Андрей Бычков - Гулливер и его любовь

Эта кабина, шоссе, Люба… Это была и Люба, и эта кабина и шоссе, и в то же время что-то новое, фантастическое. Не было больше душного выдумывания себя, этого бесконечного запирания себя в себя, в свое знание о себе. И его «я» теперь снова было словно бы пронизано открытым бесконечным пространством.

– Мне… мне сейчас так страшно тебя хочется, – прошептала вдруг Люба. – Как будто я вижу тебя в первый раз.

– А как же Григорий?

– Да к черту!

Он засмеялся и нажал на тормоз. Машину слегка занесло и она остановилась.

– Эй! – вскрикнула Люба.

Евгений наклонился и осторожно ее поцеловал, стараясь не задеть за пластырь.

– Нет, нет… давай дотерпим… До дома… Осталось немножко… Там голыми, хочу совсем голыми.

Дом ее был разбит вдребезги. Был разбит вдребезги шкаф, стол, были перебиты зеркала и вазы, перевернуты и переломаны стулья. И посреди этого разгрома с рубашкой в руках стоял Григорий.

– Что ты сделала с моей квартирой? – тихо спросил он, едва они вошли; подбородок его дрожал. – Ты, что, специально это сделала? Признавайся, специально? – он вдруг сорвался на крик: – Я всегда знал, что ты меня ненавидела!

Люба хотела сказать, что это не она. Еще поднимаясь по лестнице, она вспомнила, что выбросила ключи, она боялась, что они сюда не попадут, но замок оказался выбит, а дверь открыта. Она сразу догадалась, что это сделал сутенер. Она же напоила его клофелином, украла пистолет. И за это он и отомстил.

– Зачем ты пришел сюда? – спросила она.

Этот ненужный человек, разбивший ей жизнь, зачем он снова здесь, зачем он стоит перед ней посреди этой разбитой квартиры?

– Я вернулся забрать свои рубашки! – заорал Григорий. – И ты не забывай, что эта квартира, и вещи и обстановка куплены на мои деньги!

– На деньги твоих родителей, – ответила Люба.

Что-то неотвязное словно бы опять затягивало ее в эту ненавистную ей роль.

– Не важно! Это моя собственность! Я понимаю, ты мстишь мне за Нелю.

– Я тебе не за что не мщу, – еле сдерживаясь, ответила она. – Это не я устроила здесь разгром.

– Не ты? Да нет – ты! И я знаю, ты отмстила мне не только за Нелю, – он усмехнулся и посмотрел на Евгения, который стоял чуть поодаль. – Ты отомстила мне за… за то, что ты не испытываешь… Ты же фригидна.

Он цинично захохотал.

– Мразь! – Она закрыла лицо руками.

– Да, я хочу, чтобы и этот господин это знал.

Залившись краской, она повернулась к Евгению.

– Убей его.

– Да плюнь ты на этого ублюдка.

Евгений сделал шаг, чтобы обнять ее, но она увернулась.

– Дай мне пистолет!

– Не хватит ли…

Она заплакала.

– Дай, прошу тебя.

– Убирайтесь отсюда! – заорал вдруг Григорий, хватая разбитую ножку стула и размахиваясь. – Или я вышибу вам мозги! Вы еще заплатите мне за мою собственность!

Люба бросилась к Евгению и вытащила из его кармана пистолет. Евгений не остановил ее, он стоял, не двигаясь. Он вдруг понял, что и ей возвращаться некуда. И что и здесь их ничто не сдержит. Словно бы лучезарный и жестокий ангел, вызванный ими однажды, снова набрасывал им на плечи свой светоносный шлейф.

Люба направила пистолет на Григория.

– Ты просто гад!

– Люба, что ты? Я же только… – он опустил отломанную ножку. – Люба, но мы же муж и жена! Убери, убери это… Я же вернулся.

– Даже если бы ты вернулся из-за меня, а не из-за своих рубашек, – она взвела курок. – Даже если бы ты попросил меня сейчас простить тебя за все – за измены, за наркоту, за издевательства.

Он обернулся к Евгению:

– Скажите! Скажите ей, чтобы она этого не де…

Выстрел не дал ему договорить.

Пуля попала в лоб, выбрасывая узкую кровяную струю обратно.

Григорий удивленно дернулся. Скосил глаза, вдруг подавился, и изо рта его хлынула кровь. Он выронил из рук ножку стула и упал куда-то назад.

Люба медленно опустила пистолет.

– Мы вступили на трудный путь, – еле слышно сказал Евгений.

– Я бы все равно это сделала.

В глазах ее по-прежнему блестела ненависть. Евгений подошел и осторожно ее обнял.

В гостинице они заснули мертвым сном. Они просто упали в объятия друг друга и уснули.

Быть может, им приснился рай? И все девять небес встретили их под неподвижностью Эмпирея? И Луна, сверкающая свободой воли, и Меркурий – искупитель грехов, и ласковая Венера, и блистательно мудрое Солнце, и Марс, вдохновляющий на войну за веру, и сама непостижность небесного правосудия – Юпитер, и покровитель созерцателей – Сатурн? И восьмое грядущее звездное небо испытаний в любви, и – в преддверии сверкающего Эмпирея – девятое, чистое, черное и кристальное?

Но ты, современность, не веришь ни в рай, ни в ад, ты веришь в доктора Эм, избавляющего тебя от твоих неврозов. И тебе ни к чему откровение, тебе «к чему» психотерапия. Тебе не нужна метафизика, тебе нужен процесс…

С некоторых пор в процесс доктора Эм был вовлечен и еще один, новый клиент. И сейчас, пока она все еще названивала на мобильный Евгению и Любе («Ах, неужели все же покончили с собой?»), он ожидал перед входной дверью, поглядывая на часы.

Исковерканный, исчерченный в рваные дыры письмом Чины, перед дверью доктора Эм ждал Борис.

Преданный своим собственным предательством, в своих неосознаваемых фантазмах все эти дни он призывал Евгения. О, как он хотел бы его убить! Как он хотел бы пронзить Евгения, поставив его на четвереньки и, поддрачивая ему одной рукой, и властно придерживая другой, драить его и драить, драть и драть, жестоко врываться и вырываться, и еще раз, и еще, врываться и вырываться! Хрипя и храпя, превращая его постепенно в себя и становясь постепенно им. О, Чина была тысячу раз права, ему нужен был Евгений. И ему нужно было самое дорогое в Евгении. Ему нужно было, чтобы Евгений заплакал от счастья под его вдохновенными и жестокими ударами, чтобы он закричал от наслаждения, прозревая наконец, что никакого Бога нет. Ебать сладко и жестоко. Ебать и быть. Быть в этот сладчайший из мигов Евгением и позволять ему, Евгению, мстить.

Но как рассказать об этом доктору Эм?

В клубящейся черной мгле длился и длился фантазм. Наконец часы показали ровно три и Борис позвонил.

Перед тем, как открыть дверь, доктор Эм выключила мобильный и хладнокровно дала себе еще минуту, чтобы сосредоточиться и вспомнить проблему нового клиента, над которой в прошлый раз она уже начала работать.

«Да, что-то про бывшего друга и его любовницу. Да-да, которая в конце концов стала любовницей клиента и которая… Да-да, так трагически погибла одиннадцатого сентября…»

Второй звонок затрубил в слуховых каналах доктора Эм.

«Да-да-да, написав перед смертью какое-то мучительное, непереносимое для клиента письмо, которое недавно вручил ему его бывший друг. А друг, кстати, вдруг так внезапно разбогател…»

Странный, затягивающий и затягивающий в себя интерес повлек доктора Эм в сторону этого «разбогател». О, этот снова поднимающийся сладостный зуд и постепенно зреющая в глубине научного лона фантастическая догадка, что, может быть, друг Бориса это и есть…

«О, Господи!»

Третий звонок глубоко пронзил ее сердце и едва не достиг психоаналитической глубины.

«Евгений…»

Она застегнула пуговицы на блузке, подлетела к двери, нащупала твердыми пальцами холодный дверной замок, и, уже выстраивая мысленно стратегию сеанса, наконец открыла…

Друг Бориса и в самом деле оказался Евгением. И процесс освобождения от невроза, едва начавшись, вдруг резко подошел к концу. Борис даже не смог скрыть своей торжествующей усмешки. Ведь тот, кто принес ему, Борису, это унизительное письмо, оказывается, хочет своей смерти.

– А поскольку вы его явно недолюбливаете, – повторяла еще раз концепцию освобождения от невроза докторша Эм, – то мы… мы просто разыграем это с вами обоими как упражнение. И вы оба окончательно сублимируете всю идущую на вытеснение энергию. И снова станете старыми добрыми друзьями.

– Или старыми добрыми врагами, – криво усмехнулся Борис.

– Нет, нет! Я вовремя вас остановлю. Но позвонить и пригласить его на встречу, повторяю, должны именно вы. И учтите, ваше приглашение должно прозвучать, как вызов. Только тогда он сможет переключить агрессию против себя – во вне. Это «во вне» зацепит его и потащит, и, – она помедлила, – они с Любой обязательно придут. Любе, кстати, можно будет предложить роль Чины.

– Значит, говорите, вызов, – мрачно проговорил Борис, вспоминая про то, как они расстались с Евгением, и про свой спрятанный в баре револьвер.

Черный излом яркого солнца разбудил их, коснувшись их ресниц. Они спали долго, может быть, целую вечность, но они наконец проснулись. Они проснулись как две черных звезды на кристально белом и ярком полночном небе проклятого полдня. И черное стало белым, а белое черным. Так всё, о чем сегодня кричат «истина», оказывается не более, чем вчерашняя ложь.