Михаил Кириллов - Моя академия. Ленинград, ВМА им. С.М.Кирова, 1950-1956 гг.

Вот к ним-то мы и пришли. Встреча получилась нервной. Конечно, в этой высокообразованной семье наша вторая мама – Наталья Васильевна – ко двору не пришлась. С ее неполным средним образованием она, по их мнению, занимала не свое место в воспитании мальчиков и по определению не могла заменить нашу родную маму. Для отца и мамы это было обидно и, самое главное, это было несправедливо. Ведь она уже более 5-ти лет кормила, обстирывала и искренне заботилась об этих самых мальчишках. Мальчишки учились и росли здоровыми. Саша устраивался в Оптико-механический техникум, Вова перешел в 5-й класс. Да еще и своих дочерей поднимала. Ее нужно было поддержать, ведь ей и так было тяжело. Конечно, нашу родную маму, необыкновенную маму, которую они помнили, заменить было невозможно никому. Но мы и выжили-то благодаря отцу и этой второй нашей маме. Конечно, никто не сказал ей плохого слова, но и спасибо не сказали тоже. Правда, договорились, что Володя поживет у них какое-то время, чтобы разгрузить семью. Больше мама к ним никогда не приходила. Несправедливость долго лечится.

Вернулись в свою комнату на ул. Воскова и стали жить. Отец устраивался на работе в Музее. Приезжала Оля. Мы с Люсей и Вовкой осматривали Ленинград: кинотеатр «Великан», Кировский проспект, Петропавловскую крепость.

По маминой инициативе мы спустя 10 дней выехали в поселок на реке Вырица, в дом ее знакомой. Хозяев не было, и нам было вольготно. Здесь были и Володя, и Саша. Купались в речке, она была глубокая и холодная. Санька чуть не утонул в ней. Ходили в лес по грибы и землянику. Набирали целые корзины.

Через неделю вернулись в Ленинград. Они переехали в дом на ул. Куйбышева. Я ушел в общежитие, но забегал к ним.

Третий курс считался одним из наиболее сложных. Предстояло сдавать экзамены по фармакологии, патологической анатомии, патологической физиологии, биохимии. Помимо этого, начинались клинические дисциплины: общая хирургия и пропедевтика внутренних болезней. Наш профессиональный рост только начинался, в этот период нашей учебы, при всех индивидуальных особенностях каждого, мы росли, как говориться, строем, также как ходили на лекции. Индивидуальность развития, выбор специальности нас еще ожидали.

Перемены в моей личной жизни тоже были достаточно типичными. Друзья по общежитию один за другим женились. К Саше Шугаеву из Белоруссии приехала Яна Карпович. Она была дочкой того самого директора Шкловского детского дома, в котором вырос он сам. Любовь началась у них еще в школе, и сейчас она приехала поступать в Санитарно-гигиенический институт им. И.И.Мечникова. Поступила. Познакомились мы с ней как-то на Пироговской набережной. Она была общительной и немного шумной девушкой. Такой она показалась мне на фоне сдержанного и скучноватого Саньки. Когда она узнала, что я буквы и людей вижу в цвете, тотчас же попросила меня сказать, какого цвета она? «Н» – серого цвета, «А» – белого. Вместе получилось: конь в яблоках. Смеялись. Она помнит это до сих пор, и иногда в письмах подписывается таким образом. Чуть позже в Ленинград приехали вся семья Карповичей, и Саша с Ниной поженились.

Юрка Филимонов познакомил меня со своей девушкой. Звали ее Мила. Она была студенткой мединститута. Она болела, и мы навестили ее в больнице. Это была красивая, умная и немного грустная девушка. Мы погуляли во дворе. Юрка острил и смеялся, а я в ее присутствии отчего-то робел. Она была в бархатном берете и напоминала испанскую принцессу.

Как-то в сентябре мы группой на теплоходе поехали в Петергоф. Там-то все пары и сошлись. Знакомая Вали Щербины с черными косами, в белом платье и широкой белой шляпе красовалась на палубе, действительно выделяясь своей красотой и напоминая какой-то женский образ из картин Врубеля. Все были красивые, ведь нам было по 19–20 лет.

А мне частенько было тоскливо. Писал стихи.

Запомнилась кафедра биохимии. Преподаватели, как правило, были не молоды. Седые полковники, в том числе женщины. Кафедра еще до войны изучала различные биохимические процессы на вершине Эльбруса, в условиях относительного кислородного голодания. Это привело к открытиям. Кафедра и, прежде всего, проф. Владимиров, отличались интеллигентностью.

Нам рассказали о случае, происшедшем на курсе, который предшествовал нашему. Слушатель по фамилии Шлепаков, как и все, сдавал экзамен по биохимии. Это происходило в большом светлом зале с окнами, обращенными на Неву. Были расставлены 4 стола, достаточно далеко друг от друга. За ними готовились слушатели. Впереди, напротив, за большим столом размещались экзаменаторы. Вопросы в билете Шлепакову были понятны, кроме последнего, пятого по счету. В нем значилось: «Фитонциды. Их характеристика. Назовите основных представителей этой группы». Слушатель совершенно не представлял, что это такое. Получить подсказку от соседа было невозможно: сидели далеко. Делать было нечего, и Шлепаков сел отвечать. Все шло вполне удовлетворительно. Но, когда осталось рассказать о фитонцидах, он смог сказать только, что они уменьшают у больного общую слабость. И повторив это несколько раз, умолк. Экзаменаторы огорчились и стали задавать наводящие вопросы: «Как же так! Это же так просто. Вы это, конечно, знаете. Это же знают все старушки». Но Шлепаков тупо смотрел на доброжелателей, которые просто не знали, как ему помочь. Наконец, одна из них, седая профессорша, полковник м/с, спросила его в отчаянии: «Ну, скажите, чего нельзя есть, когда идешь в театр?!» В глазах Шлепакова просветлело, он приободрился и радостно воскликнул: «Горох!». Экзаменаторы и слушатели, присутствовавшие в зале, упали от хохота. С тех пор фитонциды на кафедре стали именоваться шлепанциды! Это быль, я лично знал героя. Но позже это стало легендой и учебным пособием.

В октябре сдавали зачет по патанатомии. Зачет принимал сам А.Н.Чистович. В экзаменационном классе мы сидели за столиками и последовательно рассматривали гистологические препараты, характеризующие ту или иную патологию. Подойдя ко мне, профессор одобрительно кивал головой, слушая мои пояснения, пока, остановившись на последнем препарате, сказал, что я оценил его неправильно и вежливо попросил, чтобы я еще раз внимательно его посмотрел. На стекле была картина жировой эмболии: круглое оранжевое пятно, характерное для краски конго-рот. Оно занимало; всего поля. Больше я ничего не видел Он подошел еще раз и еще раз. Все, сдав зачет, вышли, остался я один. Убедившись, что я так и не мог ничего сказать, он огорченно сказал мне, протягивая пустую зачетку: «Идите, бездельник!» Было очень обидно, так как я добросовестно готовился. Оказывается, кроме жировой эмболии, в уголке слайда имелся туберкулезный бугорок. Вот в чем была зарыта собака! Сам Чистович болел туберкулезом. Конечно, он не мог мне этого простить. Пришлось приходить на кафедру и просматривать микропрепараты. А друзья отдыхали. Когда я пришел пересдавать зачет, профессор встретил меня, как ни в чем не бывало, даже приветливо, быстро принял зачет и позже, выйдя в коридор, где я маялся в ожидании зачетки, пригласил меня в соседнюю комнату и усадил за стол, заваленный кафедральными бумагами. Я недоумевал. Он несколько раз заглядывал в комнату, где я сидел, и хитренько посматривал на меня. Это меня заинтриговало. Оглядевшись, я заметил зачетную ведомость, в которой напротив моей фамилии стояла оценка «Хорошо». Рядом лежала моя зачетка. Поняв, что педагогический спектакль окончен, я ушел. Я думаю, что мы оба остались довольны.

Наша семья поселилась в съемной комнате на ул. Куйбышева. Я бывал у них, особенно в субботу и в воскресенье. Побывал в Артиллерийском музее, у отца на работе. Музей и теперь располагается в здании Кронверка Петропавловской крепости, сразу за Заячьим островом. Артиллерийские орудия разных калибров стояли как в залах музея, так и в его дворе. Отец еще только осваивался в своей должности.

Люся училась в школе на Петроградской стороне, недалеко от дома. Их школу посещали известные артисты Пушкинского театра Лебзак и Адашевский. Она тянулась к театру, знала наизусть много стихов Пушкина и Лермонтова, в том числе много сказок. Я как-то увидел ее среди одноклассников в кинотеатре «Великан» в синей шапочке. И она увидела меня. С грустью переглянулись.

Надвигалась осень, дни становились все короче. Брат Володя учился в мужской школе. Виделись мы с ним редко. В ноябрьские праздники в беседке на углу Летнего сада играл духовой оркестр Военно-морского флота. Тогда, как и сейчас, это было редкостью.

Однажды, осенью, меня назначили патрулем по городу. В комендатуре я, как и все патрули, получил инструктаж и пистолет. Определили мне маршрут: Литейный проспект, от ул. Некрасова до Литейного моста. Ходил и ходил. Одного солдата-разгильдяя остановил, да и тот убежал. К 24.00 вернулся в комендатуру, чтобы сдать оружие. И надо же такому случиться: из отделения милиции в районе Волкова кладбища коменданту в этот момент сообщили, что какой-то рабочий из строительного батальона угрожал персоналу ножом в соседней столовой. Требовали прислать представителя комендатуры для разбирательства. Добирался туда каким-то трамваем и долго искал в полной темноте отделение милиции.