Внук Бояна - Розанов Сергей Константинович

Отроков стали отпускать за Днепр, где у Городца шел великий киевский торг: туда половецкие батуры пригоняли гурты скота.

И было весело и занимательно смелым юношам схватываться в состязаниях с половчатами. Юрко выходил на поединки с молодыми половцами на поясах, на кулаках. Бился крепко, и половчата боялись его. Но после победы над степняками спокойно вел с ними речь, расспрашивал о жизни, мешая русские слова с половецкими. А вскорости научился хорошо говорить по-кипчакски.

В песнях же с Юрко никто состязаться не брался, он пел та?, что степняки съезжались издалека послушать русского певуна. И тот, кто слышал его песни, увозил в далекие степи весть о дивном русиче, слушать которого можно не уставая все светлое время дня, а потом скакать восвояси и слушать степной ветер, вспоминая неслыханный таинственный голос певца, повторяя бьющие в сердце слова и нечаемой красоты напевность.

И для Юрко песнь — великое счастье. Где бы он ни был: шел ли по лесу или сидел над книгой — в голове звучали стройные голоса, песни неслыханные, а словно родные, так и переливались в думах...

...Киев — великий город! В нем более шестисот церквей, мног^ рынков и множество люду. Таких городов и в заморье нет... А уж живуч! Выгорит от нашествия вражеского или от своего пожара и снова быстро восстанет — жив и невредим, как птица Феникс из пепла...

В день Ивана Купалы стояла жара и духота. В старые годы на берегу Днепра было бы великое гульбище и купание. А ныне лишь кое-где, вдали от лишних глаз, молодцы жгли костры и прыгали через огонь. Митрополит Киевский объявил праздник языческим, верным христианам не подобало тешить беса на игрищах. Ночью на Лысой горе соберутся ведьмы, и горе тому, кто забудет христианское смирение и ринется в омут языческих плясок.

В тот день Киевский великий князь Рюрик Ростиславович с похмелья маялся головой. Падок он был до хмельного. А и соблазн, велик: в княжеских погребах чуть не сто корчаг вина стоят да полтысячи берковец меду... И ныне великий князь наслушался сладчайших былинников, распил с ними кувшин медовухи и повалился спать на медвежьи шкуры.

В полуденные часы все в хоромах предались послеобеденному отдыху. Всеслава пристала к матери-княгине: отпусти да отпусти ее с няньками и мамками за городские ворота — в княжеский сад. Пусть и стражи идут позади. Поворчала княгиня сквозь полусон и, махнув рукой, повалилась опять на постель. Родом-то она была половчанка — дочь хана Белука, однако давно забыла и речь и обычаи половецкие, пристрастилась ко всему русскому, но сохранила еще где-то в памяти девичью степную вольность и ни в чем дочери не перечила.

По городу шли чинно, сенные девушки опускали глаза перед старшими, а встретится добрый молодец — пойдут смешки, да хаханьки, да переглядывания. Мамки грозно шикали на них, обещали за косы оттаскать да пожаловаться княгине-матушке. Но никто не ааметил, как на девушек загляделся из-за угла отрок- школяр. Сияющий, он помчался в монастырь, по отроческим кельям.

— Братие! — кричал радостно в каждую дверь.—Они уже за воротами!

Все сразу смекнули, о ком речь. И Всеславу и ее девиц часто видели на соборных молениях и замечали, что все они изредка поглядывали в их сторону — на хор, где отроки пели. Старшие школяры любовались девушками, каждый мысленно выбирал свою ладу. А после богослужения еще долго думали и говорили о красных девицах. Бегали встречать их — хоть глазком взглянуть, когда они возвращались от Андреевского монастыря из школы младых девиц.

Сейчас и монахи после братчины— пира от мирян — все спали, спал и отец-настоятель. От богатырского храпа стонал весь монастырь. Отроки тихо выбрались за монастырскую стену...

Девичьи песни уже доносились из леса. За княжеским садом отроки свернули на тропинку, что вела к малиннику. Всем хотелось хоть издали полюбоваться на девушек. Стражи уже набросились на ягоду, совали полными горстями в рот.

И вдруг из лесной чащобы донеслись испуганные женские крик:

— Помогите! Спасите!.. Ратуйте, люди добрые!..

Юноши бросились в чащу. Впереди бежал Юрко, но его обогнал красивый румяный юноша — княжич Ярослав Глебович, длинноногий, словно созданный для верховой рати. Он никогда не расставался с княжеским коротким мечом. Почти вместе выскочи- I ли из густых зарослей на поляну, увидели, как мамки и няньки мечутся меж деревами: боятся подступить к девушке в дорогом кокошнике и только вскидывают руки и кричат испуганно. А к ней из леса идет на задних лапах, переваливаясь и рыча, матерый медведище. Девица отмахивается руками, пятится на поляну и, не отрывая глаз от зверя, повторяет тоненько:

— Чур меня! Чур!..

Княжич забежал вперед, к самым лапам медведя, взмахнул второпях мечом, да некстати хрупнул под ногой гнилой сучок, меч скользнул по кости. Хозяин трущобы взревел и рванулся к. Ярославу. А у того в ногах запутался сухой валежник, и княжич упал перед разъяренным зверем навзничь.

У Юрко не было ни меча, ни копья. Но он прошел в школе уроки находчивости. Кинулся к Ярославу и хотел оттащить княжича. Но в этот момент медведь навалился на юношей, рванул по плечу Юрко когтистой лапой — рубаха сразу окровенела: И все же Юрко успел выхватить у княжича меч и с размаху ударил под левую лапу медведя. Зверь захрапел, хлынула горячая кровь...

Подбежали друзья-школяры, стражи, выволокли их из-под тяжелой звериной туши и дивились: здоровенный зверина в княжьи сады пожаловал!

Княжич и Юрко стояли, облитые кровью, еще с дрожащими после смертельной схватки руками, и смотрели на Всеславу во. все глаза. Такой пригожей они ее еще не видели. А она, вся зардевшись, смотрела на румяное, с первым пушком ,на щеках, лицо Ярослава, давно тревожащее ее думы.

— Спасибо, княжич, — тихо сказала она, смущаясь. — Ты спас меня. Этого я не забуду.

— Не меня, а моего ровню благодари, — самоотверженно ответил Ярослав, указывая на Юрко.

— О, он храбр, как настоящий князь. Тоже Резанской земли?

— Нет, нет, княжна, я не княжеского рода, — поспешил отказаться Юрко.

— Кто же ты? — удивленно спросила Всеслава.— Княжий холоп?— Уголки ее рта презрительно опустились.

— Ратник Юрко из Черниговской дружины. А родом из Бояновых, бояр.

— A-а! Слышала про тебя. — Всеслава Опять улыбнулась ласково. — Твое песнопение в княжеском соборе доставляет высокую радость. Не зря тебя люди прозвали внуком Бояна.

— Ты даришь мне счастье добрыми словами. — Юрко оправился от смущения, отвесил глубокий поклон, приложив руку к груди.

— Вы оба счастливые, вы—воины! — воскликнула княжна. — Ведь нет у нас славнее человека, чем воин! Я хочу, чтобы вы стали как братья, родные! Вы спасли меня, вы омыты единой кровью — пусть это породнит вас...

— Мы рады этому! — живо отозвался Ярослав, и Юрко повторил его слова.

— Пусть так и станет. — Она увидела подбегавших нянек и заспешила: — Вы придете к нам в хоромы. Я так хочу. И расскажете многое...

Ярослав молча поклонился, а Юрко ответил:

— Того не пристало мне.

Но княжна топнула ногой, прикрикнув:

— Разве не слышал? Я так хочу! Или ты можешь не слушаться? — И она опять притопнула расшитым сапожком, но уже с улыбкой добавила: — Не перечь! Я — строгая!

— Но меня не допустят стражи.

— Скажи, что я приказала. Я поведаю об этом отцу. Все будет, как я хочу!.. И вы придете оба!

Женщины повели её и совестили за самовольство, за то, что девушкам, да еще княжнам, не пристало без материнского присмотра вести речи с юношами наедине.

И осталось в памяти Юрко розоватое от смущения юное лицо и голубые, как у самого князя Рюрика, глаза княжны, с чуть зеленоватым отливом. Много он думал о ней, не спал ночами, пока не пришла твердая мысль: соколу с лебедушкой никогда не дружить...

А с Ярославом у Юрко с этого дня завязалась настоящая братская дружба. Не расставались они ни в учении, ни в боевых походах на половцев.

Друзья бывали в хоромах князя Рюрика. В шахматы, резанные из слоновой кости, играли. Засиживались в старинной княжеской книжнице, где на полках было полно византийских, фряжских и славянских рукописей в кожаных переплетах. И какую книгу ни начнут читать — залюбуются и словами и искусной красочной рисунчатостью. Все это принесла новая вера: как крестились киевляне при Владимире — Красное Солнышко, так и пошла расти в народе грамота. А Ярослав Мудрый первым собрал ревностно множество заморских книг, монахи переводили их на славянский язык и хранили в книжнице Софийского собора — приходи и читай!