Алексей Варламов - Звездочка

Но кто мог обидеть ее там, где обитает Господь? Лиза никому не рассказывала о своих мыслях, но восторг сиял на ее открытом лице, и девочка притягивала тех, кто этого чуда не замечал. Очень скоро ее полюбили в классе: с Лизой Непомилуевой мечтали дружить и мальчики и девочки, глядя на нее, умилялись добрые родители и завидовали злые, но все мечтали, чтобы их дети сидели с нею за партой. Счастье это досталось только одному, и, хотя продолжалось оно недолго, мальчик тот на всю жизнь сохранил привязанность к свободной, гибкой и ответственной девочке и очень по ней тосковал. А Татьяна Петровна уже по-хозяйски прозревала будущее своей ученицы: сегодня – старосты класса, а завтра председателя совета отряда, дружины или секретаря комсомольской организации школы. И даже баба Шура, которая иногда ходила встречать Лизу после уроков, не выглядела чересчур хмурой, хотя ни с кем из других мам и бабушек не сходилась.

Зато баба Аля скоро узнала всех. Лизе постоянно звонили дети – просто так и чтобы спросить уроки, звонили и родители, и все не скрывали восхищения чудесной девочкой. Бабу Алю записали в родительский комитет, и старушка, вытирая украдкой слезы, приговаривала:

– Жаль, что не дожила ее мать.

– А мне не жаль, – угрюмо сказала Шура, но Аля сделала вид, что не услышала этих чудовищных слов.

Беда случилась накануне первых школьных каникул, когда девочка пришла домой с красной пятиконечной звездочкой на накрахмаленном переднике. Октябрятские звездочки, если читатель успел позабыть, бывали двух типов – побольше, сделанные из латуни, и поменьше – из пластмассы. На первых пухлый кучерявый мальчик выглядел довольно надменно и глупо, как будто специально надул щеки и собирался плюнуть куском жеваной бумаги, зато на вторых – кротко и нежно, точно ангелочек из тех, что по моде восемнадцатого века украшали внутреннее убранство бабы-Алиного храма. Вторые в ту пору только-только появились, попадались очень редко и выше ценились, и Татьяна Петровна специально сделала так, чтобы ее негласной любимице досталась пластмассовая звездочка.

Некоторые девочки и мальчики из класса предлагали Лизе поменять волшебную звездочку на три бантика, одну живую мышь, две стреляные гильзы, собранные на полигоне за Бисеровым озером в Купавне, а в придачу обещали полбулочки за тринадцать копеек и чешский фиолетовый фломастер. Но Лиза не согласилась.

– Смотрите, что у меня есть! – крикнула она с порога обеим старушкам, открывшим перед нею дверь сереньким, едва развидневшимся ноябрьским деньком, и ткнула пальцем в значок, светившийся на груди, как будто в него была вставлена крохотная батарейка.

Баба Аля охнула, а баба Шура побелела, помертвевшими пальцами вцепилась в дверь, но усилием воли заставила себя сдержаться. Обед прошел в невероятном напряжении, которого Лиза не заметила, потому что, забыв о правилах приличия, с набитым ртом рассказывала, как их повели в актовый зал на пятом этаже, вынесли знамя дружины и лучшие пионеры из шестого класса прикалывали первоклассникам звездочки с изображением самого замечательного на свете человека.

А потом их поздравляла директор школы и говорила, что теперь они стали настоящими учениками, и все поехали на Красную площадь, где она увидела разноцветный храм Василия Блаженного, кремлевские башни, соборы и узнала ту Дриандию, которую видела весной на картинке.

Дриандия и храмы несколько примирили бабу Алю с Лизиным рассказом о проведенном дне и в очередной раз укрепили в мысли, что звезда, может быть, и уживется с крестом, – тема, на которую они часто спорили с бабой Шурой и которую любили обсуждать с Валерией Дмитриевной, ибо и покойный супруг почтенной женщины полагал, что противоречие это рано или поздно разрешится само собой. Однако баба Шура была непримирима, и в первый день новой четверти девочка не обнаружила на фартуке значка.

– А где же звездочка? – спросила она растерянно.

– Она… потерялась, наверное, когда я стирала передник, – стала торопливо говорить баба Аля.

– Как жаль. Но ничего, я попрошу у учительницы другую, – промолвила не умевшая капризничать Лиза, но голос у нее задрожал, и на зеленые глаза набежали слезы: другой такой звездочки Татьяна Петровна не даст и придется носить латунную, как у всех.

– Лиза, – сказала баба Шура торжественно, опершись на палку. – Запомни, что я сейчас тебе скажу.

– Да, баба Шура.

– Ты никогда, никогда не будешь носить эту гадость.

Услыхав слова сестры, баба Аля покачнулась, а Лиза устремила на хромоножку испытующий взор.

– Почему ты так говоришь?

– Ты еще мала и тебе рано об этом знать. Вырастешь, все узнаешь.

– Я хочу, чтобы ты сказала сейчас! – В голосе Лизы впервые за восемь лет послышались нетерпение и каприз.

– Тот, кто изображен на ней, был негодяем и убийцей, – сухо сказала Шура.

– Так нельзя! – вдруг вырвалось у бабы Али, видевшей, как страдает и не может выйти из оцепенения их деточка.

Некоторое время Лиза о чем-то думала, наморщив лобик. Старухи глядели на нее не дыша.

– Это правда, баб Аль? – проговорила Лиза тихо, повернувшись к ней.

– Да, Лиза, – скорбно кивнула богомолка под удовлетворенным взглядом правдолюбивой сестры.

Печальная отправилась Лиза в школу, первый раз ей не хотелось туда идти. Она думала о том, что ей будет стыдно смотреть в глаза Татьяне Петровне и другим детям, и сама не могла понять, за что больше испытывает стыд – за бабушек, за школу или за себя, но стыд жег ее душу, как если бы нечто ужасное свершилось в мире, и это ужасное касалось самого дорогого, что у девочки было. Напрасно баба Аля пыталась ее разговорить, Лиза ничего не отвечала. Не сказала она и Татьяне Петровне, почему так грустна и где ее звездочка, а только густо покраснела, когда на нее обернулись все дети. Тактичная учительница почувствовала неладное и не стала допытываться у девочки при всех, в чем дело. Но когда после уроков Лиза осталась в классе одна и, избегая глядеть Татьяне Петровне в глаза, рассказала о том, что произошло утром, лицо у учительницы исказилось.

– Скажи своей бабушке, чтобы она зашла ко мне, – проговорила она, отворачиваясь, и торопливо вышла из класса.

А в это время дома у Лизы продолжался один из бесконечных споров, что так часто происходили на углу улицы Чаплыгина и Большого Харитоньевского переулка в отсутствие девочки и оканчивались всякий раз тем, что старушки носили друг другу сердечные капли. Однако в этот раз выяснить отношения две женщины не успели.

– Да как же она жить-то будет?

– Так и будет! – отвечала баба Шура, поблескивая толстыми стеклами очков.

– Ей надо расти, учиться, а дальше пусть сама выбирает.

– Нельзя растить лицемерку.

– А ты хочешь получить такую же злющую, как сама, сектантку.

– Скажите пожалуйста, добренькая какая! Или забыла, что у тебя в двадцать шесть лет половины зубов не было? И что рожать ты после карцера не могла?

Беззубый рот у бабы Али беспомощно открылся, Божья старушка сжалась и стала еще меньше ростом.

– Вот и твоя Валерия Дмитриевна со своим Берендеем туда же! – продолжала греметь Шура, яростно выдыхая клубы папиросного дыма. – Нашли себе отдушинку и тешились.

– При чем тут Пришвины?

– Давно пора отдать дневники за границу или печатать здесь. – И она мотнула головой в сторону «Торпеды».

– Ты не смеешь ничего требовать от других! – выкрикнула баба Аля срывающимся голоском, и худенькое тело ее затряслось от негодования. – Ты говоришь, что ненавидишь диктаторов, а сама – хуже любого из них!

– Я уезжаю в Кашин и забираю с собой девочку.

– Лиза останется здесь.

– Это решать мне.

– Побойся Бога!

– Не забывай, кто была ее мать! – прохрипела из-за стола баба Шура, когда раздался звонок в дверь и Лиза не вбежала, но тихо вошла в квартиру и невыразительным голосом передала слова Татьяны Петровны.

На следующий день баба Шура сама отправилась в школу, отдала учительнице пластмассовый значок и очень сдержанно, но твердо обратилась к ней с просьбой не записывать ее внучку ни в какие добровольные детские организации, сославшись на статью из Конституции, которая гарантирует соблюдение прав верующих.

– Александра Васильевна, это же просто игра. Форма, которую можно наполнить каким угодно содержанием – учить детей дружить, заботиться друг о друге, уважать старших, быть трудолюбивыми, честными, смелыми. Скажите мне, что в этом дурного?

Баба Шура угрюмо молчала, оставшись в дверях и не отвечая на приглашение присесть. В коридоре бегали, играли в ручеек и кричали дети со звездочками и в красных галстуках, школьники постарше изображали слона и забирались друг на друга, старшеклассницы ходили парами, стреляя робко накрашенными глазами по сторонам, и явление колючей старухи с клюкой, овладевшей одной из детских душ, казалось бредом.

– Никто не посягает на религиозные чувства ваши и вашей внучатой племянницы, – говорила Татьяна Петровна как могла ласково и мягко, – напротив, мы стремимся к тому же, только с другого конца.