О том, что видел: Воспоминания. Письма - Чуковский Николай Корнеевич

Занимаюсь X-м, XI-м и XII т. Полного собр. соч. Некрасова[852]. Это вроде рукоделия. Успокаивает.

Ну, будь здоров.

Твой Дед.

2 июля 1951 г.[853] Переделкино

Дорогой Коля!

Получив твое письмо, я немедленно позвонил в Узкое — Карлу Адольфовичу Кругу[854]. Это было нагло: звать 75-летнего ученого вниз к телефону, но делать было нечего. Карл Адольфович через час собирался уехать куда-то на Оку, — но ангельски согласился написать начальнику Богомолова[855] — тов. Ионкину, завед. кадрами, слезное письмо о внуке «своего друга» Корнея Чуковского и письмо оставил у своей жены — в Узком. На след, день я поехал из Переделкина в Узкое (а на глазу у меня как нарочно ЯЧМЕНЬ, не бывший у меня с 1905 года). Письмо у меня в руках, но тут же супруга Круга стала просить у меня, чтобы я (услуга за услугу!) добыл в Литфонде путевку в Коктебель для ее дочери. Получив письмо, я поехал на Гороховскую — на квартиру Ионкина. Он — в институте, на Красной Казарменной. Я туда. Ионкина нет. Я в отчаянии. Но тут встречаю дочь Круга[856], которая в дружбе с женой Богомолова. Еду с нею в Литфонд — хлопочу о путевке для нее. Прошу чуть не на коленях. Кисло и хмуро полуобещают. Беру у Таты Круг (ее зовут Тата) клятву, что она сегодня же поговорит с Богомоловым, еду после 6-часовых мытарств в Переделкино и пишу это письмо. Две двойки — вообще говоря — автоматически влекут за собою изгнание из стен И-та, но сделано все, что в человеческих силах. Я объяснял, что Гуля — мальчик развитой, любит свой предмет, что его провал, — от неимоверной застенчивости и т. д., но удастся ли Ионкину нарушить устав, не знаю. Тата (аспирантка этого Института, защитившая кандидатскую диссертацию, родившаяся в нем) сделает все возможное; мы с нею приятели и, кроме того, ей очень хочется в Коктебель. В крайнем случае, она приедет без путевки. Окажите ей на первых порах покровительство.

Привет сердечный Треневым[857]! У меня за последние полгода совершенно испортилось сердце. Сделали кардиограмму — черт знает что! Спать я почти разучился, отдыха никакого, писать я стал бесцветно и бездарно. Погода наступила холодная. Очень, очень прошу Вас: не упрекайте и не казните Гулю. Я сам был когда-то в его положении и знаю, как это тяжко. Авось, все обойдется, а осенью он сдаст, подготовится. Загорайте, купайтесь. Целую Марину.

Напиши мне несколько слов о своем здоровье. Воображаю телячий восторг Мити — на коктебельском пляже.

Дед.

Ночь. Переделкино. 2 июля.

4 июля 1951 г. Москва[858]

Дорогие мои! Вот краткий отчет. Круг написал письмо Ионкину, дочь Круга нажала на Богомолова. Сегодня Ионкин сказал мне: Николай Чуковский от Института отчислен, но мы ввиду ходатайства К. А. Круга — допустим Н. Н. Ч. к экзаменам — и примеч лишь в том случае, если он сдаст на отлично. Причем желательно, чтобы перед испытаниями он явился в И-т со мною, с дедом — хотят поговорить с ним в моем присутствии. Почему, не знаю. О Гуле у них представление, как о способном, но лодыре. Я буду говорить с Ионкиным послезавтра и постараюсь рассеять эту иллюзию. Спасибо старику Кругу! Дело теперь поставлено так: «неужели Н. Н. Ч. подведет своего деда!» Надеюсь, что не подведет. Пусть сейчас же возьмется за зубрежку[859].

Дальнейшие подробности сообщу немедленно.

Дед.

10 июля 1951 г. Переделкино

Дорогой Коля! Посылаю тебе письмо Таточки Круг — очень милой и своеобразной девушки, которая едет на днях в Коктебель. Из этого письма ты ясно увидишь, в чем дело. В разговоре с Ионкиным проскользнуло какое-то (по-моему, ошибочное) суждение о нравственной расхлябанности Гули, — суждение, которое я постараюсь рассеять или, по крайней мере, ослабить. Если Гуле трудно заниматься в Коктебеле, шли его к нам в Переделкино, я прослежу за тем, чтобы он отдавал все свои силы занятиям.

Здесь жара коктебельская. Трава пожелтела. Пыль поднимается от малейшего ветерка. Даже в лесу душно. Сегодня было 30°. Мама чувствует себя неплохо. Я строчу или вернее: корплю. Как-то живется Вам в этом…….? Едут Каверины[860], Штейны[861] и вообще все Переделкино.

Черкни слова два.

Марину целую. — Что Митя?

Твой Дед.

Как мило со стороны Таты Круг, что она написала мне это письмо. — Коля Каверин[862] окончил с золотой медалью. 10/VII 51.

Конец июля 1951 г.[863]Переделкино

Дорогие мои. Пишу впопыхах. Все у нас превосходно. Здоровье поскрипывает, но могло бы быть и хуже. Очень рад, что Вам удалось отдохнуть. Завтра еду в Университетскую клинику — хлопотать о Люше: ей нужно вырезывать гланды. Надеюсь, что Гуля готов к испытаниям. Приезжать раньше времени ему вряд ли следует. Лучше искупаться в море лишний разок. Я написал M-me Круг большое письмо, но ответа не получил — слишком уж запутанный адрес; должно быть, не дошло. Работается мне очень неплохо — вообще это лето было не бесплодно. Могло быть гораздо хуже. Мама чуть-чуть поправилась. От нас ушел Геннадий[864]. В. П. Катаев рассказывал мне много о Мите, которому шлю особый привет. Надеюсь увидеть Марину совершенно помолодевшей — загорелой, изящной красавицей. Конечно, целую Треневых, приветствую железобетонную Тату Круг. И Штейнов. И Марию Степановну Пермяк[865], и Марию Степановну Волошину.

Дед.

Август 1951 г.[866] Переделкино

Дорогой Коля!

Мама тяжко страдает из-за произошедшего между Вами отчуждения. Тебя она очень любит и всегда говорит о тебе сердечно. Не найдешь ли ты возможным написать ей несколько приветливых слов — прибавив, что ты очень жалеешь о бывшем между вами недоразумении? Ведь она очень больна, очень одинока, — и отмахиваться от нее не годится. Конечно, решай сам — по душе.

Мариночка написала мне письмо, но я так и не получил его — Лида затеряла. Крепко целую ее. Надеюсь, что Вы оба отдохнули. Скоро увидимся.

С Гулей, я уверен, все будет отлично. Привет Мите — и Тате!!

Дед.

Начало февраля 1954 г.[867] Переделкино Дорогой Коля!

Меня очень обрадовала возможность пожить с тобой под одной кровлей. Устроим тебе и уют, и покой, — телевизора не бойся. Он кончается в десять с половиной. У мамы сейчас чудесное настроение, и я уверен, она будет рада тебе.

Приезжай!

Твои Дед.

30 сентября 1954 г.[868] Переделкино

Дорогие родственники! Целую Вас крепко. Куда ни пойду, всюду слышу добрые (порою восторженные!) отзывы о «Балтийском небе»[869]. Была у меня Тамара Трифонова[870] и говорила, что в «Литгазете» — на каком-то редакционном совещании все единогласно отзывались о «Балтморе» [871]вполне одобрительно.