Астрид Линдгрен - Бритт Мари изливает душу

Понимаешь, способный маленький ребёнок Йеркер выучился читать и писать самостоятельно. И на старом ящике из-под сахара, переделанном в книжную полку, он держит свои драгоценные книжки: «Приключения малыша в черничном лесу»[10], «Путешествие верхом на кошке»[11] и многие другие, в том числе и самую первую и самую последнюю любимую книгу Йеркера «Винни-Пух и все, все, все…» – одну из книг, специально избранных и приобретённых семейством Хагстрём для чтения вслух.

А вообще о Йеркере можно сказать, что он именно сейчас очаровательно беззубый. Как я уже писала, на днях он пошёл в первый класс. Видела бы ты его, когда он отправился в школу! Я думаю, что абсолютно невозможно устоять против усердия, ожидания и задора, которые обуревают маленьких мальчишек, когда они впервые идут в школу! Бедные дети, ведь они не понимают, что отныне и до тех пор, пока они не выйдут на пенсию, у них не будет ни единого свободного часа!

Ну, совсем скоро, Кайса, ты вздохнёшь с облегчением, потому что теперь мне осталось представить тебе только одно совсем маленькое бесполезное существо. Оно родилось три с половиной года назад и зовётся Моника. Малышкой она практически кричала не переставая, так что Сванте счёл, что самое время повесить на двери объявление для аиста[12]: «Все места братьев и сестёр в семье укомплектованы». Теперь Моника больше не кричит, но она просто сказочно избалованна. Обводит всю семью вокруг маленького мизинчика, сладчайшего из всех, которые ты когда-либо видела. Так, разумеется, кажется мне! Но я начинаю думать, что мне не хватает критического взгляда на собственную семью.

Остаётся только добавить, что мы живём на вилле, не новой и не роскошной, но по-настоящему, по-домашнему уютной. И ещё у нас есть большой старый сад – просто чудесный. Только бы не заставляли очищать его от сорняков! Но от этого никак не увильнёшь! Ну, пока…

Да, да, я заканчиваю письмо! До свидания, Кайса!.. Ой, ой, ой, забыла самое главное. Забыла Алиду, милая моя, Алиду! Что было бы с семейством Хагстрём без Алиды? Она жила в нашем доме с тех пор, как родилась Майкен, и в том, что мы, несмотря ни на что, вкусно ели даже тогда, когда Майкен ещё не взяла в свои руки бразды правления, пожалуй, тоже заслуга Алиды. По меньшей мере раз в месяц она разражается безумным плачем и говорит, что первого числа следующего месяца уходит. Мол, сердце её больше не выдерживает жизни в зверинце. Но обычно это продолжается не более получаса, получаса, в течение которого мама и Майкен непрерывно молят и просят её не уходить и лебезят перед нею. И как только эти полчаса проходят, снова слышится её «весёлая» любовная песенка:

И Алида тоже верна, верна нам, уж это точно.

Есть на свете три человека, которых мне жаль, – себя самоё, которой нужно заплатить за пересылку этого письма, почтальона, которому придётся тащить такое длинное письмо к тебе домой, и тебя, несчастную, которой придётся его читать.

Попытайся, однако, это пережить и напиши.

Дорогая Кайса, снова здравствуй!

Отгадай, который теперь час? Именно теперь? Половина седьмого утра! А какое утро! Сверкающее, ясное и сияющее, как в первый день творения. Весь дом спит, но я проснулась уже в пять часов утра. Я пишу тебе, сидя у стола под липой в нашем саду. Вокруг меня в сумасшедшем изобилии цветут флоксы и поздние розы. Эта роскошь красок почти беззащитна, и душа моя наполняется восторгом, когда я отрываю взгляд от бумаги, чтобы осмотреться. Знаешь ли ты, что, по-моему, поразительно? Случалось ли тебе, когда ты была совсем маленькой, проснуться таким вот осенним утром самой первой в доме и выйти в сад, чтобы посмотреть, не упало ли ночью на землю несколько яблок? Мне так случалось просыпаться часто, и я ещё помню все свои ощущения. Радость, испытанная Колумбом при виде Америки, – лишь слабый отсвет счастья, которое пронзило мою детскую душу, когда однажды, таким же чудным утром, я нашла созревшее яблоко в мокрой траве!

Я по-прежнему испытываю почти те же самые чувства, как тогда, словно обнаружила что-то, сравнимое по своей ценности разве что с золотым слитком. И хотя сейчас нам разрешают собирать фрукты прямо с деревьев, ни одно яблоко в мире не было так сладко, как то, что упало в то утро и валялось под моей собственной яблоней.

Тебе не кажется, что вообще-то сентябрь – фантастический месяц? Последняя лихорадочная вспышка лета перед тем, как исчезнуть с лица земли!

И ещё я люблю сентябрь потому, что сейчас так много прекрасной полезной еды. Ходить на рынок в это время года – настоящее приключение. Мои глаза чуть не вылезают из орбит, когда я вижу лотки, переполненные яблоками, грушами, сливами, помидорами, ягодами, грибами, дынями, горохом, фасолью и капустой.

В воскресенье мы совершили нашу традиционную ежегодную вылазку за брусникой. Мы едем в шарабане, запряжённом парой лошадей. В нашем городе есть возница, который сдаёт этот прекрасный экипаж напрокат, и когда мы, дребезжа, проезжаем по ухабистой булыжной мостовой Стургатан[13], люди знают, что наконец-то брусника созрела!

– Я люблю сидеть так высоко над головами людей, и чувствовать, что пахнет лошадьми, и знать, что целый день проведу в лесу, – говорит Сванте.

И мы понимающе киваем друг другу.

На этот раз Сванте взял с собой свою гармонику, и, как только мы выезжаем за заставу, он начинает играть Архольмский вальс[14]. Но лошади были, верно, из музыкальных. Они пугливо прянули в сторону, и вознице потребовалась вся его сила, чтобы их удержать. Так что Архольмский вальс быстро прекратился. И я сказала:

– Кое-кто вечно жалуется, когда я играю на пианино, но должна сказать, я-то, во всяком случае, играю не так, чтобы до смерти напугать лошадей.

– Меня это удивляет, – произнёс Сванте. – Если бы пианино было здесь с тобой в экипаже и ты вместо Архольмского сыграла, как обычно, вальс «Дунайские волны», тогда, мне кажется, лошади помчались бы и неслись до тех пор, пока не сдохли. Когда играю на гармонике я, лошадей всё-таки ещё можно придержать, и я считаю это довольно высокой оценкой моего искусства.

Мы ездим всегда в одно и то же место. Это крестьянская усадьба, расположенная на расстоянии одной мили[15] от города. Один из прежних папиных учеников – владелец тамошней усадьбы, и мы заполняем наши корзинки в его лесу. А одновременно и наши желудки – взятыми из дома завтраками. Собственно говоря, это последнее писать не следовало бы. Ведь папа утверждает, что, когда школьникам велят написать сочинение о какой-нибудь экскурсии, оно бывает главным образом посвящено взятым из дома бутербродам. Поэтому, прежде чем дети начинают писать сочинение, папа на всякий случай громко кричит:

– Съешьте бутерброды перед уходом из дому!

Ну а мы этого не сделали, и я уверена в том, что бутерброды, положенные на мшистый камень, окружённый высокими елями и поросшими брусникой кочками, показались всем нам гораздо вкуснее, чем дома.

Брусники в лесу много, и через несколько часов мы собрали по-настоящему солидный запас ягод на зиму. Папа нам нисколько не помогал. Он больше расхаживал вокруг, и собирал гербарий, и смотрел на дятла, сидевшего на дереве. Моника искала хижину лесного гнома[16], Йеркер вырезал луки и стрелы, а у Сванте обнаружилась явная склонность растянуться во всю длину среди кочек и ничего не делать. Скромность не позволяет мне назвать некоторые имена, но ты, быть может, сама вычислишь, кто, собственно говоря, собирал бруснику!

Я слышу, как Алида бренчит посудой на кухне, так что мне надо выждать удобную минутку и выпить стакан чаю с поджаренным хлебом, прежде чем идти в школу. Будь добра, держи за меня большой палец![17] У нас контрольная по биологии.

«Погашена лампа, а ночь тиха и ясна…» И, собственно говоря, бедной школьнице, которой завтра снова вставать в восемь часов утра, пора ложиться спать. Но мне кажется, я, прежде чем заснуть, должна ещё немного поболтать с тобой.

Сегодня в школе было довольно тоскливо. Сочинение по биологии, по-моему, получилось классное, хотя я никак не могла вспомнить, что насекомые дышат с помощью тонких дыхательных трубок. Но затем у меня было два урока математики подряд, а этот предмет всегда пробуждает во мне желание быть дочерью маленького честного негра из племени банту, который не требовал бы от меня умения считать больше чем до трёх. А тут ещё Марианн Удден была по-дурацки смешна. Надо сказать, Марианн Удден задаёт тон в нашем классе, а что это значит, ты наверняка понимаешь. Это значит, что все девочки или почти все девочки думают, как она, и поступают, как она, и говорят так же, как она. И постепенно это становится по-настоящему утомительно. Ведь в каждом классе всегда кто-то задаёт тон, и, по правде говоря, нужно, чтобы он обладал хоть каплей разума. Мне кажется, что наш класс был гораздо приятнее и уютнее до того дня, когда в прошлом году там вынырнула Марианн. Её отец – управляющий большим поместьем не так далеко отсюда, и первые школьные годы она занималась дома с гувернанткой. Быть может, оттого, что у Марианн никогда прежде не было школьных товарищей, она попросту не успела научиться настоящему товариществу. И ещё у неё нет ни братьев, ни сестёр, и, по рассказам, Марианн жутко избалованна. Поверь, мы все просто растерялись, когда она впервые объявилась в классе в сказочных итальянских туфлях и с эмалевой пудреницей. И даже издали было видно, как дороги её платья, хотя на вид они казались совершенно простыми.