Ирина Муравьева - Полина Прекрасная

Поэтому он все смотрел на Полину в столовой, как смотрят на ангела с неба, и все норовил проводить до троллейбуса, и все утащить хоть в подьезд, хоть под арку и поцеловать ее сладкие губы. Однако Полина его избегала. Целуйся с другими, биолог Дашевский.

Тем временем осень пришла. И Полина вдруг так округлилась, что люди заметили. И Костя Дашевский заметил и ахнул. Вот тут-то он вдруг поступил очень круто. (Терпеть не могу это новое слово, но нужно хоть раз его вставить в роман. И так говорят: Муравьёва забыла родной свой язык, раз живет в отдаленье!) Он вдруг поступил очень круто: он взял Полину за локоть и вывел ее с зеленым пластмассовым вместе подносом из шумной столовой.

– Полина! – сказал ей биолог Дашевский. – Скажи: ты беременна?

– Да, – сказала Полина.

– Тогда я обязан… – сказал благородно ей Костя Дашевский, но фразы своей не закончил, поскольку она перебила его на полслове.

– Но, Костя, при чем же здесь ты?

– Как при чем? – Дашевский залился малиновой краской.

– Послушай! Но ты не сердись, потому что… короче: ребенок не твой. Ты прости.

– Как это: не мой?

– Так. Не твой. Я знала, что будет ребенок, когда мы… С тобой… Ну, у Киры на даче… Я все уже знала. Уже был почти целый месяц, вернее: уже было пять с половиной недель. Но я тебя правда люблю и любила. Поэтому я и подумала: можно с тобой провести хоть часок напоследок? И вот. Провела. Ты совсем ни при чем.

Она проглотила слюну очень звонко. Она была женщиной. Женщины лгут. Дашевский почувствовал вдруг облегчение. (А если бы это случилось в гареме – я все о своем! – так ведь драмы бы не было. И лгать не пришлось бы. Ну, как достучаться до глупых народов и их государств? Куда обратиться с таким предложением?)

– Ты замуж выходишь? – спросил он ревниво.

– Не знаю, не знаю, – сказала Полина. – Он очень хороший, заботливый парень. И любит меня.

– Ну, еще бы! Еще бы тебя не любить!

И Дашевский слегка даже скрипнул зубами от злости. Полина опять проглотила слюну.

– Зайдем на минутку! – сказала она.

Они очутились в подсобке, где тускло горела одна очень жалкая лампочка. И он ее обнял. И снова их губы, впиваясь друг в дружку, вдруг так раскалились, как будто бы их подожгли на костре.

Декабрь в том году оказался морозным. Сверкал и дымился. Полина, ступая совсем осторожно, боясь поскользнуться, пришла в поликлинику на консультацию. Ходить полагалось туда каждый месяц. Врачиха, усталая, с грубым лицом, помяла живот и пощупала ноги. Полина лежала, спокойно терпела.

– Как грудь? Не болит?

– Нет. Но тут твердое что-то…

Она показала, где: тут. Та помяла. Велела задрать кверху руки. Помяла подмышки и села за стол.

– Пройдешь маммограмму. Посмотрим, что там у тебя. И давно?

– Нет, не очень. Ну, месяц назад. Я не знаю…

– Посмотрим, – сказала врачиха и грустно вздохнула.

Еще через несколько дней сообщили Полине диагноз. Федюлин Давид и Татьяна Федюлина свозили ее в институт на Каширку, там был у Федюлиных блат: брат Федюлина.

– До родов вас с раком груди не оставим. Активная клетка. Процесс идет быстро, и это опасно.

Федюлинский брат почесал подбородок.

– Что будет с ребенком? – спросила Полина.

– Мы грудь ампутируем, это несложно, – сказал брат Федюлина. – Но вот наркоз… Наркоз этот вовсе не нужен ребенку.

– Что будет с ребенком? – как будто не слыша, опять повторила Полина.

– Мы вынем ребеночка. Через неделю. Кормить вы не будете. Выкормим формулой. Потом мы дадим отдохнуть вам дня три и будем снимать уже грудь. Вот и все.

Она обхватила руками живот. Федюлины переглянулись.

– Скорее! – сказала она очень хрипло и низко. – Скорее его вынимайте оттуда! Ему ведь там вредно сейчас находиться! Ведь рак у меня?! Вы спасайте его!

Оперировала молчаливая невысокая женщина. Брат Федюлина заглянул перед тем, как ввели наркоз, потрепал Полину по щеке.

– Ну, ты молодец! Настоящая мама!

Она провалилась. Проснулась в палате.

– Пацан у тебя! – сообщил брат Федюлина. – Хороший, здоровый. По виду не скажешь, что он недоношенный. Классный пацан!

На следующий день показали ребенка. Он был ярко-красный, курносый, кудрявый. Она ощутила такую любовь, что даже в глазах от любви потемнело.

– Бутылочку на! Покорми, он голодный!

Ей дали бутылочку, дали ребенка. Он был, показалось ей, очень горячим.

– Мне кажется, он заболел! Он горит весь! – вскричала она.

– Ничего не горит. – И низенькая медсестра на ходу пощупала лоб у ребенка. – Мамаша! Вы только родили, уже паникуете! А вам еще жить с ним да жить! Успокойтесь!

А через неделю снимали ей грудь. Ребенок был дома с Мадиной Петровной. Та стиснула зубы и помолодела. К тому же и муж все звонил да звонил. И голос плаксивым был и виноватым.

– Мадина! Позволь мне прийти и помочь! Ведь плоть наша общая! Кровь ведь. Мадина!

– Поползай! Поползай! – шептала Мадина, качая коляску с невинным младенцем.

Потом вспоминала про дочку, и ужас сжимал ее сердце. Пускай он поможет. Отец, не чужой. Что теперь пререкаться?

Она пасла коз. И не знала его. Потом он пришел и прижал ее к сердцу. Лежали внутри виноградной лозы, как будто вдвоем в колыбели зеленой.

– О как ты прекрасен, возлюбленный мой! – сказала она.

Он приподнял ее груди.

– О как ты прекрасна, голубка моя! – сказал он, целуя ей левую грудь.

Она ощутила смущенную радость.

– Сосцы твои, – он прошептал, – словно пара козлят, двойня серны…

Она испугалась: он правды не знает.

– Возлюбленный мой! – простонала она. – Я скоро умру. Я умру, мой любимый!

Он нежно прижал ее груди ко рту.

– Не думай об этом, – сказал он. – Мы оба ведь изнемогаем от нашей любви… Она защитит нас, не бойся, голубка…

На Гоголевском бульваре текло со всех деревьев и скамеек. Солнце было таким теплым, что впору без пальто ходить. Полина неторопливо покачивала коляску и щурилась от яркого света. Начало апреля, а как хорошо!

Он пискнул, как птенчик в гнезде. Не заплакал, а пискнул легко и затих. Но Полина взяла его на руки.

Каждое лишнее прикосновение к нему было радостью. Она бы и вовсе держала его на груди сколько можно. Таскала бы, как кенгуру кенгуренка. Откинула кружевце и посмотрела. Он спал и чему-то смеялся во сне.

– Чему ты смеешься? – спросила Полина, сама засмеявшись. – Чему ты смеешься?

И вдруг кто-то кашлянул рядом. Она обернулась, смеясь вместе с сыном. На лавочке рядом сидел Александр. Теперь с бородой, но такой же, как прежде.

– Кто? Мальчик? – спросил он.

– Да, мальчик. Алеша.

– Ты так посиди. Я тебя нарисую. Мадонна с младенцем. Я ведь обещал.