Анатолий Алексин - Лимузин тронулся

В детстве его обозвали «маменькиным сынком». Прозвища приклеиваются так прочно, что не отдерешь, не избавишься. И тогда, чтобы он не расстраивался и не плакал, мать растолковала ему, что «маменька» – это очень доброе слово, а потому нередко матерей называют маменьками даже в романах великих писателей. Она пояснила, что «сынок» – тоже слово ласкательное, а что сочетание этих двух слов тем более звучит нежно и благородно. Но великих писателей читали все реже, а над нежностями, ласкательностями, как и над чужими слезами, насмехались все чаще.

Не вопреки, не нарочно, а как-то само собою так получилось, что он и стал именовать маму маменькой, а она, соответственно, стала называть сына – сынком. Посторонним это казалось смешной старомодностью.

Впрочем, у сынка в его юную пору находили немало и других непонятностей: кроме русского, он зачем-то овладел еще двумя языками; чересчур сокрушался по поводу терактов и землетрясений, происходивших где-то вдали, кормил во дворе бездомных щенков и кошек… Последнее обстоятельство вызывало не только удивление, но и резкий протест: «Их бы надо топить, а он приваживает!»

– Болван, – сказал о нем кто-то.

Поначалу сынок обиделся. Но маменька объяснила ему, что болван – это значит идиот, а идиотом считали весьма положительного героя в творении бессмертного классика. Однако бессмертных не только читали все меньше, но с ними и не соглашались все больше: сентиментальничают, расслабляют своих наивных поклонников.

Сынка-то маменька утешала, но оскорбителям давала отпор: иногда словесно, а иногда и физически. Тем более что защищаться он сам не умел, а папеньки в их семье не было. То есть некогда он, разумеется, был… И случилось, что как-то раз отшлепал сына – не сильнее, чем шлепают всех остальных детей. Но маменька заявила, что «с садистом и эгоистом жить не желает». И, несмотря на все стенания и мольбы супруга, осуществила развод. Вероятно, то был лишь повод: делить сына с кем бы то ни было она не считала возможным.

Стать его папеньками проявляли желание многие… Чтобы сделаться мужьями его маменьки. Но она те намерения отвергала и не желала верить навязчивым комплиментам, признаниям, чтобы не вползал в душу вопрос: «А не глупо ли игнорировать свои, столь заметные мужчинам, достоинства?»

Со временем сынок стал интересоваться:

– Ты осталась одна из-за меня?

И всякий раз она отвечала:

– Как «одна»? Разве ты не со мной?

Это в какой-то мере успокаивало его совесть.

При ее женской соблазнительности, полностью абстрагироваться от которой все-таки было сложно, маменька маниакально уверилась в том, что жизнь ее может быть отдана выполнению лишь одного долга, а именно – материнского… Ни на какое другое предназначение у нее бы и времени не хватило. Утром она отводила сынка в музыкальную школу для особо одаренных детей, потом пять или шесть часов высиживала там в ожидании своего юного дарования (вдруг зачем-то ему понадобится!). Правда, ни разу такая чрезвычайная надобность не возникла, но она все равно была начеку… Будучи искусной вязальщицей, она склонялась в музыкальном коридоре над грядущими чужими нарядами. А себе самой преподносила скромнейшие одеяния: и без нарядов-то едва отбивалась от поклонений, кои именовала приставаниями.

Между маменькой и сынком в принципе царило согласие. И лишь изредка она возражала против его излишней, как ей представлялось, безотказности и сговорчивости.

Однажды сынка попросили сопровождать музыкой похороны жильца из соседней квартиры. Он, не задумавшись, согласился. Слух о бескорыстно скорбящей скрипке распространился по всему дому и даже по другим домам и подъездам. К изумлению сынка вдруг оказалось, что люди уходят из жизни так же часто, как и приходят в нее.

– Это может негативно сказаться на твоей нервной системе… А то и на психике! – встревожилась маменька.

– Поверь, музыка должна быть с людьми при несчастьях и бедах, – робко, но убежденно возразил сынок. – Это с давней поры известно…

И она отступила. А соседи вскоре сообразили, что скрипка может пригодиться и в праздники. Тем паче, если бесплатно… Сынок и тут согласился.

– Моцарт тоже был вундеркиндом, но он не стал бы откликаться на подобные просьбы, – уже решительней выразила неудовольствие маменька. – Плясать сподручнее под гармошку!

– Знаменитые композиторы не стеснялись сочинять развеселую музыку, – вновь негромко возразил ей сынок. – Пусть лучше люди радуются под великие мелодии, чем под какие-либо иные мотивы…

Назвать те мотивы дешевыми или пошлыми сынок удержался: он вообще не умел кого-нибудь или что-нибудь оскорблять.

Вернувшись из школы для одаренных, она до полуночи не расставалась со скрипкой, поскольку сынок с нею не расставался.

А кроме того, она по вечерам подрабатывала уроками английского. Уроки под музыку способствовали, как она уговаривала себя, более успешному усвоению языка: прислушалась к уверениям сынка, что музыка влияет на все позитивно.

«Руководящие» мужчины в институте иностранных языков, нуждавшиеся не столько в ее знаниях для студентов, сколько в ее присутствии для себя, предрекали маменьке должности доцента, декана. Но она по-прежнему предпочитала должность маменьки. И первым, кто благодаря ей в домашней обстановке постиг английский, был, конечно, сынок. Ну, а с французским он сладил самостоятельно, потому что влюбился в Стендаля и задумал прочитать своего кумира в оригинале. Застенчивость и упорство были в нем загадочно неразлучны. Она избавляла сына от всех домашних забот: ему надо было беречь руки. Это стало для нее еще одной манией. На руках сынка почти неотрывно сосредоточивался ее нервно-охранительный взгляд. Она не уставала напоминать: «Береги руки!»

Когда у сынка обнаружился редкостный музыкальный талант, маменька задумала его «переименовать»: превратить из Якова, коим он был наречен при рождении, в Никколо. Не в Николая, а именно в Никколо: так звали волшебника Паганини.

– Это будет вызывать ассоциации… И облегчит дорогу к гастролям в Италии! – В том, что гастроли когда-нибудь состоятся, она ни минуты не сомневалась.

Но поскольку гений итальянца сочетался с несчастной судьбой – даже гроб его годами фанатично не смели захоронить, – она испугалась, что вместе со знаменитым именем сынку перепадет и трагичная биография. Тогда она решила переименовать его из Яши в Иегуди: таким было имя виртуоза Менухина. Он прожил долгую и в основном лучезарную жизнь. Это ей подходило…

– Кто такое имя выговорит? Кто запомнит? – насторожила ее подруга. Она напомнила также, что Яшей звали не менее великого мастера смычка по фамилии Хейфец.

– Как я могла забыть?! – воскликнула маменька, привыкшая себя порицать.

И Яша остался Яшей.

В разговорах о сынке все чаще стали поминать Моцарта, тоже концертировавшего в раннем возрасте. Однако переименовывать Яшу в Вольфганга Амадея маменьке в голову не приходило.

Как-то раз во сне ей явился не столь легендарный, как Вольфганг Амадей, вундеркинд Буся Гольдштейн. Он был в подчеркнуто коротких штанишках и под водительством мамы, к которой у маменьки имелись претензии: зачем так выпячивать свою роль?

Изучив биографии самых выдающихся виртуозов, маменька установила, что они прорывались к вершинам через престижные международные конкурсы. «Вот бы и Яше… Хоть лет через десять… – грезилось ей. – Я бы постаралась дожить!»

Через те самые десять лет профессор Консерватории, сам когда-то побеждавший на конкурсах и поседевший от многолетних борений за судьбы учеников, вручил Яше одну из двух своих скрипок, как он сообщил, «приносящих триумф».

– Дарю не насовсем, а до той поры, когда ты сам начнешь преподносить подарки ученикам, – сказал профессор, с немузыкальным интересом поглядывая на маменьку своего питомца. С годами она не утеряла притягательной силы. Почти все мужчины, восхищавшиеся сынком, поздравляли его, а поглядывали на нее. «Зачем они отвлекаются?» – молча негодовала она. Повзрослевший Яша, угадав ее протест, как-то сказал: «Напоминают о том, что ты женщина». Он гордился ее внешностью – и хотел, чтобы маменька в мыслях своих получала от нее удовольствие, не увеличивая при этом состава семьи. Но она продолжала даже мысленно отрекаться от личных успехов во имя грядущих побед сынка. Не выпячивая, в отличие от Бусиной мамы, своей роли в сыновней судьбе…

– Дарю эту скрипку второй раз в жизни, – многозначительно поведал профессор.

– А кому вы еще дарили ее? – поинтересовалась маменька.

Он пригнулся и, будто случайно прижавшись к ее щеке, еле слышно произнес такую фамилию, что она поняла: Яша будет лауреатом Международного конкурса.