Владимир Гриньков - Санитар

– Поэтому, хотя мы и довольно часто встречались, целые дни вместе, как в детстве, уже проводить не могли, – позволил себе улыбнуться, но только слегка.

– Встречались – как? – Милиционер посмотрел на Барсукова и выразительно щелкнул себя по кадыку.

– Не обязательно.

Да, именно так надо сказать – «не обязательно». Вроде – да, а вроде и нет.

– На улице, возле дома, встречались иногда. Идешь после работы…

– Он легко шел на контакт? Всегда останавливался, разговаривал?

– Конечно.

Черта с два! В последнее время даже не всегда здоровался.

– И о чем говорили?

– Кто?

– Ну вы с ним.

– А, мы.

Паша задумался, голову повернул и едва не вздрогнул, а сердце сжалось. Отсюда, из кухни, была часть комнаты видна, диван, а под диваном, в пыли, лежал нож. Милиционер сидел спиной к двери, но, когда он повернется, нож увидит, конечно.

– Так о чем говорили? – спросил милиционер.

– А?! – вздрогнул Паша.

Он потерял нить разговора. Пара секунд у него была на то, чтобы решить, как дальше поступать.

– Жалко его, – пробормотал. – Росли вместе.

Со стороны его растерянность выглядела как скорбь.

– Вы на вопрос не ответили, – устало, но настойчиво повторил милиционер. – О чем с Самсоновым разговаривали?

– Так, чепуха всякая. «Привет!» – вот и весь разговор.

– О делах говорили?

– О каких?

– О его, о ваших.

– Почти никогда.

– Почему? – озаботился милиционер.

– Я – грузчик, он – фирмач. Какие могут быть точки соприкосновения?

– У него были враги?

– Я же говорю…

– Я не о работе. Здесь, в вашем районе, были? – Барсуков пожал плечами.

– Он вообще конфликтный?

– Самсонов?

– Да. Самсонов.

– Особенно с окружающими не церемонился.

– Что вы имеете в виду?

– Он как бульдозер. Есть цель – и он прет к ней напролом, по пути давит все.

– И в последнее время?

– Да.

– Несколько примеров, если можно.

– Н-не знаю, – сказал Паша неуверенно. – Я и не вспомню сейчас ничего конкретного. Просто бывает такое ощущение от человека. Он еще вроде и не сделал ничего, а чувствуешь, что – бульдозер.

– И лучше отойти в сторону, – подсказал милиционер.

– И лучше отойти.

– Но некоторые не отходят.

– Не отходят, – согласился спокойно Паша.

Он поднялся со своего места и прикрыл дверь, ведущую в комнату. Теперь нож под диваном не был виден.

– Соседи обижались на Самсонова?

– За что?

– Ну мало ли.

– Не замечал.

– А завидовали? Жил он широко, кажется.

– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Паша. – В чужую душу не заглянешь.

– Значит, не было у него врагов в здешних местах?

– Не замечал.

Милиционер кивнул. Его любопытство иссякло, кажется.

– Вы найдете тех, кто это сделал? – позволил себе поинтересоваться Барсуков.

– Вряд ли.

– Неужто? – изумился Паша тому спокойствию, с которым ему ответил милиционер. Не спокойствие, а равнодушие.

Милиционер поднялся.

– Это они между собой разбираются, – сказал.

– Они – это кто?

– Ворье, бизнесмены эти. Хапнул лишнего – в гроб. Знаешь много – в гроб. Дорогу сильному перешел – в гроб. Друг друга съедают, как пауки.

– Значит, и искать не будете?

– Будем, – все так же равнодушно сказал милиционер. – Только не найдем никого. Ни одного еще по подобным делам не нашли за последние полтора года. Одна мразь уничтожает другую – чего же нам-то в их дела лезть. У нас и так работы полно.

Только сейчас, кажется, вспомнил о том, что Барсуков вроде как друг покойному. Смягчился:

– Будем искать. Будем.

«Их все ненавидят – этих краснопиджачных, – подумал Паша. – С червоточинкой, правильно Семеныч сказал».

– Спасибо.

– За что? – удивился Паша.

– За беседу.

Паша проводил милиционера до дверей и потом долго стоял в коридоре. Перешел к зеркалу. Понравился себе. Спокоен и строг. Никто и никогда не возьмет над ним верх.

«Как бешеных псов уничтожать. Тех, кто вознесся».

Как звучит хорошо. Как песнь. Как гимн. День за окном догорал кроваво.

Конечно, он испугался в первый момент. Вздрогнул, когда кто-то взял его за рукав, поспешно обернулся и увидел Марию Никифоровну – учительницу свою любимую. Испуг так силен был, что он даже не смог поначалу с мышцами лица совладать и зубы сцепил, чтобы челюсть нижняя не дрожала.

– Пашенька! – пропела Мария Никифоровна. – Сколько я тебя уже не видела?

Он смог наконец, не разжимая зубов, улыбнуться, но улыбка вымученной оказалась.

– Где ты сейчас, Паша? Чем занимаешься?

– В конторе одной работаю.

– Интересная работа?

Мария Никифоровна взяла его под руку, и они пошли по улице.

– Интересная, да, – сказал Барсуков после паузы.

Учительница заглянула ему в глаза и улыбнулась. Ее улыбка была доброй.

– Я так рада, что тебя встретила. Я всем своим бывшим ученикам радуюсь, но сейчас просто счастлива. Ты не женился?

– Уже развелся.

Мария Никифоровна взглянула на него тревожно-вопросительно.

– Стервой оказалась, – пояснил коротко Паша.

Учительница кивнула, соглашаясь. Действительно, надо быть дрянью, чтобы не ужиться с таким славным парнем.

– На работе все нормально?

– Да.

– Я рада за тебя. Знаешь, я ведь всегда выделяла тебя в школе.

Это было правдой. Паша почувствовал, как сжалось у него сердце. Ему было тепло и хорошо сейчас – как бывает рядом с матерью, когда она одаривает лаской.

– Я знала, что ты вырастешь Человеком. С большой буквы, понимаешь?

Он кивнул.

– Верила в тебя. И не обманулась. Да?

Заглянула в глаза требовательно. Паша кивнул и отвернулся. В нем поднялась теплая волна, и он испугался, что сейчас выступят слезы. Лоточник у дороги продавал цветы.

– Идемте, – сказал он.

– Куда?

– Идемте, идемте.

Лоточник смотрел на них благожелательно и с ожиданием.

– Розы, – попросил Паша. – Пять штук. Вот эта… и эта…

Он начал перебирать цветы, но вдруг откуда-то сбоку появился невысокий парень, пахнул на Пашу дорогой французской водой, сказал лоточнику торопливо:

– Леша! Букетик, быстренько!

Паша на парня взглянул выразительно, а тот его даже взглядом не удостоил, извлек из кармана хороший кожаный бумажник.

– Я первый, – сказал Паша и сразу же понял, как глупо это звучит.

– Что? – обернулся наконец парень.

У него был такой вид, будто Пашино присутствие он обнаружил только что. Да так оно и было, наверное. Мария Никифоровна стояла рядом и все это видела. Паша понял: что бы он ни сказал сейчас – все будет нелепо. Лоточник уже собрал букет и вкладывал его в шелестящий пластиковый футляр. Мария Никифоровна дотронулась легонько до Пашиной руки. Парень взял цветы и ушел.

– Я вас слушаю, – сказал лоточник благожелательно.

Его вежливость казалась теперь издевательской.

– Пять роз! – сказал Паша, злясь.

Отвернулся. Тот парень, что купил цветы первым, входил в двери стоящего через дорогу дома.

– Какие розы выбираете? – спросил продавец.

– Самые красивые, – буркнул Паша, не оборачиваясь.

Рядом с дверью, за которой скрылся парень, висела какая-то табличка. Паша силился прочесть, что на ней написано, но не смог.

– Пожалуйста, – протянул лоточник букет.

Паша расплатился, обернулся к учительнице:

– Это вам.

– Мне? – Она искренне удивилась. – Пашенька!

– Берите, – сказал Барсуков, внутренне раздражаясь. От того доброго состояния души, которое переполняло его еще три минуты назад, не осталось и следа.

– Какие чудесные розы, – сказала негромко Мария Никифоровна. – А пахнут как! Спасибо, Паша.

Она улыбнулась вдруг.

– Если бы я знала, что цветы ты покупаешь мне…

– И что же?

– Я увела бы тебя оттуда.

Сказала так, наверное имея в виду того хама. Паша сузил зло глаза и отвернулся. Они прошли довольно значительное расстояние, прежде чем он произнес:

– Ненавижу таких.

– Каких?

– Таких, как этот хлыщ, который влез без очереди. Я их голыми руками душить готов!

– Пашенька…

Но он уже не мог сдержаться и заговорил горячо, почти закричал:

– Все дозволено им! Не дозволено даже, а сами, сами захапали себе право решать, что хорошо, что плохо. И везде вокруг них – нищета, горе, слезы и подлость, подлость!

Нервно рванул ворот рубашки. Нехорошо сейчас выглядел, страшно.

Мария Никифоровна вздохнула:

– Хамства и несправедливости больше стало. Время такое, Пашенька. Страшное время.

Она уже не выглядела счастливой, как полчаса назад.

– Как тяжело. Жить невозможно стало просто.

Она не имела права так говорить. Потому что всю жизнь была для Паши учительницей – человеком, который всегда и все знает. Ему хотелось ей помочь, он вспомнил вдруг, что знает способ, как с действительностью примириться, что не все так страшно, и он сам в растерянности пребывал еще совсем недавно, еще несколько дней назад, но сейчас вот изменилось для него все, он даже к Марии Никифоровне обернулся, чтобы своим секретом поделиться, все готов был ей сейчас рассказать – и о бедах своих, о неприкаянности и о том, как пришло облегчение со смертью ненавистного Самсонова, – но только успел об этом подумать и не сказал ничего вслух. Он вдруг увидел перед собой слабую пожилую женщину в нелепом поношенном берете, который носила она, наверное, еще со времен своей молодости. Что она могла сделать? Ей не дано было быть сильной. Только он, Паша, может ее защитить.