Владимир Богомолов - Момент истины (В августе сорок четвёртого)

– Держи лейтенанта! – крикнул я Малышу и, понимая, что Паша оглушён, во весь голос заорал: – Ложись, Паша! Ложись!!!

Я боялся за них больше, чем за себя, и с облегчением отметил, что они оба без промедления поняли и выполняли мою команду.

Выскочив в первое мгновение из кустов, я сразу же метнулся влево, чтобы расширить сектор охвата, положить амбалу и «лейтенанту» подсветку на глаза (развернуть их лицом против солнца), а также чтобы деблокировать директрису. Не удалось только последнее: амбал с похвальной быстротой переместился вправо и снова оказался за рослым, фигуристым помощником коменданта. Он двигался легко и ловко, и реакция у него была хорошая, но при этом защитном движении его голова на секунду появилась правее фуражки помощника коменданта, и в тот же миг выстрелом из правого нагана я сбил с него пилотку. Такие вещи впечатляют, а от меня сейчас требовалось всё время давить ему на психику.

Помощник коменданта лишь теперь протёр мозги, лапал судорожно кобуру, прижатую полой кителя, и не мог от возбуждения открыть – заколодило, как случается и не только у таких лопухов. Вообще-то Паша должен был дать ему «вальтер» в карман, и действовать ему следовало в первую очередь именно «вальтером». Но я сейчас не мог занимать извилины его оружием и его действиями; я на него нисколько не рассчитывал: после того как Пашу вырубили, я, естественно, надеялся только на одного себя.

– Падай, капитан, падай! – закричал я ему, но он, будто не слыша, даже не пригнулся.

Я ничуть не удивился: фактор внезапности в скоротечных схватках тормозит решительные действия даже у бывалых фронтовиков, чего же можно ожидать от разодетого тылового фраера?

– Ложись, комендатура, ложись!!! – яростно заорал я и тотчас прыгнул вправо.

Мне на секунду открылась часть туловища амбала, его левый бок и рука с браунингом, и, стремясь упредить его действия, я нажал на спусковой крючок, но амбал проворно дёрнулся влево, я же, вероятно, так боялся попасть в помощника коменданта, что от этого мандраже промазал и в душе обложил себя самыми последними словами.

Вслед за моим выстрелом справа раздались ещё три: стоя на четвереньках, Паша сбоку стрелял по ногам амбала. Он был оглушён, и правая половина лица залита кровью, к тому же рядом с директрисой находился помощник коменданта; естественно, я не рассчитывал, что Паша попадёт, но это в любом случае создавало крайне ценный для меня в эту минуту отвлекающий фактор, и мысленно я ему аплодировал.

Нет, я не промахнулся: на рукаве гимнастёрки амбала у самого погона проступило тёмное пятно. Но я только слегка задел, считай, поцарапал ему левую руку, а её требовалось надёжно «отключить».

Толково используя ситуацию, он держался за живым заслоном, я же на открытом месте в десятке метров от него вынужден был энергично двигаться, пританцовывать, фиксируя его лицо и всё время угрожая обоими наганами.

Он выстрелил в меня двумя пулями, не попал, добавил погодя секунды ещё одну и снова – мимо. Чему-чему, а как «качать маятник»[67], я мог бы поучить и его, и тех, кто готовил его в Германии, к тому же Пашины выстрелы сбоку, несомненно, действовали ему на нервы, а подсветка значительно снижала меткость.

Тем не менее он был опытный, находчивый парш, сразу понявший, что я опаснее других и что в первую очередь надо разделаться со мной. И я перед тем оценил его правильно: он действовал толково, уверенно, стрелял в отличие от «лейтенанта» умело, не торопясь, и если бы не подсветка и не моя сноровка в «качании маятника», он бы, возможно, меня уже свалил.

Ствол браунинга опять следовал за моими движениями – справа налево и обратно, и я чувствовал, знал, что в ближайшую секунду снова раздастся выстрел. Но в это мгновение помощник коменданта вытащил наконец пистолет, и амбал, целившийся в меня, без промедления выстрелил дважды ему в грудь.

С позиции инстинкта самосохранения и личной безопасности его действия были логичны, обоснованны, но теперь он терял своё главное преимущество: помощник коменданта сразу обмяк и стал валиться вниз и назад, при этом открылся верх туловища амбала, и как только это произошло, я, упредив его следующий выстрел, всадил ему две пули в левое плечо и тотчас рванулся вперёд, чтобы помешать ему – блокировать вероятную попытку поднять правой рукой вывалившийся в траву браунинг.

Он действительно нагнулся и, не спуская с меня глаз, зашарил у ног, но я летел на него стремглав, и, не выдержав, он бросился бежать через поляну, а я пустился за ним, успев отметить, что помощник коменданта и бритоголовый «капитан» лежат не двигаясь, причём поза последнего – спиной кверху, с неловко вывернутой вбок правой рукой – мне весьма не понравилась.

Слева захлопали выстрелы из «ТТ», и, кинув туда взгляд, я увидел, что «лейтенант», оборачиваясь, стреляет в Малыша, а тот, как я его учил, на бегу уклоняется, не очень ловко, но в целом грамотно.

Я боялся за Малыша, опасений же, что «лейтенанту» удастся уйти, не испытывал, поскольку знал, что если даже я его потом не догоню здесь поблизости, через двадцать минут – к тому времени, когда он в лучшем случае достигнет опушки, – весь лес по периметру уже будет охвачен огромной «каруселью», и за пределы столь плотного оперативного кольца ему не выскочить и не проскользнуть.

В кобуре у амбала на ремне за правым бедром был ещё ствол, скорее всего «Браунинг Лонг 07», схожий по форме и размерам с «ТТ», и хотя рука у него болталась, как плеть, а гимнастёрка под погоном потемнела от крови и брюки сзади повыше колена тоже – Паша всё-таки сумел в него попасть! – я держал ухо востро. Утверждение, что якобы у левши правая рука развита недостаточно, – это байка для дефективных детишек. А в действиях его чувствовался настоящий парш.

Я услышал возгласы: «Стой! Стрелять буду!», оглянувшись, увидел старшину, выскочившего с автоматом из кустов перед «лейтенантом», заорал ему и Малышу: «Не стрелять!», но в тот же миг «лейтенант» поднял руки вверх, и я подумал с облегчением – вдвоём-то они наверняка его слепят тёплым и невредимым.

В жизни каждый двадцатый – левша, их миллионы, но я уже убедил себя, что именно этот самый амбал пытался убить Гусева, того шофёра с «доджа», и, следовательно, причастен к делу «Неман». Я просто мечтал, чтобы так оно и оказалось.

Раненный в плечо и в ляжку, он бежал даже лучше, быстрее, чем я ожидал. Но ему нужно было достигнуть деревьев или оторваться от меня, чтобы обнажить ствол, а я спокойно сокращал расстояние между нами и готовился его слепить. Он наверняка уже понял, кто мы такие и что наша задача – взять его живым. Конечно, я без труда мог его стреножить, но дырявить даже парша без необходимости – мне поперёк горла, и зачем стреножить, если он и так не уйдёт.

На бегу я опять оглянулся влево. Малыш, положив «лейтенанта» лицом в траву, стягивал ему вязками руки за спиной. Старшина, воинственно наставив вниз автомат, стоял рядом.

И в этот момент амбал наконец сделал то, чего я всё время ждал: правой рукой ухватился за кобуру. Она у него наверняка была с вытяжным ремешком, и мешкать не следовало.

Тут могло быть два реальных решения: сбить его подсечкой или же оглушить ударом в голову. Имея в виду оперативную обстановку здесь, на поляне, и то, что нам предстояло, я выбрал второе: наддав, сократил дистанцию и, как только пальцы его оказались в кобуре, взлетел над ним в прыжке и сверху ударил его рукояткой нагана правее макушки, вполсилы, с расчётом кратковременного рауша[68].

Он упал вперёд и чуть влево, по инерции метра полтора проехал лицом вниз по траве. Замер расслабленно, голова не поднималась, и я понял, что на какие-то минуты он вырубился. Сунув выпавший из кобуры браунинг себе в карман, я ухватил его за правую целую руку и в темпе, как куль, потащил к месту засады.

Туда же Малыш и старшина уже вели «лейтенанта». Он шёл со связанными за спиной руками, и, бросив на него взгляд, я уже соображал, как буду его потрошить.

На ходу я успел посмотреть на часы – для рапорта.

Зафиксировать момент начала сшибки я не имел возможности, но продолжалось всё это не более трёх-четырёх минут.

Паша с лицом, залитым кровью, сидел, зажав рукой рану на голове, а двое других – бритоголовый и помощник коменданта – по-прежнему лежали в траве. И, увидев, что Паша сидит, я возликовал, от радости как гора с плеч слетела – могло быть и хуже.

И теперь, когда я увидел его живым и было совершенно ясно, что хорошо или плохо, но мы слепили всех троих, вопрос, который с момента их появления на поляне всё время назойливо занимал меня: «Кто они?» – сменился другим. Я уже нисколько не сомневался, что это действующие немецкие агенты, однако то, что один из них левша, ещё ничего не доказывало, и теперь меня буквально свербило главное, самое в эту минуту существенное: «Имеют ли они отношение к делу „Неман“?.. Имеют или нет?..»