Эдуард Веркин - Через сто лет

– Может, ее раньше надо было завести? – спросил я. – Может, надо было работающими биться?

– Может, и так… – пожала плечами Костромина. – Кто же знал…

Беловоблов вскочил на ноги и заскользил к краю крыши.

На лице у него нарисовалось удивление, причем не к.б., а вполне натуральное. Пила разработалась. Я как-то столбенел, а Костромина сказала мне:

– Хватай же его.

Я дернулся, но было уже поздно. Пила застрекотала громче, Беловоблов взмахнул руками и полетел вниз.

Бумкнуло.

Пила заглохла.

– Что-то мне грустно, – сказала Костромина. – Почему мне так грустно, Поленов?

В комнате кто-то был. Даже не кто-то, Костромина. Запах, размер дыхания, сердце, еще что-то, необъяснимое, но пронзительно индивидуальное. Образ. У каждого свой. Кострома вот лед, Беловоблов – костные дефекты, Сиракузовы – кони дохлые, мать – обои, отец – пыль, дед – колба.

Лужицкий – дельфины.

Я могу закрыть глаза, сесть на улице и ловить образы – вот идет рыба, вот бочонок, вот костные дефекты. Глаза открываешь – и действительно, Беловоблов, шагает, гордо выпятив голову.

Кострома – лед. Наверное, потому, что я увидел ее первый раз на льду, той давней зимой. Тогда стояли такие морозы, что нормализатор атмосферы не справлялся, и река замерзла. И Костромина каталась на коньках. Вернее, училась кататься – то и дело падала со звуком напряженного стекла – лед не выдерживал, трескался и вздыхал. Я сидел на гранитном парапете и смотрел, как падает снег, а потом гляжу – Костромина падает. И запомнил все это: вздохи, искры, сломанные, в конце концов, коньки. А когда зимние каникулы кончились, ее уже к нам в класс перевели и за парту ко мне посадили. Так и познакомились.

Лед, точно лед.

– Ну что? – спросил я.

– Кузя пропал.

Я открыл глаза, сел.

Костромина стояла, прислонившись к стене. Лица не видно, тень, я прищурился, стало светлее, и разглядел – Кострома напугана. Вернее, искусно делает вид. А может, и напугана.

– Да чего ты переживаешь-то? – спросил я. – Все в порядке. Ну, убежал. Бывает, я слышал, собаки все время убегают. Может, у него это… гон.

– Что?

– Гон. Увидел другую собачку и побежал…

– Ты идиот? – поинтересовалась Кострома.

Нервно так.

Определенно, в соулбилдинге Костромина достигла высот, во всяком случае, нервность у нее получалась вполне достоверно.

– Нет, просто случается, что собаки убегают, – сказал я. – Я слышал, они частенько удирают, чтобы побродить там-сям, самим по себе, подраться…

– Это кошки, – поправила Костромина. – Это кошки бродят сами по себе, собаки более привязаны к хозяину. Кузя меня очень любил, он не такой.

Я промолчал. Спорить не стал. А что, в истории были случаи. Тигр защищал кролика, волк дружил с гусенком. Но с крокодилами никто, насколько я помню, не дружил.

– Кузя меня очень любил, – уверенно повторила Кострома. – Я думаю…

Она отвернулась как бы в отчаянье. Достоверно. Весьма и весьма, как в кино.

– Я думаю, его похитили, – прошептала Кострома.

– Кто?

– Беловоблов.

Я невольно хихикнул. Хихикнул – сам от себя не ожидал.

– А что смешного? – сощурилась Костромина. – Нам на курсах говорили – животные уже давно пропадают. Маньяк-живодер завелся. Это Беловоблов, точно.

– Успокойся.

Я вылез из кровати, стал одеваться.

– Успокойся. Во-первых, сейчас полнолуние. А все собаки в полнолуние с ума сходят, луна на них, как на рыб, воздействует…

– И на Беловоблова она воздействует, – перебила Кострома. – Он дичает и выходит на охоту. Он проиграл на дуэли, он лишился Светы – вот и хочет отомстить. Тебе он отомстить никак не может, а вот мне…

– Я думаю, что Беловоблов тут совсем ни при чем, – заверил я. – Он еще дня три в себя приходить будет. После пилы в загривке польку не сразу плясать начинают. Да и это… Вниз он тоже хорошо слетал. Ты видела, какое там месиво было?

Действительно, месиво. Даже ходить не мог. Мы его затащили в салон самолета, пристегнули к креслу, чтобы совсем не рассыпался. А он по пути нас всех проклинал. Думаю, месяца полтора в норму приходить будет. А что? Сам виноват. Надо было из бензопилы бензинчик-то слить, а он не слил. Или специально его оставил, чтобы меня на этом подловить. Рыл другому яму, а сам в нее и обрушился.

– А что, если у него все по-другому? Если он быстро восстанавливается? Вчера с водокачки упал, сегодня собачку замучил?

– Так не бывает, – успокоил я. – Беловоблов обычный вуп. Как все.

– А помнишь грузовик? Его сколько раз грузовиком сбивало – а ему ничего. Как новенький.

– Да не сильно его и сбивало, так, помаленьку.

– Тогда это ККГ, – сказала Кострома. – Они всем вредят, это же ясно. Беловоблов – в ККГ. И Груббер…

Костромина хлопнула себя по лбу.

– Как я сразу не подумала. Они же вместе всегда бродят, а на дуэль он один отправился. Это Груббер. Пока ты с ним по-честному бился, она Кузю украла. И сожрала.

Костромина к.б. нервничала. Сжимала-разжимала кулаки, по сторонам поглядывала.

– Никого Груббер не ела…

– Ты сам говорил, что они собаку сожрали, – напомнила Костромина. – Сам говорил.

– Я пошутил. Поверь, это не они. И не ККГ. Твой Кузя просто убежал. Животные часто от вампов сбегают. У нас руки холодные, это их пугает. И вообще, прекрати истерию. Ничего с собакой не произойдет. И потом… Потом мы его сейчас найдем.

– Но…

– Найдем, – сказал я твердо. – Далеко он не мог убежать. А все эти сказки про ККГ – это не более чем сказки. Нет никаких ККГ, Кузя просто удрал. А мы его найдем. Точно найдем.

И я выпрыгнул в окно. Приземлился на асфальт. Рядом опустилась Кострома. С грохотом.

– Как найти собаку в городе? – спросила она. – Кузя маленький, город большой… Я не знаю… С ним что-то случилось.

Как-то особенно визгливо.

– Найдем мы твоего Кузю, – пообещал я. – Найдем.

– Как? – с к.б. отчаяньем спросила Костромина.

Я почесал нос. Костромина все поняла. Сразу, она ведь была умная, гораздо умнее меня.

– Я… – Она посмотрела на меня. – Я не очень это… Ну… Ты понимаешь, знаешь…

– Я понимаю, – сказал я. – И знаю. Не волнуйся, все будет хорошо.

– Но ведь ты…

Я помотал головой. Кострома замолчала.

Запахи – это самое страшное. От света можно отгородиться легко – достаточно закрыть глаза. От звука можно отгородиться легко – достаточно залить уши расплавленным воском. От запаха труднее всего. Мой нюх приблизительно в полтора раза острее нюха американского коккер-спаниеля. Собаке хорошо – мозг ее слаб и купирует почти девяносто процентов информации. Если бы пес хотя бы на секунду получил мозговые способности человека, он бы сошел с ума. Мы не люди и с ума не сходим, но жить с одним миром вокруг и еще с одним в голове очень сложно. Поэтому при рождении каждому вуперу в нос вживляется биосиликоновая мембрана, критически снижающая порог чувствительности. Вамп растет, и мембрана растет вместе с ним. В результате мы чуем всего лишь чуть тоньше обычного человека. В противном случае…

– Я сейчас, – сказал я.

Сунул руку в карман, достал ножичек. Простой такой, обычный, складенчик, дедушка подарил на пять лет. Из старых запасов, вещь крепкая, в руках не тает, держит усилие. Взял я этот ножичек, вытянул из него штопор.

– Поленов… – сказала Костромина с сомнением. – Поленов, ты что…

Но тут я ее не стал слушать, в жизни бывают мгновения, когда человек не должен слушать женщину, какой бы она ни была. Даже Костромину.

Я подышал на штопор – не знаю зачем, привычка дурацкая, что ли…

Костромина отвернулась. Костромина закрыла глаза. Кострома закрыла уши.

– А уши-то зачем? – спросил я.

Но она не услышала.

Наверное, человек, увидев такое, упал бы в обморок. Надеюсь, Костромина не будет изображать обморок, глупо же…

Она с закрытыми глазами протянула мне платок. Будет, конечно, кровь. Немного, но будет, мембраны, как ни крути, прорастают капиллярами, процедура неприятная. Но по-другому никак. Сначала левая ноздря, потом правая. Нанодисперсные фильтры, критическая модификация графена, что-то так, кажется. Отсекают молекулы, крупнее кислорода. Запахи, воду. Ага, при желании можно дышать под водой, примерно до пятидесяти метров. Трансгуманизм на марше. Больно.

Было больно, а потом, почти сразу, я услышал город. Втянул дождь, мелкий и занудливый, длинные улицы, сырой кирпич, электричество, распространявшееся от модификатора погоды, мятный сироп, разлитый в кафе где-то у моста, шоколад, сахар, утечку на гематогеновом складе, бумагу, сорок три кошки, несколько тысяч крыс, полторы сотни собак, занимающихся своими делами, ворон, скучающих на карнизах, злых воробьев, дельфинов, Таню и еще пятерых незнакомых людей, почему-то страуса и еще какое-то незнакомое существо, мокрое железо, химический комбинат, реку, фабрику металлокерамики, соль с Соленого холма и еще много и много, миллионы, все это прямиком в мозг, полторы сотни собак, погрязших в своих репьях, блохах и повседневных заботах.