Дмитрий Лекух - Ангел за правым плечом

Со всеми своими подозрениями и конкретными координатами подозреваемых.

Если после предыдущего монолога в исполнении Игоря тишина была звенящей и нервной, то теперь она стала глухой и ватной.

Как одеяло.

Или как та тишина, которая, по моим представлениям, сейчас стоит под той самой лакированной крышкой большого деревянного ящика.

Того самого ящика, который в эту мутную жижу опускали и в который потом мокрой глиной кидались, согласно этому тупому ритуалу, неизвестно кем и с какими целями придуманному.

Молчание.

Готовое в любой момент прорваться самой глухой и злобной ненавистью.

И – чьей-то вполне предсказуемой и скорее всего очень нехорошей смертью.

Я даже догадываюсь, чьей конкретно.

Единственное, что этих, собравшихся здесь и сейчас, людей может удержать от немедленных и самых решительных действий, так это понимание того, что таким образом эта проблема, увы, не решаема.

Инга – так вообще белая, как полотно, сидит.

Но – молодец, держится.

Хоть, похоже, уже и на самом пределе.

– Ты, вроде, говорил, что мы – не люди, – неожиданно обращается Депеш к Игорю, не спеша раскуривая небольшую, вполовину меньше обыкновенной и удивительно душистую сигару. – Или, типа, – не совсем люди. А эти уроды тогда кто? Это вообще как, нормально?! У меня у самого мозг изощренный, и даже где-то извращенный, но эта беда – просто за пределами логики располагается. Смысл подобного мусора для меня только в одном – в его уборке. Других – не вижу…

– Согласен, – хмыкает Али. – Только, увы, Андрюх, этот процесс уборки – как ремонт в плохом анекдоте, – бесконечен просто по определению. И в этой самой тупой бесконечности – абсолютно бессмысленен. Мы-то сами себе островок относительной чистоты вроде как выторговали: деньгами, властью, компромиссами с собственной совестью. Да чем угодно. А остальным все это хозяйство и на фиг не нужно. Им в дерьме привычнее. Такой вот, блядь, парадокс. И с этим уже ничего не поделаешь…

Я вздыхаю и тянусь через весь стол за сигаретами.

Мои, увы, кончились.

– А как, – спрашиваю, – тут понять, Глеб, кто нам свои, а кто чужие? Нет, не почувствовать, чувствовать это даже я уже научился, а именно понять? Вот вроде – нормальный человек, с приличным образованием, с неплохим достатком, в темах рубит всеразличных, а копнешь поглубже – и дерьмо полное. Ну, в смысле, в нашей системе координат дерьмо. Пустышка неинтересная. А подходит к тебе на террасе пацан, совсем неразумный, познакомиться, и – ты начинаешь с ним возиться, хрен знает зачем. Вот как вы с Мажором в свое время со мной возились, причем совершенно бескорыстно. Не понимаю…

– Да я сам, – вздыхает Али, – этого толком не понимаю. Тоже только на уровне интуиции. Да и то ошибаюсь постоянно. И чем дальше, тем, блин, обиднее…

– Слушайте, – неожиданно дергается Никитос, – я сейчас, конечно, ересь скажу, только вы меня не перебивайте, пожалуйста. И не смейтесь, если можно. Просто думал об этом в последнее время много почему-то. В любой другой компании – ни за что бы не сказал, постеснялся бы. А здесь попробую…

И – тоже тянется кончиками пальцев за сигаретами.

Мальчишка, блин.

Совсем мальчишка.

А ведь мы вроде как с ним – ровесники…

– Слушайте, – говорит, слегка сбиваясь на фальцет, – а может, мы все уже давно умерли?! Ну вон Дэна тогда бомжи на вокзале замочили. Инга сейчас только что, когда столб обнимала. Ну вы понимаете, о чем я, да?! Олигарх вон в Афгане остался, он рассказывал, вполне могло такое случиться, да?! Я… ну, короче, у меня тоже было, не хочу сейчас об этом говорить, потом, как-нибудь. Да у каждого здесь, стопудово, костлявая совсем рядышком проходила. А может, – она тогда и не прошла, сами себе вопрос задайте. И мы давно уже мертвые. Просто мертвые. Место чье-то чужое занимаем. И потому живые, обыкновенные, и кажутся нам такими странными…

Али вздыхает.

Игорь кряхтит.

Депеш задумчиво хмыкает, Димон и Валерка просто отводят глаза в сторону.

Мажор делает глоток виски, встает и треплет Никитоса по плечу.

– Да никто над тобой тут смеяться не будет, – усмехается. – Всем что-то подобное в голову приходило, Никитос, ты уж мне поверь, старому идиоту. Только, если б все было так просто, нам всем было бы легче, стос. Но мы, увы, живые. И все для нас куда сложнее и страшнее, даже по сравнению с той фантастикой, о которой тебе, как ты говоришь, подумалось…

Инга нервно хрустит длинными узкими пальцами, дергает полными, бледными, как сама смерть, губами.

– А что, что-то может быть страшнее смерти, Гарри? – спрашивает.

Гарри уже не улыбается.

– Может, – отвечает, – запросто. Например, твоя нынешняя ситуация. Большинство из нас что-то подобное уже проходило, так что поверь, – жить с этим намного страшнее, чем просто одномоментно погибнуть. Это-то как раз просто. Как свет выключили…

– Страшнее, чем смерть, – медленно выговаривает Депеш, – небытие. Даже то, относительное, в котором мы с вами сейчас уверенно располагаемся. Я об этом думал. А моя профессия предполагает точные формулировки. Пусть даже и неприятные. Ведь, в сущности, нас с вами нет. Мы никому, кроме нас самих, не нужны, и это даже не поколенческое. И не этническое. Мы, к примеру, не ходим на выборы – не потому, что не хотим участвовать в жизни нашей страны, а потому, что нам не с кем себя в этом зверинце идентифицировать. Для нас не пишут книг, не сочиняют песен, не снимают фильмов. Нас даже не учитывают в качестве аудитории при разработке рекламных кампаний. Вон, Али подтвердит. Правда, Али?

– Правда, – кивает Глеб. – Эта аудитория, к которой мы все принадлежим, не считается. Смысла нет. И инструментария. Слишком долго объяснять почему, мы не на лекции по рекламному маркетингу находимся. Но это правда, подтверждаю…

– Ну, так вот, – Депеш снимает очки и начинает их тщательно протирать специальной тряпочкой, – нас нет. И это при том, что нас – много. Много больше, чем нашему обществу бы хотелось, в общем и целом. Я имею дело с цифрами, поэтому хорошо это понимаю. Мы, конечно, приспосабливаемся к этой жизни, как можем, идем на самые немыслимые компромиссы, делаем карьеры, пробиваемся на сумасшедшие для любого нормального человека высоты. Находим себе отдушины: тот же футбол, рейсинг, кто-то, там, с парашютом прыгать начинает или на какую другую хрень потихоньку подсаживается. Но при этом мы, увы, достаточно умны, – и в этом наше проклятие, – для того чтобы понять, что даже наш околофутбол и Ингины гонки – это не более чем эрзац. Заменитель. Просто другого у нас нет, и все дела. А нам – нужно. Как минимум, что-то большее. Чему просто нет места в этом мире. И, похоже, что в ожидаемом будущем и не предвидится…

– Так что, – подхватывает Мажор, усмехаясь, – мы все прогуливаемся неподалеку от костлявой не потому, что мы мертвые, Никитос. А как раз потому, что живые. И, быть может, как раз потому, что чересчур живые для этого полудохлого мира. Так что подумай на эту тему, а я пока что все-таки пойду, разнюхаюсь…

…Когда мы всей гурьбой возвращаемся из бывшего кабинета Али, Инга неожиданно хлопает себя рукой по лбу и куда-то убегает.

А через несколько секунд возвращается уже в сопровождении здоровенного черно-серого котяры, который тут же начинает драть когтями джинсы Али, а потом, когда тот садится в кресло, тут же по хозяйски запрыгивает ему на колени, где немедленно сворачивается клубком и делает вид, что засыпает.

– Помнит пока, зверюга, – говорит Али, растроганно почесывая у него за ухом. – А я думал, что он только счастлив будет, сволочь, когда я от тебя перееду…

– Ага, – ухмыляется Инга саркастически, – счастлив, жди. Я, вон, Даньке уже рассказывала…

– Он мне передал, – кивает Глеб. – Да я почему-то не поверил. Дурак, наверное.

– Дурак, – спокойно соглашается Инга и закуривает. – А я про них забыла просто, они так все время в ванной и просидели, где я их от гостей запирала. Сейчас остальные подтянутся через некоторое время, хоть познакомишься…

Али улыбается и продолжает чесать кота, теперь уже под подбородком.

Злобная черно-серая тварь, с рельефными узлами мышц под гладкой лоснящейся кожей и настороженно-внимательным взглядом желто-зеленых глаз с хищными вертикальными зрачками, радостно урчит и подставляет под руку хозяина то один, то другой участок своей поверхности.

Нда, думаю…

Космическое все-таки существо, этот матерый сфинкс.

Инопланетное.

И, чтобы развеять немного ситуацию, спрашиваю Игоря.

– Помнишь, – говорю, – ты мне тогда, в редакции, байку хотел библейскую рассказать. Про ангела за правым плечом? Может сейчас и сделаешь, чтобы разговор чуть в сторону увести. А то какой-то перегруз у нас сегодня происходит. Я понимаю, что ситуация сама по себе депрессовая, но уж не настолько же…

– А что тут рассказывать, – жмет плечами, – история-то таки общеизвестная. У каждого человека за каждым плечом по ангелу. За правым – светлый, за левым – темный. Поэтому, кстати, все и плюются через левое плечо, чтобы черта этого оплевать. Напрямую они ничего сделать не могут, потому как Бог дал каждому человеку свободу воли и духа. Черт даже убить человека не может, даже просто навредить, только таки подтолкнуть, чтобы он сам гадость какую сделал За которую потом отвечать придется. А ангел, который за правым плечом, наоборот, уберечь пытается. И помочь. До тех, правда, пор, пока человек, у которого он за правым плечом, для чего-то большего небезнадежен. И если он нас каждый раз даже в таких ситуациях таки спасает, когда мы уже неминуемо ласты склеить должны и тапочки в угол поставить, – значит ему пока что что-то от нас таки надо. Понять бы еще что, тогда и в смысле этой дурацкой жизни можно будет хоть слегка разобраться. Но – таки трудное это дело, понимание, Данька, ох, какое трудное…