Эдуард Веркин - Планета чудовищ

– Она прибывает, – сообщил сбоку Барков.

Розовые сопли действительно прибывали с угрожающей скоростью. Они были холодные, неприятные и добрались мне уже до подбородка.

– Корыто… – ругнулся я. – Чтоб это корыто провалилось…

Я захлебнулся.

С подобными устройствами я дела еще не имел, однако знал, что тут главное не дергаться и не задерживать дыхание, а то очень неприятно утонешь. А надо утонуть приятно. Поэтому я смело вздохнул и задышал – амортизационные сопли были насыщены кислородом, в них можно было не то что дышать, в них можно даже жить. По вкусу они напоминали клюквенный кисель, и питательность примерно такая же.

Справа от меня уверенно работала с сенсорным пультом Груша, а еще правее извивался Барков – пытался задержать дыхание. Но пытался недолго – Груша не глядя стукнула его кулаком в грудь, и Барков вздохнул.

Сопли заполнили всю рубку, нос корабля стал задираться, нацеливаясь в небо. Скоро он задрался окончательно, пошел обратный отсчет. Когда приятный механический голос произнес «зеро», «Чучундра»… пардон, «Валендра» рванула вверх.

Мы пропороли атмосферу, пропороли все орбиты и прыгнули к Луне. Причем почти в нее воткнулись – автопилот переложил курс буквально секунды за две, «Чучундра» пронеслась над пятнистыми кратерными просторами. Наконец мы вышли в космос.

Двигатели умолкли, под ногами чавкнуло, и сопли стали убывать.

Идем на Европу.

Это так только красиво называется – гляциология.

Вроде как название благородное и что-то за ним такое есть, вроде как наука. На самом деле гляциология оказалась удивительно муторным и чрезвычайно скучным занятием.

На следующий день после прибытия, не дав ни вздохнуть, ни оглядеться, нас отправили на работу. Провели к лифтам и опустили в тусклые ледяные глубины Европы. Ни самой Европы, ни Юпитера мы не увидели. Зато увидели скучный стандартный холл, заставленный пластиковыми боксами, со множеством дверей и небольшим количеством людей, деловито снующих туда-сюда.

Один из людей, здоровенный широкоплечий бородатый мужик, подошел к нам.

– Карасюк – руководитель станции «Пири», – представила нам великана Груша.

– Здравствуй, Полечка, – улыбнулся Карасюк. – Это твои человеки?

– Это мои землеройки, – подтвердила гадкая Полечка.

Карасюк протянул ей руку и пожал. Потом и нам тоже пожал. Подковы бы ему гнуть, а не руки жать.

– Ты тут, Полечка, сама, пожалуй, разбирайся, – сказал Карасюк. – У меня дел много, орбита гуляет. Выбирайте любые каюты, берите любое оборудование на складе, а меня не отвлекайте. Договорились?

– Договорились, Карасюк.

– На сколько прилетели?

– Ненадолго. Так, на пару месяцев.

Вот уж что мне совсем не понравилось. Провести два месяца в ледяном санатории не входило в мои планы. Но виду я не подал. Там посмотрим.

– Это и есть Европа? – недоуменно спросил Барков, оглядываясь по сторонам.

– Европа там, – начальник гляциологов Карасюк указал пальцем в потолок. – А тут у нас не Европа, у нас тут…

И он сказал слово, которое употреблять в обществе не дозволено. Произнеся его, Карасюк от души расхохотался. И Груша рассмеялась. И я вдруг представил, как Груша с Карасюком сидят где-нибудь в буфете оперного театра и смачно и с удовольствием употребляют это и другие не очень приличные слова. Не знаю, с чего вдруг у меня возникло такое видение.

– Да, ребята, Европа и есть, – уже по-нормальному объяснил Карасюк. – Гляциологическая станция. От нас до поверхности почти полкилометра, и еще километр до океана. – Здоровяк указал пальцем в пол. – До океана мы еще не дошли, но через три года дойдем. И тогда… – Карасюк мечтательно закатил глаза.

А я никакого энтузиазма по поводу океана Европы не испытывал. Ну, добурятся они до океана, отыщут там каких-нибудь своих инфузорий. Назовут их своими именами, напишут книжки и будут думать, что осчастливили человечество.

В моем воображении возникла омерзительного вида микроскопическая сороконожка с большими глупыми глазами и толстым пузом. Сороконожка барахталась в реликтовом бульоне, пожирала других таких же сороконожек и носила громкое и гордое имя «Apollinarius Imbecillus».

И дальше что? Дальше скукота, хоть в лед живьем зарывайся.

– А пока мы пробиваем горизонтальные штреки, – вернул меня в макромир Карасюк. – Ладно, Полечка, мне пора.

Начальник станции с удовольствием пожал нам руки еще разок, после чего куда-то убежал.

– Пойдем каюты себе поищем? – робко предложил я.

– Пойдем поработаем, – скрежетнула Груша. – В раздевалку! Насекомые…

Мы переоделись в универсальные комбинезоны, подогнанные по нашему размеру железными прищепками, спустились еще на несколько этажей и оказались в довольно широкой ледяной пещере. С потолка ее свешивались старомодные жестяные светильники с ультрасовременными вечными лампами, а под ногами тянулись рельсы. Настоящие рельсы, прямо как в ретропарке! На рельсах стояла колесная повозка с ручным приводом. Похожая на железную телегу.

– А почему нет мотора? – спросил Барков.

– В штреках нет никаких моторов, – ответила Груша. – Никаких моторов, никакого электричества. Чтобы не погубить здешние хрупкие микроорганизмы.

– А это что? – Я кивнул на телегу.

– Это называется «коза», – пояснила Груша. – Садитесь на нее, беритесь за ручку и вперед до конца. Потом обратно. Ну, вперед, быстро!

«Вперед до конца» оказалось почти три километра. И везли мы с Барковым отнюдь не балерину.

Наконец рельсы кончились, и мы остановились. Вдоль стен располагались боксы с оборудованием, нары, столы, стулья, ящики с какими-то первобытными инструментами.

– Повторяю: здесь нельзя использовать никаких механических устройств, – пояснила Груша. – Настоящий гляциолог работает прежде всего руками. И еще кое-чем.

Груша выразительно постучала себя по голове и вручила нам орудия труда.

Мне досталась довольно толстая железная палка, чуть сплющенная на одном конце и четырехгранно заостренная на другом. Палка походила на копье. Не берусь утверждать точно, но, мне кажется, звалась она ломом. Слово «лом» происходило от глагола «ломать». Впрочем, могло быть и наоборот – глагол «ломать» мог происходить от названия инструмента. Ломом надо было ломать. Или ломить. Короче, крушить и разваливать. Лом очень шел Груше, а мне лом совершенно не понравился.

Баркову повезло, ему достался более интеллектуальный инструмент – бур. Такая штука с длинной поперечной ручкой, на которую надо было налегать всем телом.

Название и назначение бура я знал неплохо, поскольку в начальных классах мы изучали подобные устройства на уроках физики. Архимед и другие древние греки обожали что-то бурить. Барков на Архимеда походил не очень сильно, но, видимо, в ближайшее время бурить ему придется немало.

– Объясняю задачу. Вы идете вон к той стене… – заговорила Груша и указала на ледяную стену в конце туннеля. – Ты, Петя, буришь три пробы и складываешь их вон в тот ящик. После чего ты, – Груша больно ткнула пальцем мне в грудь, – берешь лом и скалываешь несколько метров льда. После чего опять бурите. Все просто. Если ты не сможешь работать ломом, то вон там лежат кирки, ими тоже можно рубить. Все понятно?

– Почти, – сказал я. – Непонятно, что в данном раскладе делаешь ты?

– Я – научный работник, – высокомерно заявила Груша. – Я анализирую.

– Я тоже прекрасный анализатор… – попытался было дернуться я, но Груша пресекла мою инициативу:

– Берешь лом – и лупишь им в стену! Вперед!

Я взял лом.

И весь день я проклинал все. Себя. Европу. Современную гляциологию. Научных работников. Но больше всего я проклинал Майю Ивановну Гучковскую, отправившую меня перевоспитываться в ледяные копи.

На третий день работы я, к собственному своему отвращению, приобрел определенную сноровку в работе с ломом – мог с первого удара отколоть от стены изрядный пласт. Но от обретения той сноровки у меня просто отваливались руки и ныли от напряжения колени. И душа протестовала.

Барков чувствовал себя не лучше. От бура у него на плечах и груди образовался прямоугольный синяк, и Петр со своим синяком отправился в медпункт. А там ему прописали… всего лишь свинцовую примочку.

Только Груше было хорошо. Она смотрела в микроскоп, искала бактерии и мечтала о подледной жизни.

Так прошло пять дней. Самых худших пять дней в моей жизни. Так я тогда думал. Если бы я знал, что совсем скоро начнется такое… Если бы я знал, я бы вцепился в тот лом, вцепился бы в те ледяные стены, и даже могучий Карасюк не выковырял бы меня на поверхность. Но кто может предвидеть будущее…

В субботу Груша сказала:

– Завтра у вас ответственный день.