Иван Василенко - Артёмка (сборник)

Нас остановил разъезд. Меня узнали, но со мной был неизвестный человек, к тому же такой необыкновенный, и нам дали конвоира.

В квартире командира не было ни его самого, ни Дукачева. Был только дежурный – тот самый старый шахтер, который объяснял Артемке, что на конвертах надо писать уезд и волость Держался он начальственно.

– Ты что же опаздываешь? – сказал он. – Там, поди, уж кончают, – но увидел Пепса и в изумлении заморгал глазами.

Я наскоро объяснил, кто такой Пепс и откуда мы явились.

– Так топайте же в театр, – сказал старик. – Там они все представление смотрят. А меня, видишь, тут оставили. Думают: как старый, так, значит, не интересуюсь. Я не обижаюсь, нехай смотрят. Артемка, может, для меня одного все сполна покажет. А что, думаешь, нет? Ого! Артемка до меня, как до…

Но мы не дослушали и поспешили в театр.

Вмещал ли когда-нибудь этот амбар столько народу, как в этот вечер! Люди всех возрастов, от поселковых мальчишек до седоусых шахтеров, как зачарованные смотрели на тускло освещенную сцену и, боясь пропустить хоть одно слово, еле дышали А на сцене озябший и больной старик, одетый в дерюгу, говорил с упреком бородатому купцу в сюртуке и цилиндре. «За что меня гонят? Я не чисто одет, так у меня на совести чисто, я бедных не грабил, чужого веку не заедал».

Кое-как мы с Пепсом протиснулись и стали у стены. И так все были поглощены тем, что делалось на сцене, что никто даже не заметил, какой необыкновенный гость вошел в театр.

Я смотрел, слушал, и светлые мысли, как чистый родник, сами собой пробивались сквозь рой моих грустных воспоминаний. Вспомнилось мне мое безотрадное детство и то, какой ослепительный праздник принесла мне с собой «волшебная» шкатулка с прекрасной наездницей на белой лошадке. Тогда эта красивая игрушка пробудила у нас с Артемкой мечту о счастье. Мы не знали, в чем счастье. Оно представлялось нам таким же нарядным, как наша шкатулка. И неспроста Артемку так пленил в детстве цирк. Но жизнь не наряжена в голубой шелк с блестками. В ней чистое перемешалось с грязью, а высокое – с низостью. И эту правду жизни мы, двое ребят, зарабатывавшие себе кусок хлеба своими руками, скоро узнали. И не потому ли Артемка не может сказать со сцены ни одного фальшивого слова, а в живых образах и сам живет полной жизнью! Вот он, старый Любим Торцов, уличный скоморох, опустившийся до нищеты, но гордый чистотой своей души. Кто б мог сказать, что это – юнец Артемка, сапожник, беззаветный партизан!..

Так думал я, стоя вплотную к Пепсу и чувствуя, как вздрагивает его большое, упругое тело.

А Артемка все больше входил в свою роль. Став перед Гордеем Торцовым на колени, он говорил:

– «Брат, отдай Любушку за Митю – он мне угол даст. Назябся уж я, наголодался. Лета мои прошли, тяжело уже мне паясничать на морозе-то из-за куска хлеба… Что Митя беден-то! – Любим окинул зрительный зал взглядом, как бы приглашая всех в свидетели, и еще проникновеннее сказал: – Эх, кабы я раньше беден был, я б человеком был».

И тут произошло то, что навсегда осталось в моем сердце: Любим вздрогнул и быстро поднялся с колен. Поднялся и как завороженный, с лицом, окаменевшим в невероятном напряжении, с устремленными в одну точку глазами, медленно-медленно двинулся к зрителям. Вот он сделал шаг, другой, третий, и, когда до края сцены осталось полшага, два крика, раздавшиеся один за другим, всколыхнули весь зал:

– Пе-епс!..

– Арти-омка!..

Любим Торцов взмахнул руками и ринулся в зал, в распахнутые объятия черного великана.

– Эх! – сказал Труба, снимая цилиндр и бороду. – Опять сорвался спектакль. Ну, как заколдовал его кто!

Утром Пепс, Артемка и Таня сидели в картонной «комнате» и оживленно разговаривали. Я полез под сцену, откопал сверток. Увидев его в моих руках, Артемка быстро встал, вынул из тряпочки кожаный бумажник и застенчиво улыбнувшись, протянул его Пепсу:

– Это тебе. Сам сделал… Еще тогда…

– О-о! – сказал Пепс и, как всегда, когда благодарил, приложил руку к сердцу. – Какой тонкий работа! – Он пошарил в кармане, вытащил конверт и почтительно вложил его в бумажник. – Письмо товарищ народный комиссар. Надо тут класть. Хороший память.

– А это узнаешь? – вынул Артемка часы с серебристым циферблатом.

– Живой? – несказанно удивился Пепс.

Артемка подумал и нерешительно развернул парчу.

– Это – Лясе на туфли, – сказал он потупясь. – Всю жизнь ношу с собой. Потом поднял голову и твердо, будто приготовился услышать сокрушающую весть, спросил: – Пепс, где она?

– О, да, да, да! – закивал Пепс головой. – Такой красивий девочка, очень умний девочка! Она писал мне от город Астрахань… Очень добрий письмо. Она писал мне, что хочет тоже ехать Москва, что хочет учить… как это… на балет… Она спрашивал, дие есть Артиомка…

– Так она… в Москве? – с волнением спросил Артемка.

– Не знаю, – сокрушенно развел Пепс руками. – Она давно писал, еще война не был.

Артемка с упреком глянул на своего друга, завернул парчу в тряпочку и решительно сунул ее под гимнастерку.

Таня сидела опустив глаза.

В «комнату» один за другим стали входить наши ребята. Окружив Пепса, они жали ему руку и уговаривали:

– Не уезжайте! Мы вас в наш союз примем. Сразу помолодеете.

Пепс добродушно улыбался. Но, когда просьбы зазвучали настойчивее, вынул бумажник, из бумажника – письмо и со, значительным видом прочитал:

– «Не наживе дельцов и не обману будет служить у нас спорт, а физической культуре всех трудящихся. Оставьте же ваши колебания и езжайте в Москву».

Подошел и командир с Дукачевым.

Все двинулись в зрительный зал, накрыли там стол кумачом, и собрание началось. Вопрос был один: выборы делегата на Первый Всероссийский съезд социалистических союзов рабочей молодежи. Таня сказала:

– Товарищи, может, нам и не положено посылать своего делегата – мало еще нас, и ничего мы еще такого не сделали пока, – а мы все-таки пошлем.

– Пошлем! – решительно отозвалось собрание.

– Может, нашу просьбу уважат, – продолжала Таня, – и дадут нашему делегату слово на съезде.

– Даду-ут! – уверенно сказали ребята.

– Ну, так кого ж пошлем на съезд? Тогда все, точно сговорившись, в один голос крикнули:

– Артема Загоруйко!

– Я так и думала! – радостно сказала Таня. – И Дмитрий Дмитриевич не сомневался.

Проголосовали и выбрали Артемку единогласно.

– Теперь наказ надо дать, – сказал командир. Посыпались предложения:

– Чтоб били врагов не щадя жизни!

– Правильно разбираться в политике: что в ней к чему.

– С винтовкой аккуратно обращаться!

– Кто покуда неграмотный, чтоб в два счета обучился!

Одна из поселковых девушек потребовала:

– Чтоб парни не задирали нос перед девчатами, не обижали их.

Все засмеялись.

– Это ж ты в чей огород? – с вызовом спросил Ванюшка.

– Ни в чей, а вообще. Понятно? Ванюшка поморгал, поскреб в затылке и растерянно сказал:

– Понятно.

Артемка сидел ни жив ни мертв. От высокой чести, которую оказали ему товарищи, к тому же так неожиданно, он онемел и только к концу, когда наказ записали и проголосовали, решился поднять руку Начал он тихо, хриплым от волнения голосом, сбиваясь и растерянно останавливаясь. Но потом выправился.

– Товарищи, – сказал он, – я слово «Ленин» еще мальцом слышал. Фабричные его называли, что в будку к отцу сапоги чинить носили. Где мне тогда было знать, что равного слова на свете нет! Но все ж таки я понимал: для трудового народа в этом слове вся правда и все надежды… А потом пришел в будку Дмитрий Дмитриевич. Отца уже не было, один я был на свете… Оставил он мне книжки, душевно поговорил, в театр сводил. И не раз я потом думал: «А может, это сам Ленин ночевал у меня в будке?..» Глупо, да? А я рассуждаю так: кто такой Дмитрий Дмитриевич? Коммунист, партийный человек. А кто создал партию коммунистов? Ленин. Вот оно и выходит: хоть не сам Ленин побывал у меня в будке, а будто и он. И еще я хочу сказать вот что: сколько ни есть тут нас, молодых, все мы идем за товарищем Лениным, за коммунистами. А чего ж наш союз называется по-другому? Почему он называется социалистическим? Пусть тоже называется коммунистическим, как и сама партия. А то, что ни говорите, обидно как-то, вроде мы чужие…

Тут все повскакали с мест, повернулись к Дмитрию Дмитриевичу и Дукачеву и захлопали в ладоши.

И записали в наказ дополнительно, чтоб союзы молодежи повсеместно назывались коммунистическими.

А потом говорили Дукачев и Дмитрий Дмитриевич. II вот что сказал наш командир под конец:

– Наказ вы правильно составили и правильно сделали, что избрали Загоруйко своим делегатом. Он выскажет на съезде ваши предложения, вернется и отчитается перед вами. Ну, а какая будет его дальнейшая дорога? Кто позаботится, чтоб талант его не заглох? Вот, скажем, человек имеет хороший голос. Но это не все. Надо, как говорится, этот голос поставить. Только тогда его услышит вся страна. То же и с Артемкой. Одним нутром он всего не возьмет. Учиться надо. Учиться всему: и обыкновенным наукам и сценическим. Как вы думаете на этот счет?