Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Людмила Львовна зевнула, подошла к окну:

– Алексеев, у тебя мама во Внуково работает?

– Она инженер.

– Но во Внуково?

– А я не знаю. Она билеты проверяет.

– Ну так, значит, во Внуково.

– А я не знаю.

– Ничего ты не знаешь.

Нянечка вынула из шкафа ведро и крышку.

– Ну что, не покакал, Алексеев?

– Так я ж не могу и писать и какать вместе.

– Тогда сиди.

Нянечка, придерживая содержимое горшков крышкой, сливала мочу в ведро, а кал вываливала в бак.

– Кто-то обманул. – Людмила Львовна заглянула в пустой горшок. – Кто же сидел здесь?.. Покревская, наверно.

– За всеми не усмотришь.

– Точно. Алексеев! Видишь, что ты мешаешь? Сколько можно ждать?

– Но я какать не хочу.

– Не будешь рисовать сегодня.

– А я и рисовать не хочу.

Людмила Львовна остановилась перед ним, вздохнула:

– Вставай.

С трудом отлепив зад от горшка, Алексеев встал.

В горшке желтела моча.

– Иди. Тошно смотреть на тебя. И чтоб к карандашам не притрагивался! Будешь цветы поливать.

Алексеев подобрал штаны, глядя на работающую нянечку, стал застёгиваться.

Нянечка выплеснула мочу из его горшка в ведро:

– Так и не выдавил ничего, сердешный.

Людмила Львовна заглянула в бак:

– Тогда минут через десять я первую приведу.

– Ладно.

Алексеев издали посмотрел в бак и вышел за дверь.

– Прелесть какая, – Марина провела рукой по Викиной груди, – действительно стоит. Чудо.

Голая Вика сидела на тахте, прислонившись к стене, и жевала яблоко. Марина лежала навзничь головой у неё на коленях:

– Ты как кинозвезда.

– Кинопизда.

Вика хохотнула, большая грудь её дрогнула.

– Серьёзно… смотри… сначала плавно, плавно, а потом раз… и сосочек… прелесть…

Рука Марины скользнула по груди, коснулась соска и стала ползти по складкам живота:

– И пупочек прелесть… аккуратненький… не то что у меня…

– У всех одинаковые.

– Неправда.

– Да ну тебя! Ну, морда там, ну грудь – ясно, но пупки-то у всех одинаковые! Плесни немножко…

Марина приподнялась, взяла со стола бутылку, налила в стакан.

Из-за голубой ночной лампы вино казалось фиолетовым.

Марина отпила глоток и протянула Вике:

– Пей.

Вика обеими руками приняла стакан, медленно выпила, поморщилась:

– Портвин он и есть портвин. Чем дальше, тем хуже.

– Не нравится?

– Нет. Хуйня, честно говоря. Ну да я сама виновата. За дешёвкой погналась.

Вика стряхнула с живота яблочное семечко. Марина подвинулась к ней, поцеловала в уголок губ. Вика повернулась. Они обнялись. Стали целоваться. Потом упали на кровать.

Марина оказалась сверху. Целуя плечи и грудь Вики, она стала ползти вниз, но Вика приподнялась:

– Маринк, слушай, давай попозже… я что-то не отойду никак. Не хочется что-то…

Марина оперлась руками о тахту, поцеловала Вику в живот:

– Ваше слово – закон, мадам. Может, кофейку выпьем?

– Давай.

Они встали, прошли на кухню. Марина задёрнула шторы, зажгла свет. Вика села за стол, зевая, посмотрела на отделанный деревом потолок:

– Симпотная кухонка.

– Нравится?

– Ага.

– Это муж покойный.

– Он что – умер?

– Разбился.

– Давно?

– Шесть лет назад.

– Тебе с ним хорошо было?

– По-разному.

– Ласковый был?

– В постели?

– Ага.

– Да нет, что ты. Разве мужчины могут быть ласковы? Он весёлый был. Хозяйственный. А ласковым – никогда…

– Эт точно. Я весной с одним попробовала – и опять то же самое. Лишь бы засунуть. А потом спать.

Марина понимающе кивнула, стала заваривать кофе.

Вика легко шлепнула её по заду:

– А у тебя попка ничего. Беленькая, безволосая…

– Тебе волосатые не нравятся?

– А кому нравится? Я с армянкой одной рискнула переспать, так плевалась потом. У тебя вон какая чистенькая…

Вика быстро раздвинула Маринины ягодицы и поцеловала сначала между, потом их:

– Сладкий кусочек… булочки…

Марина улыбнулась, поставила полную турку на огонь:

– Слушай, Вика, а ты тогда в троллейбусе точно знала, что я лесби?

– Ну как же точно можно?.. Ведь не написано…

– Но что-то чувствуется, правда? Какие-то волны, поля…

– Конечно. Ты так посмотрела быстро, ну я и подумала.

– Я флюиды испускала. Волны любви.

– А я подошла тогда и грудью, помнишь, оперлась о руку твою. Ты её на поручне держала. Думаю, если уберёт, значит, пустой номер.

– А я прямо затряслась вся! Переволновалась страшно! Я красная была?

– Немного. Такая розовенькая, симпатичная. Юбочка клетчатая.

– А ты тоже мне сразу понравилась. Высокая, стройная…

– А потом народу всё меньше и меньше. Конечная, а в салоне четверо. Ты, да я, да два мудака каких-то. И ты про две копейки спросила.

– Всё-таки Бог есть, правда? Это ж не случайность!

– Чёрт её знает. А может – случайность.

– Нет, это закономерно всё. Любимые должны быть вместе.

Кофе закипел, Марина быстро сняла турку с огня, разлила по чашкам:

– Вообще так здорово, когда с новой любимой, правда?

– Ещё бы. В новинку. Слаще. У меня вон одна живёт изредка, ну как бы постоянная. Но надоедает всё-таки. Ссоримся часто. А до неё тоже была одна. Лариска. Старше меня лет на семь. Так мы с ней поругались здорово. У неё одно на уме – свечку суй ей и клитор соси. Одновременно чтоб. Я говорю – на хуя тебе я тогда? Найди мужика, он хуй вместо свечки засунет. Она обиделась… но попочку твою я сегодня помучаю.

– А я твою грудь. Пей, прелесть моя.

Они взяли чашки.

Марина подвинула вазочку с вареньем:

– Бери.

– Нет, я так люблю.

Склонились над чашками.

Длинные Викины волосы поползли с плеч. Придерживая их, она отхлебнула, и Марина отхлебнула из своей:

– Оля-ля… арабик, аромат…

– Это что, сорт такой?

– Ага. На Кировской покупала.

– Развесной?

– Ага.

– Здорово. Пахнет сильно.

– Его не бывает что-то последнее время.

– Редко?

– Ага. Пей с конфетой.

– Я не люблю сладкое.

– Ну, как хочешь. А я люблю.

Марина развернула конфету.

Вика подула на кофе, подняла голову:

– Маринк, а что это над раковиной висит?

– Ааааа, – улыбаясь, Марина отправила конфету в рот, – угадай.

Вика встала, подошла к раковине. Над ней висело сооружение из двух небольших, обтянутых марлей колб. На горлышке нижней поблёскивало металлическое кольцо, от него тянулась вниз полупрозрачная трубка. Из трубки в раковину капала мутно-коричневая жидкость.

– Чёрт её знает, – Вика откинула назад волосы, – поебень какая-то…

Марина встала, подошла к ней, обняла:

– Детка, этот аппарат собирал академик. Мой дедушка. Не чета нам с тобой. Так что немудрено, что ты не понимаешь.

– Ну а зачем он тебе?

– Ты в институтах не училась?

– Конечно. Чего я там не видела?

– А ты кем работаешь?

– Соками торгую.

– А я преподаю в МГУ.

– Ни хуя себе! Ты что, профессор?!

– Нет. Старший преподаватель плюс младший научный сотрудник.

– Ни хуя себе! Во влипла я!

– Так вот… – Марина провела пахнущими кофе губами по смуглому Викину плечу, – аппарат этот для обработки нормы.

– Правда?

– Да.

– Здорово…

– Это мой дедушка сделал. Он химик был. Ты норму пробовала хоть раз?

Однажды рискнула. У Зинки Лебедевой кусочек отщипнула.

– То-то, киса. А я регулярно. Двенадцать лет. Но благодаря моему гениальному дедушке она уже ничем не пахнет. Ясно?

– Ясно. Молодец дедуля. И долго так висеть ей?

– Сутки. Норму с вечера намочишь в крутом таком содовом растворе, размягчишь, чтоб кашицей стала. А потом в аппарат. Туда мела, соляной кислоты и немного едкого натра. Вот. В горячей воде час, а потом над раковиной. А через сутки она отвисится, колбы разъединяю, там внутри формочка стеклянная, такая же, как норма – квадратная… формочки – плюх… – Марина провела рукой по Викиному животу, погладила гладко выбритый лобок, – и милости просим. Такая же норма.

– А не вредная она после всех этих кислот?

– Нет, что ты. Они нейтрализуют. Ничем не пахнет. Как глина.

– Но тогда, может, лучше делать из чего-нибудь?

– Нет киса. Это не то.

Прижавшись к ней, Марина гладила её гениталии.

– Почему не то?

– Потому что это не норма. Это подделка. А за подделки у нас… прелесть какая… как ракушечка раскрывается… за подделки у нас не милуют. А тут всё в норме. В норме…

Они обнялись. Целуя Марину, Вика потянула её за руку:

– Пошли, пошли скорей.

– Что, наконец захотелось, киса? – таинственно засмеялась Марина. – Пошли…

Миновав тёмный коридор, они оказались в комнате.

Вика быстро легла на тахту, подложила под зад подушку, но вдруг приподняла голову:

– Слушай, Маринк, но после аппарата-то всё равно ведь говно? Ведь правда? Или другое что-то получается?

Марина осторожно ложилась на неё валетом:

– Да нет. Конечно, говном остаётся. Тут как ни перегоняй, ни фильтруй – всё равно. Из говна сметану не выгонишь…

– Это точно.

Марина опустилась на Вику, провела руками по расслабившимся бёдрам любовницы, погладила колени: