как бы современным Каином, что все против меня и я – против всех. Я не упоминал бы об этом ребяческом романтизме, которого я, в конце концов, вовсе не стыжусь, если бы он, как мне кажется, не повлиял весьма существенно на все мое последующее развитие. Я даже дошел до того, что стал считать родимое пятно, имеющееся у меня на лбу под волосами, за особый знак, которым, как говорится в Ветхом завете, отмечены сыны Каина», – Камера-обскура (14).

«…Хотя я и читал Библию с большим воодушевлением, но, насколько помню, никогда религиозным не был. Мои родители решительно не хотели меня крестить и тем более приписать к какому-либо вероисповеданию. В этом крылась вторая причина, создавшая преграду между мной и остальными детьми, ибо арелигиозность считалась в то время весьма малопочтенным качеством», – Камеры-обскуры (11) и (17).

«…Годы шли, и я достиг школьного возраста. Я поехал в Гарвард и здесь, то есть в близлежащем Бостоне, впервые испытал те радости, которые дают музыка и живопись, а также узнал, что такое труд, капитал, стачка, как выглядит грязная улица, заселенная иностранными рабочими, и мир мне открылся таким, каким я его теперь знаю», – Камера-обскура (20).

«…В Гарварде я начал писать всякий экзотический и эстетский вздор, бывший в моде перед войной; мои писания служили для меня как бы предохранительным клапаном, и мое решение стать моряком откладывалось с года на год. Время от времени меня охватывало отвращение к тому, что я трачу силы на возню с грудой уже мертвых идей, но всякий раз увлечение театром или еще чем-нибудь заглушало эти ощущения. Главная задача американских колледжей состоит в том, чтобы воспитать в студентах рабскую преданность существующему строю и способность вести себя, как подобает представителям правящих классов; американский юноша, став и оставаясь добросовестным клерком или честным коммерсантом, должен вместе с тем уметь держать в страхе целый ряд людей, рожденных для того, чтобы его обслуживать, как-то: прислугу, телефонисток, шоферов и т. п. Это привито даже и тем, кого школьная система коснулась только отчасти, но ее действие таково, что она как бы парализует в людях их интеллектуальную жизнь, и лишь спустя много лет человек оказывается в состоянии этот паралич с себя стряхнуть. Только война окончательно вытравила во мне привитое школьными шаблонами убеждение, что идеал жизни – отель «Риц», – Камера-обскура (25).

«…Кончая колледж, я начал читать либеральные газеты. Благодаря им я узнал, что и в Чикаго, и в Нью-Йорке существуют такие центры брожения, о которых я и не подозревал. В тот период я находился под большим влиянием статей Джона Рида» – Камера-обскура (26).

«…Я поступил добровольцем в Красный Крест и отправился на фронт с французскими войсками. Несмотря на то, что я был в то время пацифистом, мне очень хотелось увидеть войну вблизи. Служба санитаром явилась результатом некоторого внутреннего компромисса» – Камера-обскура (27).

Словом, в моментальных снимках Камер-обскур перед нами проходит жизнь самого Дос Пассоса от детских лет и до прибытия во Францию.

Дос Пассос неустанно перегоняет своих героев с места на место, половина книги проходит в поезде, в пути. Для того чтобы подчеркнуть ощущение этой динамики, Дос Пассосу нужны неподвижные точки отталкивания. И вот, наряду с застойным болотом американского захолустья, которое обволакивает детство всех пяти вымышленных героев книги, Дос Пассос привлекает с той же целью и мнимо «случайные» дневниковые записи. Если всмотреться, то видишь, что целый ряд Камер-обскур объединен общим мотивом: жизнь, проносящаяся мимо. Отрезанный от всего мира виргинский огород и не знающий покоя бродяга – Камера-обскура (9); мертвечина Капитолия и будоражащая воображение картина – смерть Цезаря – Камера-обскура (10); провинциальный уют Пенсильвании и волнующая загадка прошлого – какие-то страшные Молли Магу-айры – Камера-обскура (11); тесные шоры церкви и школы и вольная жизнь и беззаконная комета Галлея – Камера-обскура (17); застойная любовь и мечта о чужих городах и странах – Камера-обскура (19); провинциальное, засушливое житье-бытье, мимо которого трусит Топотун, и возникающий тревожный вопрос: но что же иссушает этих людей сильнее, чем табак иссушил землю Виргинии, – Камера-обскура (21); каждодневные заботы рыбачьего захолустья (очень похожего на окрестности Провинстауна), где, что бы ни произошло, что ни день – выносят треску, развешивают треску, собирают треску, уносят треску – и врывающийся даже сюда отголосок грозных мировых событий – Камера-обскура (22); воздушный колокол университетского инкубатора, стеклянный колпак которого лопается под напором извне и выпускает на свободу еще не оперившегося героя, – Камера-обскура (25); первое, еще пассивное участие в пацифистском протесте и спокойная постель – Камера-обскура (26); шаг «over there», туда, за море, и на том берегу океана, на пороге фронта, все то же устоявшееся житье-бытье с жареными ортоланами и традиционный petite visite традиционного охранителя порядка – Камера-обскура (27).