Владимир Козлов - Попс

— Давай постоим еще немного. Мне здесь нравится. Такая панорама…

— Я здесь в детстве постоянно тусовался. И по трубам теплотрассы лазил. Да, вон по этим, которые на опорах. Потом, позже, гонял на велике по лесу.

— И я тоже жила на окраине. Только пейзаж был немного другой… Капля! Дождь начинается…

— Побежали домой!

— Хорошо, побежали.

Льет дождь. За домами гремит гром. Мы бежим прямо по лужам — все равно, ноги уже намокли.

— Побежали ко мне! — говорю я.

— Хорошо.

Мы забегаем в подъезд, я механически набираю код, открываю дверь.

Мы целуемся, стоя посреди комнаты, одновременно стаскиваем мокрую одежду. Из-за дождя шум машин на Каширке громче, чем всегда.

Дождь продолжается. В комнате сумрачно. Мы лежим на диване.

— Так странно, — говорит Маша. — Живут себе два человека: один в одном городе, а другой — в другом. И у каждого — своя жизнь. Ты жил вот в этом доме, а я в почти таком же, с почти такими же подъездами. И квартира, в которой я жила, чем-то похожа на эту… И по телевизору мы смотрели, наверно, одни и те же передачи, когда были маленькими. И так мы жили и ничего не знали друг о друге и никогда бы не узнали, если б не встретились…

— А раз мы все-таки встретились, начинается наша совместная биография…

— Биография — слишком громкое слово. На самом деле, у меня в жизни не было ничего интересного. Чего-то такого, о чем я могла бы рассказать. Ну, очень мало. У меня была обычная, благополучная жизнь. Я не резала вены из-за несчастной любви, не сидела на героине, не делала абортов… Да, у меня были парни, я пробовала курить траву, пила пиво, иногда — водку. Но практически все сейчас так живут, разве нет?

— Да, практически все. Но это ведь классно, что у тебя все нормально, что не было какого-то говна, которое тебя мучило бы или ломало. Это же классно…

— Да, классно.

Я встаю, подхожу к окну. Дождь все еще идет. Шумят машины. Шелестят свежие листья деревьев. Маша тоже встает с дивана, подходит, встает рядом со мной. Мы смотрим на дождь. Нас ничего не волнует — ни политика, ни деньги, ни президенты, ни менты, ни даже собственные родители. Сейчас нам не нужен никто.

Половина десятого. Маша ушла домой. Мамы нет — она в командировке на Кипре: организует поездку российских делегаций на какую-то выставку. Я беру телефон, набираю номер Анта.

Трубку снимает мать.

— Здравствуйте. Это — Саша Маркин. Я хотел спросить, как у Антона дела. Есть какие-нибудь новости?

— Здравствуй, Саша. Какие могут быть новости? Пока никаких. Следствие идет, он все еще в КПЗ, в Бутырке. Три человека в камере. Говорит — нормальные люди. А может, и нет. Может, он просто так говорит, чтобы меня не расстраивать. Он не любит меня расстраивать. Он всегда старался чего-то такого не делать, чтобы меня не расстраивать… Во всем виновата я. Может, это он из-за меня… Из-за того, что я его ругала, требовала, чтобы пошел работать или учиться… А он, может быть, для этого и не годится. Может, это его задача такая — писать свои песни. Если бы его оставили в покое, писал себе спокойно, может, и наркотики не были бы нужны. Или музыка без наркотиков не бывает?

— Бывает. По-всякому бывает. Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Спасибо, Сашуля. Но чем ты мне поможешь? Никто сейчас не поможет, ни мне, ни ему. Ты же знаешь этих людей. Раз подложили ему эту гадость, то ты теперь никак не докажешь… Если б хоть договориться с ними. Пусть бы сказали, чего хотят. Я бы квартиру продала…

— Давайте надеяться, что все будет нормально.

— Да, давай надеяться. Надежда умирает последней… Пока, Саша.

— До свидания.

Она кладет трубку. Начинаются противные гудки.

Года четыре назад Ант затащил меня с собой в «Свалку» на концерт-трибьют «Нирване». Это было в день рождения Кобейна, в конце февраля. Тогда мне «Нирвана» не нравилась вообще, и я пошел просто так, за компанию. Группы, про которые я никогда не слышал, играли песни «Нирваны» и свои. Меня удивило, что большинство людей на концерте — чуваки и девчонки от четырнадцати до восемнадцати, в кофтах и майках с портретом Кобейна — знали наизусть на английском все тексты «Нирваны» и подпевали.

Мы вышли их клуба чуть раньше основной толпы — мне на следующий день надо было рано вставать. По улице Профсоюзной катились машины, а тротуар был совершенно пустой. Мы были почти что трезвые — все бабки ушли на входные билеты, хватило только на два пива.

Почти у самого метро к нам подошли два парня рабоче-крестьянского вида. Один сказал Анту:

— Слушай, извини, а можно тебя на минутку?

Мы остановились.

— А это что, сейчас модно так, да? — спросил парень.

У Анта в обоих ушах были серьги, и вообще весь прикид соответствовал концерту — рваные во многих местах джинсы, надетые на трико, длинноватые волосы, крашенные временной краской в сиреневый цвет, расстегнутая поношенная косуха, под ней — кофта «Нирвана». На кофте было написано — «I Hate Myself and Want to Die»: «Я ненавижу себя и хочу умереть».

Парни, судя по одежде, были не москвичи. Да и москвичи не доколупались бы до внешнего вида, сказали бы открытым текстом: давайте бабки. Наверно, ребята из области, а то и вообще гастарбайтеры.

— Тебя это не ебет, — сказал Ант. — Пошел на хуй, урод.

Тут же кулак полетел ему в нос, и он не успел увернуться. Второй парень ударил меня ногой, но я успел отскочить. Вышло несильно.

Ант упал, и тут же получил ногой в живот, но успел схватить урода за ногу, и тот тоже упал. Второй наступал на меня, махая кулаками. Ант поднялся и побежал, парень поспешил за ним, зацепился за что-то, упал. Я получил в нос и побежал за Антом, на ходу вытирая кровь рукавом. Уроды не погнались за нами. Отбежав метров на тридцать, Ант показал им «фак». Мы захохотали, глядя друг на друга, и начали спускаться в метро.

Кузьмицкий, руководитель моей курсовой, достает пачку «Marlboro», щелкает зажигалкой. Он выпускает дым, смотрит в окно на зелень деревьев, на машины на шоссе и коробки «хрущевок» на другой стороне Каширки.

Мы с ним вдвоем в аудитории. В солнечных лучах крутятся пылинки. На доске — полустертые формулы.

— Все неплохо у вас, Саша, все неплохо, — говорит Кузьмицкий. — Я имею в виду работу. То есть «отлично» я вам не поставлю, но «хорошо» вы вполне заслужили… Да, «хорошо». Правда, у меня такое впечатление, что вам это не слишком интересно…

Я пожимаю плечами, не хочу ничего объяснять.

— Ну, это, конечно, ваше дело, но просто советую подумать о будущем. То есть времени у вас еще много — это с одной стороны. Да, целый курс еще впереди, но, с другой стороны, время летит очень быстро. То есть, я как старший товарищ советую вам подумать о том, чем хотелось бы заниматься, и начать готовиться к этому… ну, не сейчас, но, допустим, с первого сентября. Вы — студент перспективный, и если бы работали посерьезнее, то могли бы рассчитывать… — Кузьмицкий выпускает дым. — Вариантов сейчас много. Один из них — научная карьера. Не у нас, естественно, а за границей. По понятным и мне, и вам причинам. Вы — человек разумный и взрослый, вам я могу откровенно сказать свое мнение: в этой стране ловить нечего. Здесь никогда ничего не изменится к лучшему. Были надежды какие-то, много раз уже были, но не вышло из них ничего. А судя по тому, как все движется, теперь и надежд уже нет. — Он делает затяжку, тушит сигарету о подоконник. — Вы же были на стажировке, язык изучили неплохо. Вам и карты в руки. Так что, подумайте над моими словами.

Я киваю головой. Но я не буду думать над его словами. Мне сейчас это не интересно. Потому что весна, май, зелень, потому что сегодня вечером мы увидимся с Машей. Зачем мне думать над его словами?

Мама распаковывает сумки. Она только что вернулась с Кипрской выставки.

Я спрашиваю:

— Позагорать возможность была?

— Практически нет. Один только раз. «Випы» знаешь, как достали? И то им не так, и это не так. Один — министр в правительстве Челябинской области — уперся: я не сяду в такси, ищите любую другую машину. Ну, не любую, конечно — в микроавтобус он тем более бы не сел. А еще один, представляешь, что выкинул? Менеджер по маркетингу из Новосибирска. Выезжаем из гостиницы, а у него — телефонный счет. Не очень большой — долларов, может, на двадцать. Но он уперся: не буду платить — и все. Говорит: я никому не звонил. Оказалось, звонил по карточке, и с него за каждое соединение сняли деньги. Первый раз за границей он, что ли? Если нет денег звонить из гостиницы или с мобильного, звонил бы из автомата. А так пришлось заплатить мне самой — он сказал, денег нет.

— Ты из своих денег заплатила за этого идиота?

— А что мне было делать? Опоздали бы в аэропорт.

Мама достает из пакета и разворачивает черную майку с портретом Элвиса Пресли.